Адвокатесса

      Со временем жизнь Анечки вошла в прежнюю колею: в гимназии ей ничего не припоминали, мать тоже перестала постоянно вспоминать поступок Анечки и причитать, что отец был излишне мягок и сперва справедливо наказал дочь за неудовлетворительные успехи в гимназии, а потом ничего не стал делать после известий из жандармерии, сказав, что этим вопросом успешно займутся и без него. Глаша не навязывалась с общением и Анечка невольно почувствовала, что скучает без этих встреч и странных походов куда-то. И пусть за время учебы у девушки появились подруги и среди одноклассниц, жаловаться на жизнь было интереснее всего именно Глаше — она всякий раз реагировала так, будто все вокруг, а не Анечка, были виноваты в этом. Подобный подход виделся донельзя наивным и смешным, но немало веселил и куда приятнее было слушать, что учитель зря ее спросил, нежели она зря недостаточно готовилась к урокам.       — Илья Николаевич, — сказал Ягодин, встретив Варнецкого в коридоре. — Вы уже слышали? Осужденные апелляцию подали.       — Кто именно? — как вполне справедливо казалось мужчине, не подавал апелляцию только ленивый или тот, кто считал, что справедливо отправляется за решетку.       — Стефания и остальные, — ответил Ягодин.       Илья Николаевич почувствовал какую-то приближающуюся тревогу.       — Кому уходит апелляция? — спросил мужчина.       — Господину Асадчему, — произнес Ягодин.       В целом, эта реплика должна была успокоить Варнецкого, однако он сказал:       — Но все не так просто, не так ли?       — Совершенно верно, — ответил Ягодин. — Николай Алексеевич, с одной стороны, безгранично, не побоюсь этого слова, лоялен к политическим. С другой стороны, у него есть убеждения, скажем так, в стиле этой так называемой адвокатессы. Его может не впечатлить, в хорошем смысле слова, разумеется, намерение предательства и подставления других. Но это не наша с вами забота. Николай Алексеевич, как вы сами знаете, дочь Гусельниковой считает хулиганкой, полубеспризорницей при живой матери, но никак не политической. Впрочем, это тоже не наша с вами забота. Но в чем соль: он изменит приговор Гусельниковой и, быть может, правильно сделает — я иногда думаю о том, что зря пожалел Гусельникову заодно с ее соученицей, так и Анне нужно будет приговор менять. Нет, не спорю, можно только Гусельниковой приговор сменить, но это слегка странно выглядеть со стороны будет.       — Придет к такому убеждению — пусть меняет, — безрадостно сказал Илья Николаевич.       — Илья Николаевич, так сходите к господину Асадчему и уточните ситуацию, — произнес Ягодин. — Не побоюсь таких громких слов, но не согласен с вами, что все обвинения нужно опровергать именно следственным путем.       — А неследственным путем — как вы это себе представляете? — спросил Варнецкий. — Прокурор вошел в положение, мнение крамольщиков не стали учитывать. Они идут дальше и обнародуют все то же самое, только с учетом, что суд покрывает преступников. Вот в таком случае лично я бы из отстранения никого возвращать не стал — поделом!       — Идите к господину Асадчему, — повторил Ягодин. — Вспомните такую презабавнейшую деталь, как барышни из благородных семей, когда начинаются судебные процессы, вдруг заболевают.       — Если моя цель, господин Ягодин, не допустить еще одного недоносительства у дочери, то единственное, что я могу сделать, так это взять и обеспечить ее явку в судебное заседание, — произнес Илья Николаевич.       Асадчий узнал все, о чем говорилось в коридоре, уже вскоре — слухи по суду распространились довольно быстро. Однако Илья Николаевич так и не пришел к нему для разговора, что сперва удивило председательствующего, а потом только подтвердило слухи, что Варнецкий не желает идти иным путем, нежели законный.       — Аня, — вернувшись домой, произнес Илья Николаевич. — Как видишь, я тебя не зря предупреждал, что с жандармерией дел лучше не иметь и тебе в прошлый раз просто неслыханно повезло. Скоро будет апелляция, чем закончится — никто не знает. На всякий случай: недонесение — это от трех дней ареста до недели, участие — от недели до трех. Не удивляйся ничему.       — Папенька, да какое это участие? — Анечка была готова расплакаться. — Сидеть и не понимать, в чем дело, не соглашаться — это участие?       — Это в лучшем случае недонесение, — ответил мужчина. — А недонесение другого и Сибирью может пахнуть, и, если говорить об императоре, то высшей мерой. А что ты там делала — даже мне непонятно, что это: недонесение или участие.       — Сидела и разговаривала, — сказала Анечка, вытерев слезы.       — Значит, участие, — произнес Илья Николаевич. — Это, Анюта, мне что-то напоминает. Переписала одна дура «Барку» и «Долю», а потом удивлялась, что за это сослали.       — Папенька… — губы Анечки затряслись. — Неужели и за это ссылают?       — Показывай, — Илью Николаевича осенила очень неприятная догадка. — Вообще все показывай, что есть. Благодари Бога каждый день, что жандармерия с обыском не пришла! Я уж не говорю о том, что с твоей несчастной матерью было бы, если бы к нам в дом жандармерия пришла с обыском!       Анечка взяла из стопки одну из тетрадей и отдала отцу. Илья Николаевич пролистал ее и обомлел.       — «Барка», «Долго нас помещики душили», «Когда я был царем российским», «В память июньских дней 1848 года»… — произнес мужчина. — Анечка, и от кого же это?       — От Гусельниковой, — ответила Анечка.       — Тебе велено было зачем с Гусельниковой иметь общение? — спросил Илья Николаевич. — Чтобы видеть, как нельзя себя вести. А ты что делаешь? Да тут и на оскорбление Государя можно наскрести при должном желании.       — Папенька, но ведь как можно знать, какие стихи нельзя держать, если не читать их? — спросила Анечка.       — Анюточка, по тебе домашний арест ой как плачет! — воскликнул мужчина. — Сперва выпороть хорошенько, а потом запереть на недельку-две дома. Читать стихи и переписывать их — слишком разные вещи.       Илья Николаевич отвесил дочери подзатыльник и сказал:       — Садись и думай, когда свернула не туда. Приду — расскажешь.       После ухода отца Анечка сперва расплакалась, а потом вспомнила разговор с Глашей почти что годичной давности:       — А это стихи, в которых ругают царя, — Глаша показала исписанную тетрадку.       — А зачем они нужны? — спросила Анечка.       — Они вообще никому не нужны, — ответила Глаша. — Но просто существуют.       Анечка бегло оглядела стихи и сказала:       — А вот эти переписать можно? Красивые.       — Переписывай, — ответила Глаша.       Илья Николаевич пришел через полчаса.       — До чего додумалась? — спросил он.       — Моя ошибка заключалась в том, что, увидев у Аглаи стихи, в которых ругали царя, я не прошла мимо, а переписала наиболее красивые из них, — ответила Анечка. — Залюбовалась формой.       — Анюта, — произнес мужчина. — Я думал, что ты умеешь отличать хорошее от плохого. Но раз не умеешь — не лучше ли отказаться от того, что может смущать душу? Вернуться в прежнюю гимназию, отказаться от лишних знакомств.       — Папенька, но ведь кто не ошибается? — спросила Анечка. — Я постараюсь больше не допускать ничего такого, что может скомпрометировать меня или кого-то из вас.       — Поверю тебе, — ответил Илья Николаевич. — И прости за то, что ударил — не выдержал.       — Папенька, после всего того, что я вам причинила, я не вправе держать на вас зло, — сказала Анечка.       Суд начался вскоре. Повтор всего того, что было на следствии и в суде — и вот уже Анечка слушала приговор.       «Этим двум ничего не поменяли, — про себя отмечала Анечка. — Той восемь месяцев заменили на семь. Этим три недели не сменили. Ой, нет, тем сменили на две недели…»       Понимая, что сейчас огласят ту часть приговора, в которой будет фигурировать она и Глаша, Анечка почувствовала, что сердце стало биться гораздо чаще.       — … Гусельникову Аглаю Дмитриевну признать виновной в недонесении… — на этом моменте Анечка почувствовала, что вот-вот упадет в обморок.       — …приговорить к семи дням ареста… — перед глазами Анечки все поплыло.       «Вот тебе и Асадчий, — подумала Машунька. — Вот что значит, один раз довести человека и предстать перед ним дурой, а не идейной».       — …Варнецкую Анну Ильиничну… — казалось, Анечка из последних сил держится в сознании.       — …признать виновной в недонесении… — едва услышав это, девушка покачнулась и упала на пол.       Оглашение приговора остановилось. Конвойный подошел к Анечке, которая уже к этому моменту осторожно села на пол, и помог ей встать.       — Прошу прощения, все хорошо, — сказала Анечка.       Стефания пару раз тихо хихикнула, Асадчий начал оглашать приговор дальше.       — …к трем дням ареста… — Анечке показалось, что она второй раз упадет в обморок, но, к своему удивлению, осталась стоять.       — …на основании статьи 95… — в голове Анечки до сих пор было мутно.       Думать ни о чем не хотелось. Глашу уже увели, Анечка все стояла и глупо пялилась по сторонам, все ожидая, что теперь ее куда-то поведут.       — Приговор, что ли, не слушала? — спросил Илья Николаевич. — Арест заменили на штраф, потому что на первый раз решили пожалеть. На сумму штрафа осталась без обновок, на одно платье к лету получишь меньше. Вместо четырех только три.       «Так мне и без того обычно два-три платья шили… — подумала Анечка. — Или это с осенними?»       Зал судебного заседания практически опустел. В каком-то непонятном состоянии Анечка вышла в коридор, потом прибавила шаг и вышла на улицу.       На крыльце суда стояла Зоя.       — Предательница! — крикнула Анечка. — Тварь, мерзость! Ни адвокатской этики, ни капли жалости! Отца моего бы пожалела!       — Гусельникова, так вас же уже увели. Ой, это не Гусельникова, это ее воспитанница! — съязвила Зоя. — Дорогой товарки идете, вот только ваша товарка уголовница, с которой не стоит брать пример.       — Да что же тебя вместе с мужем не повесили-то?! Я дело читала, там и на тебя петли хватало! — воскликнула Анечка и толкнула Зою.       Анечка увидела, как Зоя оступилась, упала с крыльца. Девушка хотела подбежать к ней, чтобы удостовериться, что ничего не произошло, а она не встает потому, что просто хочет немного отлежаться, однако вдруг почувствовала, что пришедший на шум отец со спины взял ее за обе руки.       «Сейчас встанет», — подумала Анечка и с ужасом увидела, что по снегу растекается пятно крови.       «И зачем я все это натворила?» — подумала девушка и разрыдалась.