Адвокатесса

      На следующий день, все так же сопровождая дочь в жандармерию, Илья Николаевич сказал Анечке:       — Вести себя ровно, спокойно, не закатывать истерики.       — Папенька, я не смогу, — ответила девушка.       — Хочешь сказать, что и по тебе жандармерия катком прошлась? — спросил Илья Николаевич. — Не хотела — не ходила бы, куда пошла. Я тебя предупреждал.       — Аглая как-то проще ко всему относится, а я так не могу! — воскликнула Анечка. — Не могу прийти, поговорить и забыть обо всем!       Понимая, что за всей этой внешней легкостью тоже кроются переживания Глаши, девушка невольно расплакалась.       — И это тебя еще ни разу незаконным образом не допрашивали, — сказал Илья Николаевич. — Соберись и пойдем.       Сидя в одном кабинете с Анечкой и ее отцом, Зоя чувствовала себя очень неспокойно. Говорить все то же самое было нелегко, однако выкручиваться, идти на попятную или говорить заведомую неправду не хотелось тоже.       — Зоя Михайловна, что именно вам говорила Стефания относительно роли Анны Варнецкой в этом кружке? — спросил следователь.       — Пассивная слушательница и изумляльщица репликам других, — ответила Зоя.       — Да, я никому не возражала, хоть и не поддерживала эти высказывания, но время от времени выражала свое недоумение такими противозаконными репликами, — сказала Анечка.       — Почему же не донесли? — спросил следователь. — Вернуться за кольцом вы могли, уже поставив жандармерию в известность. Почему вообще не покинули это собрание? У меня возникают вполне обоснованные сомнения в том, что вы не знали, куда шли.       — Не покинула собрание только потому, что надеялась, что мне объяснят вопросы по медицине, — ответила Анечка. В голове девушки будто зазвучали слова Стефании, сказанные ей на очной ставке: «Да никто ей не обещал, что здесь будет медицина!», однако Анечка попыталась забыть эти воспоминания.       — Почему не донесли? — продолжил следователь. — Вы же знали о том, что они занимаются противозаконным!       — По возрасту не сообразила! — не выдержал Варнецкий, прервав длительное молчание дочери.       — Илья Николаевич, я не вправе запрещать вам находиться рядом с дочерью, но ответы интересуют именно ее, а не ваши, — ответил следователь. — Анна Ильинична, ваше недонесение — это статья 350, арест от трех до семи дней.       — По возрасту не пройдет, отдадут родителям на воспитание, — сказал Варнецкий.       — Хоть госпожа Чернышева исполнила свой гражданский долг, донесла, пусть и с опозданием, — произнес следователь.       — Госпожа Чернышева — смешно слышать! — не выдержал Варнецкий. — Привлечения и судимости госпожи Чернышевой сначала вспомните!       — Какая разница, что было в прошлом, главное — вовремя встать на путь исправления, — ответил следователь. — Чего, Анна Ильинична, я вам и желаю. Сделать верные выводы из этой истории.       Выйдя из жандармерии, Илья Николаевич отправил дочь домой, а сам пошел в суд к Ягодину.       — Если Варнецкая дойдет до суда не в качестве свидетельницы, чтобы не было никакого домашнего исправительного наказания родителями, — произнес мужчина. — Свою неделю отбудет за решеткой — не умрет.       — Участницей делают? — спросил Ягодин.       — Недоносительницей, — ответил Варнецкий.       — Тогда три дня, а не неделя, — сказал Ягодин.       — Чтобы ни ко мне, ни к ней, ни к кому не было вопросов, — произнес Варнецкий. — Пусть при вилке от трех дней до недели сидит неделю. Как говорится, оступилась, поднялась, пошла дальше и забыли!       — Илья Николаевич, успокойтесь, — ответил Ягодин. — Идите домой, выпейте кофейку — все будет хорошо!       — Единственный вариант, который мне видится, чтобы все было хорошо — это неделя ареста, — сказал Варнецкий. — Тогда точно не будет никаких слухов о чьей-либо предвзятости.       — Хорошо, Илья Николаевич, будет видно, — произнес Ягодин.       Дело готовилось к повторной передаче в суд. Слухи о том, что если бы не такое большое число участников процесса, Анну Варнецкую непременно исключили из числа подсудимых, витали по городу.       — Быть может, я вам уже надоел со своими просьбами и комментариями, — Илья Николаевич снова пришел к Ягодину. — Но не могу промолчать и сейчас. Без статьи 95, прошу вас. Нет, мне не трудно заплатить за Анну вместо ее ареста, но давайте не будем портить никому карьеру: ни мне, ни ей. Пусть все будет честно.       — Илья Николаевич, голубчик, да кто же заранее обсуждает приговор, будучи уверенным, что он будет вообще обвинительным? — удивился Ягодин. — Так не делается, еще никто дела не видел, а вы столь категорично утверждаете!       — Потому что понимаю, что будет, разве что не могу предугадать точный вариант наверняка, — ответил Варнецкий.       Приговор оглашался долго. Стефанию, Тамару и еще одну ранее неизвестную «достойную дочь Империи» признали организаторами и приговорили к году ареста, еще одну — к восьми месяцам из-за ее недостаточного руководящего положения. Еще двух «достойных дочерей Империи» признали участниками, так же как «недостойных» Александру и Лидию, и приговорили к трем неделям ареста. Дальнейшие фразы виделись более чем ясно: Аглая и Анна должны быть признаны виновными в недонесении.       — … Гусельникову Аглаю Дмитриевну, Варнецкую Анну Ильиничну в преступлении, предусмотренном статьей 350 сего Уложения, то есть в недонесении, оправдать. Ввиду возраста и отсутствия должных знаний подсудимые не могли достоверно оценивать уровень общества и его недозволенность правительством…       Подобный приговор, звучащий из уст Ягодина, казался чем-то странным. Глаша, смирившись с тем, что ближайшую неделю ей придется провести за решеткой, и удивилась, и обрадовалась одновременно.       — Илья Николаевич, — сказал Ягодин Варнецкому на следующий день. — С учетом представленных доказательств я и вправду пришел к выводу, что Анна могла не знать, что должна была донести в жандармерию об увиденном. Что же касается Гусельниковой — будем считать, что ей просто повезло.       В том, что Глаше повезло, ей неоднократно сказала Машунька:       — Тебя Ягодин умудрился оправдать, хотя мог бы одной Анной ограничиться. Везение, иначе и не скажешь! Ты Асадчего умудрилась довести, я даже не понимаю, как такое в принципе могло произойти! Все с ног на голову встало!       — Трижды судимая за уголовку и оправданная за политику, — выругалась Глаша. — Лучше бы наоборот было!       — Лучше бы не ходила, куда не стоит! — ответила Машунька. — Еще раз точно не повезет — так не бывает.       Илья Николаевич чувствовал себя явно виноватым перед Анной, однако полагал, что даже обвинительный приговор был бы лучше замалчивания и неизвестно каких слухов и домыслов.       — В какую гимназию выйдешь на учебу: в эту или прежнюю? — спросил мужчина.       — В эту, — ответила Анечка. — Здесь, все же, лучше, несмотря на все недостатки.       Первый учебный день прошел более-менее спокойно. Получив свой ноль за поведение, Анечка смотрела на Зою как на пустое место и старалась никак не реагировать на нее.       Зою же в этот момент заботило другое: сегодня после обеда ее вызывали в жандармерию и этот вызов молодая женщина не воспринимала иначе, как надругательство над своими взглядами.       — Зоя Михайловна, искренне благодарю вас за бдительность, верную гражданскую позицию, достойную верной подданной Империи, — говорил начальник. — Благодаря вам смогли раскрыть всю цепочку преступников от высших уровней до низшего. Быть может, вы сейчас переживаете, что ваша адвокатская карьера завершена, но поверьте, что не может быть ничего превыше служения Отчизне! Никакие деньги не смогут встать выше служения Отечеству или покрыть позор и бесчестье предательства. Вы только в самом начале этого большого пути и, я верю, вы еще принесете много добра и пользы Отчизне!       — Благодарю, я не могла поступить иначе, — честно сказала Зоя, осознавая, насколько нелепо звучит ее фраза. — Быть может, то, что я услышала, было всего лишь намерение, мысль, мимолетная идея. Но предательство не может быть оправдано ничем, я искренне рада, что все виновные получили по заслугам.       Некоторые из присутствующих усомнились в психическом здоровье Зои после этих фраз, однако, в целом, ничего не имели против: какая разница, удачный донос был сделан здоровым или душевнобольным человеком.       — И как, Зоя, тебе, в целом, была адвокатская карьера? — спросил вечером супругу Александр Васильевич.       — Почему была? — удивилась Зоя. — Еще все впереди.       — Уже все позади, — честно сказал мужчина. — Максимум, на что можно надеяться — это помощь в очередных проблемах Гусельниковой-младшей. На другие дела уж точно не позовут.       — И пусть не зовут, — ответила Зоя. — Иначе я поступить не могла — это было бы неправильным. Да, может, я и сделала лишние заявления, но, в целом, это же помогло сделать хуже тем, кто о своих товарищах плохо подумал или мог подумать!       — Это сделало хуже и другим, в том числе, маловиновным, — произнес Александр Васильевич.       — А маловиновные пусть не шляются, где не стоит ошиваться, — сказала Зоя.       — Так как тебе карьера, Зоя? — спросил мужчина. — Как впечатления?       — Яркая стремительная вспышка, как когда-то говорила Агнесса про судьбу истинной народоволки, — ответила Зоя. — Если представить, что яркая стремительная насыщенная незабываемая вспышка — это моя адвокатская карьера, то в этом нет ничего страшного. А если подумать, что такой была жизнь Владимира Герхардовича, то жутко становится… Так рано уйти!       Молодая женщина немного помолчала и добавила:       — Второго Владимира Герхардовича я бы, если было суждено, с радостью бы попыталась защищать, а таких, кто попадался… Покорнейше благодарю, деньги есть и от мануфактуры с гимназией.       Зоя поцеловала супруга в щеку и сказала:       — Но за возможность попробовать себя в другой профессии, конечно, спасибо.       Александр Васильевич поцеловал Зою в щеку, потом в губы и ответил:       — А мне-то за что? Мы познакомились на этой ниве.