Адвокатесса

      Жалобу Зои и Виссариона Афанасьевича начальство рассматривало уже вскоре.       — Дмитрий Геннадьевич, — без особого осуждения, но с явным укором говорил начальник. — Понимаю вас, но все равно не одобряю ваши методы. Вы зачем били так, что синяки остались?       — Это все адвокатесса сфальсифицировала доказательства, — ответил Филатов.       — Адвокатесса пришла избивать подзащитного? — удивился начальник. — Вам самому не смешно, Дмитрий Геннадьевич?       — Это Чернышева, она больна на голову, — произнес Филатов. — Ее логика не поддается разумному объяснению, она могла хоть что сделать.       — Женщина, которая избила до синяков — не знаю, не знаю… — ответил начальник. — Свежо предание, как говорится, да верится с трудом.       — Чернышева и не такое могла сделать, чтобы помочь своему подзащитному, — сказал Филатов.       Виссарион с самого утра находился в тяжелых раздумьях. Такая заманчивая концепция защиты Зои виделась донельзя безнравственной и аморальной, однако делать шаг назад было поздно. Только представив, что он вдруг объявит, что действовал во имя блага народа, Виссарион сразу же понимал, что даже его прошлая болезнь не будет оправданием такой малодушной попытки спасти жизнь, поэтому со вздохом признал, что нужно было или изначально вести себя, согласно правильным взглядам, или просто принять линию защиты Зои и просто подыгрывать.       Болела спина, ныли ребра. Ночь прошла без крепкого сна и не дала полноценного отдыха. Однако на допрос до сих пор не вызывали, что не могло не радовать.       Виссарион более-менее пришел в себя, потом попытался придумать, какими «доказательствами» он сможет убедить жандармерию, что и вправду хотел ловить рыбу, однако так и не смог этого сделать.       — Виссарион Афанасьевич! — мужчина даже не заметил, что Николай пришел к нему в камеру. — Я на минуточку, чтобы не заставлять вас бегать ко мне в кабинет да обратно. Ваша версия рассыпается в пух и прах, появились свидетели, подтверждающие, что вы и раньше высказывались против Государя. Конечно, о явке с повинной уже не может идти и речи, но я все еще предлагаю вам написать чистосердечное признание и даже согласен пойти на небольшое должностное преступление: просто перепишем протокол вашего первого допроса, в котором вы, ссылаясь на головную боль, откажетесь говорить хоть что-то по делу.       Виссарион опешил. Понять, кто мог свидетельствовать против него, не получалось, однако опровергнуть это тоже было невозможно — мало ли, что было раньше?       — Когда будете готовы дать показания — постучите в дверь, вас проводят ко мне, — сказал Николай и вышел в коридор.       Николай отошел в конец коридора и сказал Филатову:       — Вот в это, быть может, он и поверит. Второй раз выбивать показания нет смысла, только еще одну жалобу напишет.       — Пусть верит, я только обрадуюсь, — ответил Филатов. — А если он понимает, что таких свидетелей нет.       — Чтобы никому никогда не сказал ни слова? — удивился Николай. — Не верю, так не бывает. Вспомнит кого-нибудь, кто мог предать, я не сомневаюсь.       — Пусть вспоминает, — сказал Филатов.       Николай потихоньку прокрался к двери камеры Виссариона и взглянул в глазок. Виссарион сидел, закрыв лицо руками.       — Кажись, плачет, — тихо сказал Николай, подойдя к Филатову.       — Плакать мог бы и в кабинете во время признания, — ответил Дмитрий.       — Может, признается, — с надеждой произнес Николай и направился в кабинет.       Виссарион сидел, полностью растерявшись и не понимая, что ему теперь делать.       «Побаловался и довольно, — твердил разум. — А теперь можно и признаваться».       «Признаваться надо было сразу, — мужчина возразил сам себе. — Сейчас уже поздно. Да и признаваться надо по взглядам, какие потом прошения о помиловании после приговора? В лучшем случае сами приговор изменят, приговорят к вечной, — слова «каторга» не смогло появиться даже в мыслях, — в Шлиссельбурге. А так еще есть надежды на продолжение после тюрьмы…»       — Его нужно затащить на допрос раньше, чем он увидится со своей адвокатессой, — сказал Николай. — Пока еще есть надежды. А то что-то не горит желанием признаваться…       Вскоре увидев Виссариона в своем кабинете, Николай долго убеждал его в том, что еще не поздно признаться и убрать ненужные показания из дела, а потом, поняв, что все будет безрезультатно, произнес:       — Про кого бы вам рассказать-то? Про Михайлова? Про Халтурина? Кого там еще вешали неудачно?       — Про Владимира Герхардовича, — сперва ответил Виссарион, а потом вспомнил то, что ему это знать не положено. Мужчина спешно добавил. — Его со второго раза только повесили — в первый сорвался и разбил голову.       — Вдова рассказала? — спросил Николай.       — Да и без нее полгорода знает, — отмахнулся Виссарион.       Выяснять, откуда именно Виссарион узнал так называемую официальную версию, было неинтересно.       — А самому избежать подобной участи неужели не хочется? — спросил Николай.       — За намерение подледного лова рыбы? — попытался удивиться Виссарион. — Не думал, что это настолько запрещено.       Встреча с Зоей уже не радовала Виссариона.       — Не раскисайте так, — произнесла молодая женщина. — Все еще будет хорошо! Вы же понимаете, что это оперативная комбинация и что если были бы такие свидетели — вы бы уже знали и их имена, и прочитали их показания.       — Может, мы и вправду зря все это затеяли, — вздохнул Виссарион. — Быть может, надо было изначально признаваться и стоять на взглядах.       — Не жаль моего времени — хоть прямо сейчас признавайтесь, — произнесла Зоя. — Что Владимир Герхардович, что друзья под стать ему!       — Уже поздно, даже если бы я и захотел, — ответил Виссарион. — Все равно не скрыть, что изначально я пытался обелить себя.       — Поэтому прекращайте стоны, будто беременная баба, и просто спокойно надейтесь на лучшее, — сказала Зоя.       — Легко сказать, надейтесь! — воскликнул Виссарион.       — Как вы прекрасно знаете, и я здесь была на вашем месте, — ответила Зоя. — И меня должны были в каторгу сослать. Но не сослали же! Надеяться надо на лучшее и верить!       Прошло около недели. Александр Васильевич, придя на службу, услышал фразу, обращенную к себе:       — Еще одно дело возьмите — суд будет скоро.       Мужчина подошел к столу и увидел знакомое имя.       — Это дело брать не буду, — произнес он. — Там со стороны защиты будет моя жена, еще будут упрекать в необъективности.       — И почему же? — подошел начальник.       — Доказательств почти что ноль — не понимаю, как из жандармерии это дело в суд выпустили, — ответил Александр Васильевич.       — Это вы со слов супруги так решили? — спросил начальник. — Давайте же откроем обвинительное заключение.       — Хорошо, — произнес Александр Васильевич. — Вот, со стороны обвинения свидетельства о том, что было намерение, которое опровергается заключением врача о бессознательном состоянии. Ни одного свидетельства, что слова были и в сознании. Про нитроглицерин даже спорить не буду, все доказано просто образцово. С учетом признания вины по нитроглицерину прошу полтора года тюрьмы.       — А кто будет допрашивать свидетелей в суде? — произнес начальник. — А, быть может, именно в суде свидетели что-то смогут вспомнить, что было сказано не в бессознании. Александр Васильевич, не хотите, чтобы супруга была в этом процессе — убедите ее остаться дома. Не хотите убеждать — никто вам не запрещает внимательно выслушивать ее аргументы и потом опровергать их. Дураку же понятно, что намерение было.       Суд начался вскоре.       — Иван Борисович, вы говорили, что подсудимый озвучивал свои намерения, будучи без сознания, — произнес Александр Васильевич. — А, быть может, он их повторил позже?       — Да, я помню, как подсудимый, когда его уже выписывали, сказал: «Он все равно расплатится за все, ему не жить!» — ответил мужчина.       — Виссарион Афанасьевич, кому были адресованы эти слова? — спросил Александр Васильевич.       — Владимиру Герхардовичу, — Виссарион, не ожидавший такого поворота событий, назвал первое попавшееся имя.       — Владимир Герхардович, если вы о Геллере, уже мертв, — ответил мужчина. — И почему же нужно было именно ему желать смерти?       — По его рецептуре был сделан взорвавшийся нитроглицерин, — сказал Виссарион. — И что, я должен был благодарить того, из-за которого сам мог погибнуть?       — Ваша честь, обращаю внимание суда на логическую несостыковку в объяснении подсудимого, — произнес Александр Васильевич. — Если подсудимый был чем-то обижен на Владимира Геллера, он бы не стал желать ему смерти, потому что Владимир Геллер к этому моменту был мертв.       Зое стало несколько нехорошо от того, что Владимира упомянули несколько раз. Молодая женщина потерла нос платком, смоченным в уксусе, — о том, что ей может стать нехорошо, Зоя подумала накануне — и, казалось, немного отвлеклась.       — У стороны защиты есть вопросы? — спросил Варнецкий.       — Не имею, — ответила Зоя.       Второй, третий, четвертый, пятый свидетели отвечали точно такими же обтекаемыми фразами, которые Виссарион опровергал, ссылаясь на злобу на Владимира.       — Виссарион Афанасьевич, поясните, как именно вы могли убить Геллера, если он уже мертв? — спросил Александр Васильевич.       — Это фигура речи, — ответил мужчина. — Не более того.       Суд объявил перерыв. Из последних сил держась, чтобы не заплакать, Зоя выбежала на улицу. Постояв там какое-то время, молодая женщина увидела, что к ней подошел Александр Васильевич.       — Ты зачем их всех передопрашиваешь? — в слезах спросила Зоя. — Это же окончательно разваливает все сомнения!       — Зоя, твоя версия о подледном лове рыбы изначально была несостоятельна, — ответил Александр Васильевич. — Так в деревнях практически никто никогда не делает, а ты о чиновнике…       — Александр, можно ли что-то еще сделать? — произнесла Зоя. — Или уже все?       — Уже все, Зоя, — произнес мужчина. — Еще два свидетеля и даже если они будут отвечать в том же ключе, на Геллера все свалить не получится — это просто смешно.       Зоя вытерла слезы чистым платком, немного подышала над уксусным и вернулась в зал суда.       — Простите меня, Христа ради, Виссарион Афанасьевич, — произнесла Зоя. — Уже все, надежды нет никакой…       Молодая женщина замолчала. В коридоре, казалось, кто-то тихо говорил. Зоя напрягла слух и услышала шокирующие слова:       — Александр Васильевич, вы скажите супруге, какой будет приговор, чтобы ей потом плохо не стало. Вы же видели, она постоянно платок нюхает, когда о Геллере говорят. А своему доверителю пусть не говорит, если не хочет.       — Вы уверены?       — Не два года тюрьмы же, в конце концов! Его взяли почти что с поличным, нитроглицерин доказан безупречно, свидетели тоже все поясняют, а то, что не называют прямо — он же не умалишенный, в конце концов, говорил осторожно.       Зоя еще раз понюхала носовой платок и тихо сказала:       — Виссарион Афанасьевич, берите меня в заложники. Видите, на столе лежат ножницы. Раскрыли, приставили к горлу. Я вам доверяю, бояться не буду. Если вас потом арестуют — спишете все на временное сумасшествие после травмы и признаетесь, согласно взглядам. Отберите у меня сумочку — там рублей пять, на первое время вполне хватит. Езжайте за границу, там вас никто не найдет.       — Предлагаете повторить путь Владимира Герхардовича, — произнес Виссарион.       — Берите меня в заложники, — еще раз повторила Зоя.       Зоя с некоторым беспокойством ждала, что ее вот-вот возьмут в заложники, однако это все не наступало. Поняв, что Виссарион решил не прислушиваться к ее совету, молодая женщина окончательно махнула рукой на все шансы помочь своему подзащитному.       «Зоенька, так дела не делают, так людям не помогают», — молодая женщина не удивилась бы, если бы услышала что-то подобное от супруга, однако Александр Васильевич вполне ожидаемо не мог знать об идеях Зои.       После выходных, едва началось судебное заседание, Виссарион вдруг сказал:       — Ваша честь, я хочу пояснить некоторые моменты. Все это время я находился под воздействием лекарств, поэтому пребывал в полубессознательном состоянии. Особого восхищения, конечно, заслуживает теория о подледном лове рыбы и Владимире Геллере. А слова, сказанные без сознания, не признаются доказательством. Сейчас, будучи окончательно в твердом уме и здравой памяти, я заявляю, что намеревался убить сатрапа по имени Александр Романов, но не смог довести свое намерение до конца из-за обстоятельств, не зависящих от меня.       Зоя растерянно посмотрела на подзащитного.       — Без сомнения, я благодарен гражданской представительнице, которая честно искала доказательства моей позиции, безоговорочно принимая их на веру и не оценивая критически, правда это или бред больного воображения невыздоровевшего человека, однако, Зоя Михайловна, я не считаю для себя возможным врать в суде, будучи полностью в сознании.       Зоя слушала Виссариона и чувствовала, будто рядом с ней стоит Владимир. Молодая женщина несколько раз поднесла к носу платок, почувствовала, что ей это не помогает…       — Осознавая близость смерти, я заявляю, что будущее только за республикой. Жаль, что республики я уже не увижу, но верю, что все, кто находится в этом помещении, смогут лицезреть своими глазами то благо, которое придет уже вскоре!       Зоя буквально затолкнула себе в ноздрю край платка, однако это было бесполезно. Молодая женщина взглянула на Виссариона и увидела едва заметное движение рукой, будто направленное в сторону выхода.       «Сбежать хочет», — подумала Зоя и, при очередной накатывающей волне дурноты, не стала даже доставать носовой платок.       Зоя упала на пол, в судебном заседании объявили перерыв. Пока присутствующие безуспешно пытались привести гражданскую представительницу в чувство — вернувшись в сознание, Зоя не старалась взять себя в руки и встать, Виссарион, воспользовавшись суматохой, сбежал.       — Зоенька, что с тобой? — в почти пустом зале судебного заседания спрашивал супругу Александр Васильевич.       — Я будто Владимира слушала… — прошептала Зоя. — Вот и не выдержала…       — Зоя Михайловна, вы знали, что так будет, — утвердительно сказал подошедший Варнецкий.       — Как я могла знать? — спросила Зоя. — Я бы до такого сроду не додумалась!       — Зато ваш доверитель додумался, — ответил Варнецкий. — Он видел, как вы реагировали на упоминания о Геллере.       — За своих подзащитных я не в ответе, — произнесла Зоя. — Додумался и молодец, значит, смекнул. Ссимулировать обморок так, что не прийти в себя за пару минут — этого я не умею.       — Оседайте уже дома и не пытайтесь помогать другим — это у вас не получается, — сказал Варнецкий.       — Позвольте мне самостоятельно решить этот вопрос, — ответила Зоя.       Задержать Виссариона Афанасьевича по горячим следам не удалось. Не слушая реплики Аси о том, что она ведет себя слишком странно для адвоката, Зоя просто сидела в гимназии и пыталась убедить себя, что она сделала все возможное и так хотя бы попыталась помочь Виссариону Афанасьевичу, а так его бы все равно приговорили к высшей мере.       Дверь кабинета открылась и Зоя увидела вошедшего Варнецкого.       — Как ваше здоровье, Зоя Михайловна? — спросил он. — Сможете мне уделить минут десять вашего драгоценного времени?       — Благодарствую, уже гораздо лучше, — ответила Зоя. — Я слушаю вас.       — Вы, Зоя Михайловна, знали, что ваш доверитель будет сбегать, — произнес Варнецкий. — Безусловно, не берусь утверждать, что идея была ваша, думаю, он сам до такого додумался, но все же. Он видел, как вы реагируете на слова о Владимире Геллере. В один из разов, когда вам становилось все хуже и хуже, он просто едва заметно повернул руку в сторону выхода. Не только вы это видели, это видел и я, но не придал этому значения. Я не сразу понял, почему вы пытаетесь не реагировать, когда вас бьют по лицу. Вы как будто ждали этих ударов, отреагировали только тогда, когда, видать, уже было невозможно терпеть. Со стороны, знаете ли, много лучше заметно, нежели если быть участником событий. Так что, в целом, мой нравственный долг — уведомить об этом жандармерию. Да, вас не посадят в тюрьму, но нервы попортят изрядно.       — Это все бред больного воображения, — сказала Зоя.       — Даже если и бред, жандармерия будет обязана проверить мои слова, — ответил мужчина. — Но есть еще один выход: вы возвращаете на учебу Анну, ставите ей ноль по поведению в табель, объявляете, что даете ей еще один шанс, последний. Анна не дура, она не будет постоянно повторять одни и те же ошибки, как некоторые гимназистки.       Зоя посмотрела на Варнецкого, вспомнила весь этот донельзя странный процесс и сказала:       — Хорошо, Илья Николаевич. Передайте мадемуазели, что она завтра может вернуться на учебу.