Никто

      — Ты сдохнешь.              — Пожалуй, да. Причем довольно болезненно.              То, как ее невозможно вывести на серьезный разговор страхом перед смертью, нервирует. Она не воспринимает это всерьез; для нее это — дурной сон, для нее смерть может быть рациональным избавлением и преимуществом. Но Бекману что-то подсказывает, что смерть — штука однозначная, и ее мертвое тело на корабле выведет из себя Шанска в первую очередь. Потому что в его-то намеренья убивать девицу не входило. А когда он узнает, что собственными руками гробит ее мучительно и продолжительно, ох, непросто ему придется.              Она стоит, сложив руки в глубокие карманы, в расстегнутом пальто. Ветер выбивает ей волосы из-за спины на лицо, но она стоит с блаженым удовольствием, вдыхая мокрый метелистый снег. Ничем не показывает неудовольствие погодой. Видать, девица-то с севера.              На Юкирю они вернулись два дня как. Проторчали полтора дня в лесу в гулянке. Потом наведались в деревню в центре острова, где их флаг встретил их на воротах. На Юкирю им рады. Это — хорошее место, чтобы дождаться, пока новичок даст о себе знать. Сообщит о реакции старика на шанксовы каракули, что тот послал с малым по имени Рокстар. Лишь бы он в битву не сунулся, Белусы его угробят. Но что в письме может быть матерная частушка из лучших перлов той же девицы, что стоит красивая в белом пальто перед старпомом, вместо вразумительного предостерегающего письма, Бекман не исключал. Не пройдет и трех недель — Шанкс встретится с Белоусом лично, если не передумает.              А передумывал он редко.              И это потому что часто бывал прав.              — Думаешь, Хонго не скажет Шанксу, что ты в агонии бьешься с полом, когда он дерется всерьез?              Команда пьянствует. Им до разговора их дела нет. Вон юнга подначивает пьяного Шанкса научить его драться, чтобы стать сильнее. Шанкс берется за ложку. Из-за того, что едва стоит на ногах и не относится к этому всерьез, юнга валит его в сугроб. Команда ржет, как проклятая. Девица следит взглядом за тем, как это все происходит у костра. В уголках глаз — улыбка, но губы скривлены.              — Думаю, нет, — отвечает она флегматично. Вид ее, конечно, пренебрежительный, хотя говорит она убежденно. Веря в то, что делает правильно. — Даже, надеюсь, что нет. Я объясняла это врачу вашему и могу сказать тебе.              — Попробуй.              — Понимаешь, Бекман, даже если я скажу, что он сделает? Нельзя быть пиратом и не драться насмерть. Вы преследуете какие-то большие, невероятные вещи в озлобленном, гнилом и безнравственном мире. У человека, идущего здесь за своей мечтой, нет никакого чертового времени на жалость, тем более к гостям и посторонним.              Бекман закуривает. Она просит сигарету, он дает ей прикурить. Что она говорит, по-своему имеет достойный смысл, конечно. Настолько, что Бекман начинает разглядывать ее не с осуждением впору отцовскому. С интересом. В сущности, это у него еще с тех пор, как она, держа ладонью кровь, велела ему заткнуться, когда Шанкс с Михоком подошли разбираться, почему он остановил их поединок.              Они дымят, снова глядя на то, как Шанкс выползает на четвереньках из сугроба, утихомеривает команду, находит в снегу свою ложку. Юнга перед ним стоит, раззадоренный, уверенный в себе, с саблей наизготовку, ждет отмашки.              Парнишке надо учиться видеть, когда противник дает ему фору из своей веселости и играет с ним, только чтобы, наигравшись как кошка с мышкою, измучив его самолюбие, доведя до оцепенения в утомлении, откусить ему голову и смаковать на шершавом языке его потроха. А Шанкс умеет преподносить уроки.              Пиратская идиллия, мать ее.              — Шанкс дал тебе слово, а ты вынуждаешь его это слово нарушить, — объясняет Бекман.              — А что он хочет, давая себе и мне два противоположных обещания? — спрашивает она, переводя на старпома взгляд. Есть в нем насмешка, есть в нем и что-то еще. Что-то, что кривит ее губы, что заставляет ее напрячь шею, что заставляет ее ругаться портовой шлюхой, каковой она конечно не была. — И рыбку съесть, и нахуй сесть. Нет-нет. Я освобождаю его от его слова. Ради его же блага.              Бекман смотрит на нее. Брови хмурятся. Язык ее дерзкий, как всегда, так портит ее внешний вид, и вместо острых черт лица, статной осанки и холодной бескомпромиссной решительности Бекман видит ее грязные мысли, злые слова и беспринципность. Обманчивая, обманчивая грубость. Закрытая, боящаяся смерти женщина. И ее злой язык — это все, что у нее есть.              Ко дню, когда она перестала глядеть на осуждение Бекмана со страхом, он и сам уже смягчил взгляд. Выдохнул, покачал головой, и она, не встретив сопротивления, которое привыкла испытывать, начиная бороться со старпомом в глубине взгляда, растерялась. Слова у нее вышли из головы. Теперь, когда ей нечего сказать и когда она не ищет, что сказать, просто чтобы не уступить, Бекман постарается внушить ей здравый смысл.              — Ты пойми, солнце, у тебя права рассуждать над его обещаниями нет.              Она смотрит в сторону лагеря. Бекман не ждет от нее ответа.              Шанкс перестает покачиваться перед мальчишкой. Когда он бросается на него снова — по-глупому, открываясь, — Шанкс не просто не дает себя задеть. Ломает ему саблю, заблокировав удар углублением ложки, а потом перекидывает мальчишку через бедро, валит наземь на спину. У того от удара спирает дыхание, он задыхается, вдыхает и никак не может выдохнуть, потому что выдохи провоцируют боль в груди и спине от удара.              Но Шанкс подает ему руку, чтобы помочь ему встать, и у него нет времени ни на какую передышку. Команда бросает ему другой клинок, чтобы он немедленно продолжил биться, заставив двигаться онемевшее тело, заставив дышать спертый дух, заставив себя стоять ровно на ногах, подкосившихся от понимания, как серьезен капитан и почему от его вида дозорные валятся как домино. Он не может ударить в грязь лицом и переступает через человеческие возможности.              — Может, и нет, — шепчет она провалившимся голосом — следит взглядом за тем, как Шанкс рассекает ложкой юнге рубаху, и если бы тот не отклонился, то наверное бы и грудь рассек. — Он не убьет мальчишку?              — Не должен.              — Ты вмешаешься?              Бекман тушит сигарету, переводит на нее снисходительный взгляд.              — А ты бы вмешалась?              — Я бы вмешалась.              — Ну попробуй.              Она не спешит. Бросает сигарету в снег.              Шанкс в трезвости не дал бы мальчишке к нему ни на шаг подойти, но опьянение дает ему в голову веселой уступчивостью, что он позволяет себя атаковать, позволяет юнге видеть, куда ударить. Блокирует размах голой рукой, это выбивает мальчишку из себя. Шанкс нападает, юнга пятится. Падает на снег, ползет прочь, упирается спиной в широкую ель, и когда капитан перехватывает ложку обратным хватом, как кинжал — тогда девица показывает, что не бросает слов на ветер.              — Рыжий! Прекращай, — кричит она.       Таким тоном, будто кричит ребенку. Не просит — велит, требует. Сложно сопротивляться таким приказам.       Бекман посмеивается, Шанкс, вместо того чтобы напоследок броситься на мальчика, подбрасывает ложку в руке. Она все еще вся дребезжит от Воли вооружения, темной коркой отблескивает от костра.              Шанкс навеселе и вызов, брошенный ему женщиной в такой момент, интерпретирует однозначно.              — А то что, красавица?              — Потеряешь мое уважение, — отвечает она. Подбородок вскидывает, руки в карманах вытягивает, переходит в свой боевой режим.              Он машет рукой команде, показывая, что больше драться не намерен, мальчишке бросает ложечку легко, чтобы он, все еще не в состоянии отдышаться, поймал ее трясущимися руками.              — На память, малой. Для первого раза неплохо, — и он, растрепав ему светлые волосы, переступает наметенные сугробы, чтобы подойти к их ели, укрывавшей старпома и их подругу от снегопада, превратившегося за этот час из бурана в крупнокалиберный медленно опускающийся снежный занавес. — Осмелела, смотрю, — произносит Шанкс.       Бекман видит — на лице капитана улыбка нехорошая — такая, когда он ищет развлечения. И прежде он искал развлечения, преподавая урок мальчишке, который сам вызвался, а теперь он переключится на нее.              — Проспись, — отвечает она сухо. Но не грубо. Ее это даже развлекает. Бекман смотрит на них обоих, думает, с каких пор она выводит его из себя и находит в этом забаву, а не наоборот. Едва Шанкс открывает рот, она не дает ему сказать. — Тогда и поговорим.              — Ты, моя дорогая, нарываешься, — предупреждет Шанкс, и ждет от нее чего угодно: оскорбления, страха, возмущения.       Все это дало бы ему дальше раскачивать его требующее потехи нутро. Все это могло закончиться чем угодно вплоть до того что они в постель лягут, Шанксу по-хорошему ее согласие на этот счет и не нужно, она должна это понимать. Поэтому Бекман готовится тормозить капитана, если он перейдет черту.       Но она снова не вписывается в его ожидания. Улыбается, кутается в пальто. Снег крупными хлопьями падает ей на волосы и на брови.              — Пожалуй, да.              Шанкс мерит ее взглядом.              — И на что?              — На смерть, — буднично отвечает она.       Молчание наступает тревожное, отрезвляющее, тем более тревожное, что она улыбается умиротворенно, тянется лицом к снегу.              Тут Шанкс смеется, обнимает ее за плечо.              — Нет, дорогая, умереть мы тебе не позволим. Вернем домой в целости и сохранности. — Он глядит на Бекмана, но тот не может поддержать его обещанием, которое не сможет выполнить. Шанкс трактует это по-своему. — Если старина Бэкман не шлепнет тебя однажды за твои манеры изъясняться.              Корабль дрейфовал, стоя на четырех якорях и без парусов, да так, что казалось, что они летят в хорошенький бейдевинд. Сильный ветер парусил мачты и такелаж, при этом не задирая с полога моря волны. Просто нес корабль куда-то к юго-западу.              Отплывать с Юкирю всегда проблемно, его окружают теплые острова, и море в ловушке меж теплом и холодом неистовствует и беснуется, куда ни плыви.              Будь они у острова, было бы впору рубить рангоут, чтобы не бросило на камни. А тут, в море, пусть их тащит, куда морскому дьяволу угодно.              — Капитан!              — Я! — отзывается Шанкс.       Оборачивается на голос Ясоппа. Тот пихает ему в грудь дуду. То есть трубу, кивает на горизонт.              — Корабль. Погляди, какой красавец.              Шанкс растягивает полости подзорной, проводит ею по горизонту. Ясопп жук, конечно, он видит эти точки в море с безумных растояний. Но вроде действительно на волнах болтается какая-то корма.              — С парусами попрощаемся, — качает Шанкс головой. Ветер так раздувал плащ, что его пришлось снять. Хлопало рубашкой о грудь. Чуть-чуть не ураган.              — Преследуем?              — Естественно.              Ясопп махает рукой старпому и навигатору, стоящим на юте. А те уже готовы. Им разрешение Шанкса не нужно — они спрашивают только чтобы убедиться, что дух авантюризма их ведет по-прежнему одинаково.              Билдинг свистает команду наверх, сейчас, чтобы без парусов не остаться, управление должно быть ювелирное, впору порывам, бьющим в борт исподтишка.              Вот уже и видно — корабль преследуемый дрейфует, паруса оборваны, как старые тряпки, черный флаг трепещет, обожженный, но не догоревший до конца. Как корабль не перевернуло и не затопило — вопрос открытый, но это они выяснят, когда влезут на борт. Глядишь, там найдется, чем поживиться. Нечасто в море попадаются призрачные остатки чьей-то иссякнувшей жизни.              Шанкс слышит, как на борт поднялась гостья. Ее уже и гостьей-то не назовешь. Она полтора месяца на корабле.              — Боишься призраков? — спрашивает Шанкс.       Она молчит, ждет сразу объяснений. Шанкс кивает на корабль. Она глядит на рваные паруса и креняющуюся корму от ветра. Волосы сносит ей в лицо, она принимается плести косу.              — Нет пока, — говорит она. Уже перестала исключать возможности в силу таких тривиальных и обманчивых вещей как здравый смысл или логика. — Ведь там могут быть люди. Им может быть нужна помощь, — все-таки долю душного расчета она привносит в это приключение.              — Может, — отвечает Шанкс, потом спускается бегом к палубе, чтобы команда собралась. Сто метров осталось, потом они как следует поженятся и будет уже неважно, что там с парусами.              Вернее, ему будет неважно. Он первым на этот корабль сиганет из чешущегося по всех местах любопытства.              На дрейфующий корабль бросают зацепы, выбрасывают кранцы, перекидывают с борта на борт несколько трапов, к этому времени на корабле уже как минмум трое, помимо Шанкса.              — Ищем сокровища, — кричит команде Шанкс.       Раззадоренная команда сигает на корабль вприпрыжку, отдирает люк на палубе, запрыгивает в навигаторскую рубку, в каюты, в трюмы. Людей на корабле нет, даже мертвых, выбит руль, поврежден киль, корабль, похоже, снесло с отмели, и спасшаяся команда оставила на нем все, что было. На палубу вытаскивают золото. Стоит гул, свист, мальчишки примеряют диадему, набивают карманы монетами. Шанкс смеется.              Какой щедрый подарок моря.              Солнце подходит к горизонту.              На борту Ред Форса теперь почти никого — все здесь, занимаются даже не грабежом, ближе к мародерству, только без мертвецов. Опираясь руками о фальшборт корабля, стоит только женская фигура. Шанкс разглядывает ее, пока она с нескрываемым пренебрежением смотрит на свистопляску вокруг набитых золотом сундуков.              — Где твое платье? — кричит ей Шанкс. Она кивает на каюты. — Надевай.              — Зачем?              — Затем, — смеется Шанкс. — Золоту место на женской шее, а не в черных сундуках. Надевай, спускайся.              — А призраки?              — Для тебя проверили, ни одного, — кричит с юта брошенного корабля Ясопп.       Меж тем алкоголя на борту, как в каком плавающем ресторане. Шанкс приглашающим жестом обводит борт. Они тут устроят небольшой ритуал. Хорошо, когда на борту есть ничем не занятая женщина. Она разворачивается на пятках, скрывается в каюте. Выходит босая в платье, с туфлями в руках. Матросы переводят ее через трап, ходящий ходуном, чтобы она не сбрякала в воду. Она, держа вместе коленки, спрыгивает на палубу призрака. Поворачивается к парнишке спиной, чтобы застегнул ей платье на спине.              Если она не заметила, команда-то уже подгуляла, изрядно приняла вовнутрь. На ее темные волосы нацепили корону, а из навигаторской рубки показался Бекман с бархатной коробкой размером с ладонь.              Она сидит на бочке, застегивает ремешки туфель, встает перед капитаном и старшим помощником.              Бекман подает ей коробку.              — Надень.              Она открывает. На бордовом нежном бархате — серьги. Длинные, достанут ей до плеч, тонкими золотыми цепями опускаются до неприличной длины, где оканчиваются изумрудными стерженьками. На переливах шелка ее платья будут хороши.              — Серьги мертвеца?              — Да, надень, — повторяет Бекман.              Ее уверенность немного размывает какое-то иррациональное суеверие. Шанкс смотрит, как она все же снимает свои кольца с ушей, берет длинные подвески, разглядывая изящную цепочку. Удивительно, это она не отнекивается от вечно вызывающего у нее тревогу Бекмана, чьи черные руки, запросто в голую ломающие человеку хребет, чудились ей по ночам. Надевает серьги, показывается старпому. Тот одобрительно качает головой.              Потом начинается.              Надень то, надень это, а это по-другому, а это вплети в волосы, а это положи меж губами, а вот выпей рому, да не урони королевскую державу и смотри свысока, как Императрица пиратов, запрокидывая голову и прогибаясь в изящной спине. Выяснилось, цепочка на ее лодыжке запаяна. Шанкс сам проверил.              Все понятно, это просто пьянка на дрейфующих кораблях, которая к полуночи перетекает на Ред Форс. Она стоит на бочке, обвешенная золотом, возле нее стоит несколько человек, чтобы если она на своих не предназначенных для стояния туфлях повалится от качки, не сломала себе шею. На призраке разливают масло. Рубят тросы. Бекман поджигает спичкой последний и от нее же закуиривает.              К моменту, когда брошенную в море спичку подхватывает волна, корабль вспыхивает весь разом, высокими языками пламени хочет достать до неба, но только дымит по-черному, трещит дровами в костре.              На Ред Форсе воцаряется тишина — команда пьет за корабль без экипажа и имени, за его покой и потопление, за пепел, белыми хлопьями разносящийся на ветру, за добычу, что они с него взяли. Благородная пиратская скорбь по обезличенной трагедии.              Бекман толкает Шанкса в плечо, кивает на бочку, на которой стоит их экспонат для просмотра добычи. Стоит, закрыв лицо рукой с тяжелыми кольцами. Не отрывает завороженного взгляда от факела на воде. Роняет слезы с подбородка.              — Проняло девчонку, что ты, — тихо смеется Шанкс.              — Ты собирался вернуть ее, где взял. Так и собираешься ее таскать за нами?              — Собираюсь вернуть. Просто еще не время.              Бекман смотрит на него исподлобья. Шанкс лыбится, как будто в голове пустой действительно считает на пять шагов вперед. Касается машинально шрамов на левом глазу. Значит, капитан еще не бросил идеи обсуждать Тича с его раздосадованным Отцом.              — Надо со стариком увидеться, — говорит он. — Отправляемся в Ист блю.              — Белоуса в Ист блю собрался искать?              — Нет, зайдем за выпивкой в одно место.              Маленький дозорный кораблик качается под боком Ред Форса.              Дозорных Ист блю к встрече с йонко не готовят. Или готовят — но как-то совершенно по-особенному: готовят, чтобы не открывали огонь, не вели стрельбу, не влезали в драку и вообще ничего не делали. Шанкс тоже велит не нападать на корабль. Выглядит, будто они разойдутся мирно, и все же Шанкс бросает неодобрительный взгляд на сидящую на фальшборте, свесив босые ножки вниз, гостью. Когда корабли сходятся, он встает позади нее, чтобы капитан Дозора, что стоит на борту дозорного брига, разглядывающий женщину у них на борту, не смел подумать, что она беззащитна.              Позади дозорного капитана стоят, ощетинившись мушкетами, его матросы. Теперь понятно. Она сидела, не двигаясь, потому что ее взяли на мушку. Теперь, когда позади нее стоит Шанкс, спеси у дозорных поубавилось, их всех как придавило одним его видом, но они тверже уперли приклады в плечо. Лицо капитана Дозора никак не могло принять одного выражения, все дергалось, плавало, расплывалось то в гневе, то в страхе, то в надменности.              Но он все еще не бросил мысли велеть открыть стрельбу.              Еще подходит Бекман, кусая фильтр сигареты и затягиваясь. Лакки Ру бьет тяжелой ладонью по борту, держа в одной руке пистолет и в другой смачный кусок мяса. Шанкс смеется.              Стояние продолжается.              Но здравый смысл торжествует.              — Опустить, — велит капитан Дозора своим.              Шанкс улыбается. Бескровный исход его устроит, он вернулся на Ист блю за миром, а не за войной, и то ненадолго.              Матросы боятся шевельнуться.              Бекман выдыхает дым.              Шанкс понимает, что все будет не так просто, когда капитан Дозора оборачивается к своим.              — Опустить оружие, дурачье! — вопит он, и наступает точка невозврата.       Один из молодчиков от крика не выдерживает и спускает крючок, вместо того, чтобы опустить ружье. Ладно бы запаниковал он один, но паникуют все, стреляют залпом — от страха, по инерции, как валящееся домино.              Стреляют наотмашь, по сторонам, роняя ружья, теряя строй, выводя из себя капитана. Сейчас навредят себе больше, чем им и их кораблю.              Шанкс сосредотачивает Волю, бьет по дозорному кораблю давлением. Матросы теряют твердость в ногах, валятся наземь. Пальба беспорядочная прекращается. Кто-то сопротивляется, пытается устоять на ногах, хватаясь за ружья, как за трости. Корабли слегка покачивает на плавном волнении.              Капитан Дозора скалится, начинает орать матом, похлеще их подруги, что не умеют ни стрелять, ни не стрелять. Вопит на бессознательных солдат, что отойдут, по прикидкам Шанкса, только через несколько суток.              Бекман исчез.              Ну, раз команда выведена из строя, то надо посмотреть, что есть у них на корабле, да может послать сос им на базу, чтобы прихватили потерпевший поражение в неравном, хоть и толком не начавшемся, бою корабль.              Капитан удерживает свои вопли, когда слышит за спиной шаги. Это Бекман перестал скрывать свое присутствие. Дозорный оборачивается к нему и тут же ловит лицом приклад. Обычный, не укрпеленный Волей деревянный приклад неизменного ружья старпома. Тот не разменивался на мелочи. Падает ничком, складываясь, как спичечный домик.              — Жалкие ублюдки, — цедит Бекман, бросает бычок прямо на палубу, закидывает ружье на плечо.              Шанкс кивает на корабль, чтобы кому до него было дело, обшарили его с палубы до киля. Велит юнге найти радиосвязь с базой и, не называясь, передать командованию этих несчастных, что корабль повержен. Мальчишка сигает на дозорный бриг налегке с несколькими матросами.              — Шанкс?              — М?              — Твой старпом в курсе, что эта штука стреляет? — она кивает на Бекмана и его винтовку, заправленную за пояс. — Или он ею всегда как веслом орудует?              Шанкс смеется. Если подумать, Бекман стрелял редко, хотя свое оружие не выпускал из рук.              — Да, в курсе, наверное. Хороший вопрос. — Он машет рукой. — Бекман! — Старпом оборачивается.              — Тебе известно, что эта штука стреляет? — спрашивает, вместо Шанкса, девица.       Шанкс переводит на нее удивленный взгляд. С каких пор она перестала видеть в Бекмане машину для убийств и готова его подначивать?              — Да стреляла раньше, — отвечает тот.              Прикладывает ружье к плечу, поворачивается корпусом к небу, стреляет, не прицеливаясь. На борт валится птичья тушка.              Остров уже близко.              Шанкс оставляет команду разбираться с кораблем, а потом они пойдут дальше. Девица все пытается в небе высмотреть чаек, не показывающихся из-за облаков.              Деревня встречает, как и в старых воспоминаниях, бризом, тишиной и блаженым умиротворением в покачивании лопостей ветренных мельниц.              Макино встречает ошалевшим взглядом и разбитым стаканом.              Мэр встречает подзатыльником сухонькой стариковской тростью.              Пока команда растекается по Партис бару, Макино приходит в себя, бросается ему на плечи. Шанкс приподнимает ее над полом, сжимает стройную талию в юбке из тонкой ткани. Снимает косынку, которой она забирает волосы, чтобы не мешали на баре, целует ее. Макино чуть не плачет. Шанкс смеется, держит ее личико ладонью, по научению их новой подруги выдает: всем рома. Это место, где никому нет дела до того, кто он таков и сколько награда за его голову, конечно, но жест красивый, не поспоришь.              Макино, наконец, прекращает слезы, на ее лице — тоже улыбка — влажная, зацелованная улыбка, отдающая блеском ей в темные глаза.              Она принимается за выпивку. Команда разваливается по стульям, принимается за старые забавы: дартс, когда стемнеет, разрисовывать морды, лежащие на столах, вопить песни.              Шанкс бы и сам с радостью уронил голову на бар и уснул — Макино бы закрыла его пледом и перебирала его волосы украдкой. Он бы проснулся с детской мишенькой на спине. Или можно было бы опьянеть, прихватить Макино, заставив ее позабыть про бар и про клиентов, утащить ее на второй этаж, где дверь закрывается на щеколду и задергиваются плотно шторы. Ее теперь зрелая фигура здорово манит, от нее пахнет сладко, тростником и свежей хмелью, покошенной травой и пылью после дождя — от нее пахнет Ист блю, таким Ист блю, каким он его помнит и любит.              Макино стоит со стаканом с огорченным видом. Бросает взгляды на женищну, что трезвая, как стеклышко, качается на стуле на веранде, под присмотром Ясоппа сбивает заряженным солью пистолетом с перил пустые бутылки. С переменным успехом.              Не это гложет Макино, конечно. Она видит: команда не взялась целью уклюкаться в доску, значит, они не задержатся. Значит, они приплыли, только чтобы отплыть снова. Ей заранее больно прощаться с Шанксом. Хотя он, наверное, опять с ней не попрощается.              — Когда вы отплываете?              — Завтра, — ожидаемо отвечает Шанкс.              Ее руки сами собой перестают тереть стакан, опускают его бессильно на стол перед баром.              — Так скоро, — шепчет Макино.              Шанкс глядит на нее, улыбаясь. Умиленно. С любовью, наверное. Со снисхождением. С неизбежностью.              — Нас ждут, — объясняет он.              — Я тоже тебя всегда жду, — отвечает Макино.       В ее голосе звучит возражение. Почти детская обида на пренебрежение тем, что она испытывает так всерьез.              — Мы забираем все саке, — переводит Шанкс тему. Макино собирается с силами, выдыхает решительно, дельно.              — Что ж, оно в погребе.              Она бросает полотенце, нарочито предприимчиво, чтобы самой себя отвлечь, упирает руки в боки и собирается шагнуть в подсобку, где люк ведет к алкогольным закромам, но Шанкс останавливает ее за предплечье. Качает головой. Она даже не заметила, когда он поднялся. Он обвивает ее плечо рукой, и вместо того, чтобы пройти за ней к погребу, направляет ее к лестнице к комнатам наверху.              — Это терпит до завтра, — говорит он.              Макино не находится, что ответить, пятится маленькими шажками перед ним, он целует ее приоткрытые губы. Она приподнимается на носках туфелек, дает ему наступать на себя, и когда он разрывает поцелуй, проводя ей пальцем по губам, улыбается слабо.              Она берет его руку, уводит наверх.              На то, что бар остался без бармена, посетителям уже все равно.              Они на веранде сидят, забавляются, получают дозу лунного света для поддержания уровня романтизма в крови.              — Что это за место?              — Это?              Ясопп обводит глазами улицу, заряжая для нее пистолет. Подает ей рукоятью, она выставляет руку вперед, медленно опускает расслабленно пистолет, пока линия взгляда, мушка и горлышко бутылки не сойдутся на прямой. Делает выстрел. Возвращает пистолет его владельцу, и все по-новой.              Стрелять ее научил брат — так она сказала. Заряжать оружие он ее не научил. Вернее, научил, но оно было столь диковинным, что к его, Ясоппа, приспособлениям имело мало технического отношения.              — Это Гоа. Лоно нашего приключения. По-хорошему, здесь многое началось, — объясняет Ясопп.       Снова отдает ей пистолет. Она стреляет. В этот раз наотмашь, попадает. Ясопп одобрительно качает головой. Она улыбается, но кисло. Вымученно.              — Это хорошо, — произносит она.              Кладет пистолет на стол, опускает стул на четыре ножки, поджимает к себе колени, обхватывает их руками тонкими. Ясопп кивает ей на флюгер на ратуше в самом конце улицы. Она щурится, видит, куда он указывает. Качает головой:              — Ни за что не попадешь.              Ясопп оборачивется на стуле, наводится также, как она, по-ученически. Стреляет. Флюгер раскручивается вокруг своей оси. Ее это впечатляет, она улыбается. Тогда Ясопп поворачивается к ней, чтобы зарядить еще два патрона. Стреляет снова, не оборачиваясь. Флюгер снова крутится со свистом. Тогда ее глаза совсем округляются.              — Воля Наблюдения. Кэп тебе рассказывал.              — Какие же вы монстры ебаные, — она не сводит глаз с далекого флюгера, наконец снова замеревшего по ветру. Ясопп посмеивается.              — Прекращайте палить, люди спят, — унимает их Бекман. Курит.              Она поднимает на него взгляд, снова принимается качаться на ножках стула. Ясопп убирает оружие, допивает ром, откидывается на спинку и закрывает глаза. На Фууся можно спать прямо так, где угодно, здесь самое спокойное место на всей земле.              — Пасторальный рай — предвестник войны, — невпопад говорит она, поднимается со стула, задвигает его за стол.              Бекман смотрит на нее вопросительно, Ясопп тоже приоткрывает глаза. Сказанные в пророчески-безнадежном тоне слова выбили из того благого и мерного покоя, в котором команде хотелось здесь быть.              — Что сказала?              — Спрашиваю, где можно переночевать, — беззастенчиво меняет она тему.              — Да прямо здесь. Наверху — комнаты, — кивает на Партис бар Бекман.              Она переводит взгляд на Бенна, потом на Ясоппа, тоже качнувшего головой на второй этаж бара. Смотрит, как на идиотов. Дает им несколько секунд, чтобы они сказали, что шутят, или каким-то другим способом реабилитировались в ее глазах, пока ей не пришлось объяснять. Но им с Бекманом ей сказать нечего. Она качает головой.              — Нет, спасибо, там у вашего капитана тяжелое прощание.              И двое гениев Воли наблюдения, способные стрелять вслепую и предвидеть будущее, заглядывают в бар, чтобы убедиться, что Шанкс и Макино исчезли вдвоем. Все-таки женская наблюдательность — настоящее оружие.