Адвокатесса

      После окончательного обсуждения линии защиты Зоя пришла к следователю и сказала:       — Мой подзащитный намерен написать чистосердечное признание.       — Хорошо, пусть пишет, — с некоторым удивлением ответил следователь.       Вскоре в кабинет привели Виссариона Афанасьевича. Мужчина взял в руки перо, задумался…       — Пишите как есть, форма не столь важна, — уточнил следователь.       Виссарион Афанасьевич начал задумчиво выводить строчки.       — Возьмите, — вскоре произнес он.       Следователь взял в руки лист бумаги, прочитал текст.       — Вы меня совсем за идиота держите?! — воскликнул он. — Какая еще может быть рыбалка, какой подледный лов у чиновника, служителя Государя? Какое еще глушение рыбы бомбами? Какой подледный лов? Виссарион Афанасьевич, если вас не долечили, то скажите, пусть вас еще недели две в больнице подержат!       — Я и вправду слышал о таком методе, но никак не решался — нитроглицерин просто так не найти, — ответил мужчина. — Решил сам изготовить, спрятал только потому, что окружающие могли подумать, что я готовлю злодеяние. Видать, я слишком много об этом думал — о том, что окружающие подумают, что я готовлю злодеяние, поэтому в бреду не раз это и повторил.       Следователь потянулся, чтобы порвать бумагу, однако Зоя сразу же сказала:       — Пропадет документ — напишем жалобу выше. Что-то не нравится — давайте правовую оценку бумаге, но не выбрасывайте ее.       — На этом все? — зло спросил следователь.       — Совершенно верно, — ответила Зоя.       — Тогда не вправе вас отвлекать от действительно важных дел, — сказал следователь. — Идите.       Зоя пришла домой.       — Александр, — выдохнула молодая женщина. — Ты говорил, что меня больше никогда не позовут адвокатом. Ты ошибался, меня позвали. К народовольцу. Хотя как к народовольцу — к брату-близнецу по логике Владимира Герхардовича.       — А что он сотворил? — спросил Александр Васильевич.       — Хотел глушить рыбу нитроглицерином, но его забрали в жандармерию раньше, — Зоя кратко пересказала суть дела. — Жандармерия оформляет подготовку к цареубийству.       — Зоя, не поможешь, — произнес мужчина, поняв, что рыбалка — это линия защиты. — Еще не знаю ни одного случая, чтобы за намерение цареубийства оправдали. Приговор будет один. А вот если потом уже высочайшей волей его поменяют — это, как говорится, другой вопрос. Но до этого момента может быть только один исход.       — Вот так и бывает: хотел половить рыбку, а сам будешь болтаться, только не на крючке, — вздохнула Зоя.       — После суда пусть пишет прошения и надеется на лучшее, — сказал Александр Васильевич. — До приговора только время зря потратишь.       Зоя ничего не ответила. Умом понимая, что ее версия защиты звучит глупо, молодая женщина могла надеяться только на одно: у жандармерии не хватит доказательств на то, чтобы обвинить Виссариона Афанасьевича в желании цареубийства.       Виссарион Афанасьевич мало верил в то, что линия защиты Зои ему поможет, однако решил испробовать столь странный способ.       Вечером мужчину снова привели к следователю.       — Виссарион Афанасьевич, давайте с вами побеседуем откровенно, — произнес Николай. — Мне просто интересно, что вам наобещала так называемая адвокатесса? Три месяца тюрьмы? Два года тюрьмы? Она явно ведь клонит к изготовлению бомбы для иных целей.       — Да, я вправду хотел опробовать столь странный способ рыбалки, — ответил Виссарион. — В чем и раскаиваюсь — не стоит городить огород там, где не нужно.       — Виссарион Афанасьевич, вы бы не верили той, которая плюет на адвокатскую этику, — сказал Николай. — Она уже однажды помогла жандармерии — донесла на виновных, узнав об этом во время беседы с ними на правах адвоката.       — Да, слышал об этом, — произнес Виссарион. — Но не понимаю, к чему здесь это.       — Виссарион Афанасьевич, — начал Николай. — Вы поймите правильно: вы бросите сейчас страдать ерундой, напишете настоящее признание, раскаетесь — и кто знает, а вдруг Государь поверит вам? Насчет приговора врать и давать ложные надежды не буду, но вдруг после приговора ваша судьба смягчится, фортуна повернется к вам лицом? Однако помните: для этого нужно самому сделать первые шаги. При таком глупейшем признании это невозможно. А если через пару дней ваша адвокатесса поймет, что нужно сделать верный поступок, а она это поймет — уже однажды понимала, и донесет на вас, то шансов у вас не будет практически никаких. Конечно, Государь может и в этом случае смилостивиться над вами, но слишком в этом сомневаюсь.       — Как же прогнило наше общество, раз в намерении глушить рыбу подо льдом мне никто не верит и думают только об одном — зачем именно могут быть нужны эти бомбы, — ответил мужчина.       — Что-то не клеится у нас разговор, — произнес Николай. Мужчина достал из сейфа графин с водкой и тарелку с нарезанным салом и хлебом и сказал. — Вот хотел сегодня выпить в приличном заведении — вы меня не отпускаете. Придется здесь пить. Составьте мне компанию — не одному же этот графин опустошать!       — Какая может быть водка после травмы? — спросил Виссарион.       — Да пейте-пейте, не одному же мне пить? — удивился Николай. Мужчина достал стопки, налил в них водку, одну из них буквально вложил в руку Виссариона и сказал: — За ваше помилование после приговора!       Виссарион промолчал.       — Вы что, за помилование пить не хотите? — спросил Николай. — А за что тогда желаете выпить? За безболезненную и быструю смерть? — мужчина чуть выждал. — И за безболезненную смерть не хотите? Тогда предлагайте сами, за что пьем. Можем просто за то, что вы меня здесь удерживаете и не даете сходить в кабак.       — За ваше очередное звание, — предложил Виссарион. — Вернее, внеочередное. Пойдете на повышение, прибавят вам жалование…       — Прекрасный тост, — поддержал следователь.       Николай чокнулся стопкой, выпил водку, закусил и увидел, что Виссарион так и не осушил стопку.       — Да что же вы со мной пить не хотите? — спросил Николай. — Не хотите пить со мной — вынужден вас оставить. Пойду в кабак, попрошу кого-нибудь меня подменить.       Николай убрал водку, сало, вышел в коридор, зашел в соседний кабинет и сказал Филатову:       — Не пьет вообще. Вперед!       Филатов вошел в кабинет.       — Уже вечер, спать хочется, — произнес Дмитрий. — Виссарион Афанасьевич, давайте вы уже напишете чистосердечное признание, да я пойду к семье. У меня сестренка скучает, матушка…       — Я уже написал признание, — ответил Виссарион.       — Из вас никудышный скоморох — это не ваше, — сказал Дмитрий. — Облегчите уже душу признанием и надейтесь на лучшее. Государь, вы не забывайте, милостив.       — Признание уже лежит в деле, — произнес Виссарион.       Дмитрий достал из ящика пачку швейных иголок.       — Раз не хотите говорить о себе, давайте хоть повспоминаем, — сказал он. — Помню, был у нас один следователь… В общем, если не вдаваться в подробности, он по миллиметру вгонял по штучке под ноготь. На шестой иголке дурачок сломался, а мог бы раньше во всем признаться. Говорят, ему потом этот палец отрезали — гангрена началась. Резали тоже здесь, в жандармерии. Даже хлороформ или что там еще есть, эти ироды с собой поленились взять — наживую отрезали. В общем, остался дурачок без пальца. Ну, как говорится, хорошо, что без пальца, а не без пальцев — он же мог каждую иголку под другой ноготь загонять.       Виссарион напрягся. Проверять на себе, что может быть, было страшно.       Филатов удовлетворился результатом и, открыв коробку, сказал:       — Здесь раньше больше было, сейчас всего лишь десять штучек осталось. Как раз: десять штучек — десять пальцев. Так что на ноги не останется. Хотя… Я тут так подумал, их же вынимать можно. Сам-то ни разу не пробовал, только от других слышал. Или что самому пробовать, позову Захара — пусть он и упражняется. Лень самому руки марать.       Виссарион промолчал.       — Да что же вы такой неразговорчивый и даже писать не хотите, раз говорить нет желания! — изобразил удивление Филатов. — Мне здесь до утра сидеть, так что давайте, что ли, книжки обсудим. Я вот намедни читал о святой инквизиции. «Молот ведьм», быть может, вы слышали. Вы представляете, значит, там есть такие слова: полученное силой признание не считается законным, отсюда можно сделать вывод, что цель пыток — это довести человека до такого состояния, чтобы он мог совершить признание. Ну не дикари ли, не находите? А если обвиняемый вдруг терял сознание, ему вливали уксус в ноздри или просто лили кипяток на подмышки. Нет, как хорошо, что у нас такого безобразия нет! Хотя, конечно, не знаю, что там Захар думает на эту тему — нам же начальство много разных умных книжек про разные вещи дает, вдруг он решит, что нужно попробовать как раньше?       Виссарион, чувствуя, что его начинает колотить, силой воли попытался унять дрожь — как вскоре выяснилось, бесполезно. Филатов удовлетворился этой реакцией и сказал:       — Виссарион Афанасьевич, да признайтесь вы уже, напишите признание да я спать хоть пойду! Или домой. Не хочу я здесь сидеть и вот так бесцельно тратить свое драгоценное время!       — Господин следователь, я уже признался, — ответил Виссарион.       — Это не признание, а какая-то ерунда курам на смех — только позориться перед смертью, не находите?! — воскликнул Филатов. — Пишите правду да оба пойдем отдыхать!       — Это и есть чистейшая правда, — сказал Виссарион.       — Правда?! — воскликнул Филатов. — Да никакая это не правда! Как же жаль, что мы не в Испании сейчас! Там не дураки жили — все верно придумали!       Филатов снова взял в руки коробку с иголками, достал одну из них и взял Виссариона за ладонь.       — Да что вы себе позволяете? — возмутился Виссарион.       — Я не тот идиот — ни одного следа не останется, а ни один дурак вам не поверит, — сказал Филатов.       — Что писать? — спросил Виссарион.       — Чистосердечное признание, — ответил Филатов, откладывая иголки и не веря своим ушам — ему удалось добиться желаемого так быстро.       Виссарион начал писать.       «Чистосердечно признаюсь, что какой-то следователь начал угрожать мне пытками испанской инквизиции, после чего попытался вогнать иголку под ногти», — прочитал Филатов и с размаху ударил Виссариона по ребрам.       Виссарион, понимая, что неизбежного не удастся избежать, смирился с судьбой. Удар, второй, третий, четвертый…       — Пиши признание! — сказал Филатов. — В твоих же интересах, чтобы вешали аккуратно, а не какие-то пьяные уголовники полчаса возились! Или так хочется то задыхаться, то приходить в себя? Меньше слушай свою дуру-адвокатессу! Ей-то что? Сидит сейчас дома со своим мужем-прокурором, пьет чаек и ест конфеты. А ты, дурень, ей веришь! У нее же даже диплома нет! Да что там диплома, каждый мало-мальски разумный человек понимает, что не поверит суд в эту чепуху про рыбу! До такого только твоя дура могла додуматься!       «У нее супруг — прокурор, — вдруг подумал Виссарион. — А вдруг получится через супруга как-то пойти? Или не решится рисковать карьерой?»       Снова ряд ударов по ребрам. Вдруг Филатов остановился:       — Ты же изначально хотел признаться! Тебе эта дура все испортила! И где взгляды? Где скамья подсудимых вместо трибуны? Так и сдохнешь, даже не высказавшись? А как же заявить всем о своей точке зрения? Так и промолчишь из-за этой идиотки?       — Я собрал бомбы для рыбалки, в чем и признался, — произнес Виссарион.       — Дурак! Иначе и не сказать! Только дураки могут верить этой идиотке без диплома! Она же еще никому не помогла! Хотя нет, вру, жандармерии помогла, когда донесла на своих подзащитных — этого у нее не отнять. Ты смотри, сейчас выспится и наутро на тебя донесет — пиши первым, пока она не успела опередить тебя! — Филатов все пытался добиться своего.       Под утро Виссариона вернули в камеру. Облегчение, что все закончилось, вскоре сменилось страхом — а где уверенность, что подобное не повторится завтра, только на этот раз иголка и вправду уйдет под ноготь?       «Или надо было стоять на своем? — подумал мужчина. — Все равно же осудят, а так только умру бесчестно… Не за взгляды, а как трусливая скотина…»       Однако вскоре на ум пришла другая мысль: раз никто из жандармов до сих пор не предъявил ему доказательства, значит, их просто нет.       «Значит, их будут выбивать каждую ночь, — подумал Виссарион. — Что же, значит, буду терпеть…»       Усмехнувшись, мужчина прилег на нару, чтобы уснуть, однако не смог — после слишком насыщенной ночи голову переполняли разные мысли, кроме того, за окном уже начинали щебетать птицы.       «Нет, надо держаться, — решил Виссарион. — Пусть докажут, что я виноват, посмотрим, что Зоя скажет, может, что из новостей принесет… Как бы хотелось, чтобы все получилось, чтобы на этом нитроглицерине все и закончилось! Два года тюрьмы — это нестрашно, можно пережить… А потом… А потом будет видно…»       Незаметно для себя мужчина задремал.