Никто

      Нужно было купить трусы. Пусть хоть стреляются, она на корабль не поднимется, пока не купит трусы. А то она как у Мураками — каждый вечер — стирка, а на утро как повезет. Там, правда, речь была про лифчики, но она таким не обременена. Да, купить трусы. Трусы — всему голова.              Она съехала глубже в ванную, чтобы пеной достало до ушей, запрокинула голову. Волосы утонули в воде. Она не мыла голову примерно сто лет. Горячая вода пробралась к корням волос и приносила какое-то нездоровое блаженство. Может, обрезать волосы нахер? Все равно вернется она в свое тело. А здесь мучиться не будет. Она налила шампуня в ладони, вспенила как следует, начала массировать голову.              В номере послышался стук в дверь, когда она смыла пену с волос. Что, Рыжий вернулся? Смылся ведь джентельменски, когда она уснула. Или они уже отплывают? Но вот Бекман не так стучал: стучал трижды, сразу говорил, кто и в чем дело. В последний раз до того, как умереть, когда проигрыш Рыжего в карты обошелся ему в то, что она четыре ночи ночевала в одном из богатейших отелей острова, Бекман воспользовался улиткой транслятором на рецепе «отплываем через сорок минут, спустись, пожалуйста, будь добра» — и выдох дыма. Она спустилась. Он с ружьем и с сигаретой ждал ее возле позолоченной скульптуры в главном холле.              Да, Бекман был хорош: он был серьезен, расчетлив и казался холодным, но выебнуться любил ничуть не меньше всех прочих. Не любил двусмысленности и недосказанности, поэтому представлялся сразу.              Она кувшином смыла остатки пены с длины, отжала волосы жгутом и завернула в полотенце. В другое завернулась сама. В дверь натурально колотили.              — Да иду я, — крикнула она, чтобы гость успокоился. Колотит, как ментовка, вызванная доблестными соседями разгонять страшный подростковый квартирник.              Она вышла из ванной. Пар разошелся по комнате, прохладный воздух проветренной комнаты освежил. Она подошла к двери, отперла ключом, который Рыжий любезно оставил на тумбочке.              И ей в лицо уставилось два ружья. За порогом стояло трое: двое солдат, что взяли ее на мушку, и еще один офицерчик. Лейтенант, наверное. Она на секунду потеряла дар речи, потому что оружие в лицо выводило из себя. Они, ради справедливости надо отметить, тоже потеряли, потому что не ожидали увидеть ее в полотенце, едва закрывавшем бедра. Вообще, большой вопрос, что они именно ожидали увидеть. Она успела собраться.              — Чем могу помочь?              Лейтенант не мог оторвать взгляда от ее бедер.              — Пойдешь с нами. Обвиняешься в пособничестве пиратам, шантаже, рэкетирстве и мошенничестве.              — Исключено, у меня трусы не высохли, — сказала она.              Вышло снова длинное молчание. Лейтенант открыл рот и не знал, что сказать. Невооруженная неодетая женщина его пугала. Разговоры о нижнем белье в его обязанности не входили. Но пришлось решать эту кризисную ситуацию.              — Надень другие.              — У меня нет.              — Мы выставим караул. Ты никуда не денешься, — сказал лейтенант.              — Хорошо. Я думаю, вопрос часов трех.              — Три часа. — Он указал одному солдату место перед дверью. — А ты будешь на улице.              Солдаты разошлись. Она закрыла дверь. И накрыла лицо ладонью. Что за абсурд?                     Бекман закурил. Шанкс кивнул на вышедшего из здания гостиницы лейтенанта Дозора.              — Как она их выставила, интересно, — произносит Шанкс. — Явно же по ее душу пришли, а вышли караулы ставить.              — Заболтала до полусмерти, как еще? — Бекман пожимает плечами. — Если она листовку заимеет, тогда ей вообще лучше с корабля не высовываться.              — На саму листовку плевать, откровенно говоря.              — Затрахаемся ее из дерьма вытаскивать, — говорит старший помощник.              Шанкс качает головой, отпивает кофе. Он мог бы сложить этих охранничков волей, и они бы ушли с их подругой спокойно. Заглянули бы к старику напоследок посмотреть в его глаза честные, и когда Шанкс уйдет с ней на корабль, старика бы под потолок подвесили. Но тогда они не получат денег. Смерть старика двадцати миллионов, которые он удивительным образом согласился вернуть сразу, если сохранить ему жизнь, в корабельный кошелек бы не принесла.              Вот они и сидят под зонтом в кафе напротив гостиницы. Лучше бы сидели в кабаке, но была только веранда ажурного заведения с кофе с привкусом песка.              Дозору до случайных прохожих нет: очевидно, они берут опасного преступника. Вон с ружьем караульного на входе выставили. Насколько Шанкс помнил, окно в комнате выходило на другую сторону.              — Если она сбежит сама, не засветившись с нами, там и десяти миллионов не будет. Так, символически дадут что-то, — пожимает плечами Шанкс. — Оставим с ней, вон, Рокстара, встретимся на Гюней. Там наш флаг, все устаканится, за одно и разберемся с новичками. А пока стариком займемся. Чтобы рассчитался и больше не болтал лишнего кому не следует.              Бекман взвешивает за и против. Чаши весов его критического здравомыслия встают в баланс на следующем компромиссе:              — Наградную листовку ей сам покажешь.              — Идет.              Шанкс качает головой. Оглядывает улицу. Они сидят мирно, наблюдают, пока через час не показывается юнга. Юнга на корабле — совершенная необходимость. Не для мойки, не для уборки. Для разведки. Награды за его личико мальчишеское нет, а вот драться он с Шанксом может дольше одиннадцати секунд, прятаться от Бекмана — больше часа. Исключительнейшие навыки.              Он садится на стол перед Шанксом и Бекманом.              — Искали, кэп?              — Где ночевал? Опять в борделе?              — Нет.              — А что за помада на шее?              — Да не в борделе я ночевал, неоткуда там помаде взяться.              Шанкс посмеивается. Зараза. Как быстро взрослеют чужие дети.              — У тебя задача ответственная, — говорит Шанкс. Юнга бросает тон отговорок. — Тебе нужно нашу подругу вытащить, чтобы Дозор решил, что она сама сбежала. Проблем быть не должно, тут вроде только лейтенантик, ты если что его положишь. Но лучше не отсвечивайте. Укроетесь в городе. Я пошлю к вам Рокстара, когда встретитесь, ты — бегом на Ред Форс. Ясно?              — Ясно. Но есть вопрос.              — Валяй, — говорит Шанкс, поднимаясь, чтобы потихоньку слинять.              — А она — это она?              — Она, она, малой, сомнений нет.                     Рокстар не вполне понимал, почему он стоит в отделе женского нижнего белья. Не то что бы он его никогда не видел, просто неправильно это было. Но женщина эта была абсолютно неумолима. Юнга вот из магазина не хотел уходить, но Рокстар напомнил ему, что Ред Форс фактически уже дожидается только его. Им предстояло догнать их на Гюней.              Что она вывела на чистую воду старика-трактирщика, удивляло. Очень забавило Шанкса, особенно радовало заведующего эконом-книжками Бекмана. Ее саму только не трогало. Рокстар вообще думал, что она не помнила. Похмелье отразилось серостью на ее уставшем лице, и это в середине дня, когда Рокстар притащил ей бластер таблеток от Хонго, которому про тяжесть ее отходняков намекнул Шанкс. Команда разогнала шутку про то, что входит в растяжимое понятие пыткой апельсинами, но в конечном счете всем было ясно: они решили проблемы с капитаном, и это было хорошо.              — Ты сможешь расплатиться? — спросила она. Рокстар отвлекся от мыслей.              — Да. — Она тогда последовала к кассе. Женщина, стоявшая за прилавком, смерила их понимающим взглядом. Рассчитала их.              — Не расскажешь, что там с дедом из трактира? Если Рыжий только свои запреты снял. — Шанкс запреты снял.              — Откупился.              — Живой? — Рокстар неопределенно покачал головой. — Да или нет?              Они вышли из магазина, Рокстар сразу направил ее за плечо к переулку. Из города надо было убираться, трактирщик говорил, что на острове имелся кто-то из старших чинов Дозора. Так и не сказал, правда, кто именно, потому что не знал. Они останутся на пристани рыбаков. И надо еще будет показаться Дозору через пару дней после того, как Шанкс с командой отплывут.              — Бекман сказал, ты остро на такое реагируешь.              — Да, довольно остро. Но и на незнание тоже остро. И на ложь.              — Живой пока.              — «Пока» что?              — Пока его не казнят.              — Вы судом и следствием нынче занялись? Исполнителями приговоров в одном лице?              — Дозор казнит почти всех, кто имеет связи с пиратами. Там все прозрачно, он с Красноволосыми был долго связан, и за это его не простят. Шанкс оставил нас здесь, чтобы тебя не заподозрили в таких связях.              — Рыжий его решил под поезд правосудия толкнуть?              — Вроде того. — Она покачала головой неопределенно. Видимо, степень некровожадности ее устроила, но что-то ее беспокоило. Наконец, она сформулировала:              — Он может сдать меня с потрохами. Что я с вами плаваю.              — Не сможет.              — Почему? — Рокстар поворачивается к ней. Они идут по узкому переулку, и она следует за ним. Сталкивается с ним взглядом. Рокстар может ей, конечно, сказать, что старик без языка остался с легкой руки капитана, но вряд ли она это одобрит. — Ладно, поняла, не хочу знать. Каждый раз забываю, что у вас руки по локоть в крови, а с виду такие милые люди.              Бекман в ночь перед войной, когда остро встал вопрос о том, кем была эта женщина, появившаяся на корабле так неожиданно, Рокстару рассказал, как она попала на корабль в первый раз. Явно с первого взгляда их милыми людьми не считала.              Они пересекли окраину города, вышли на тропу до рыбацких поселений на южной оконечности острова. Она еще обувь сменила, так что несла туфли за тонкие лямки, а шагала в тяжелых ботинках по отсыпанной гравием дороге.              На рассвете следующего дня Рокстар обнаружил ее сидящей на причале с рыбаками: она стрельнула сигарету у какого-то старика и держала за него удочку, пока он разбирался со своим рыбацким ящиком и рассказывал небывальщину про свою молодость. По левую руку от нее, закатав рукава фиолетовой рубашки, сидел в тряпичном складном кресле с удочкой по другую сторону лодочного причала высокий мужчина. Рокстар не вслушивался, о чем они говорят — болтали втроем о бессмыслице. Он просто не сводил взгляда с последнего.              Она, не прервав реплики, подсекла. Вытащила рыбу. Закинула удочку снова — хорошо так, изящно.              — Ара-ара, где ты так научилась? У меня не клюет.              — Счастливое детство.              — Что? Отец научил? Я своего сына тоже учил рыбачить — но ему все проводки да устройства подавай! — в сердцах комментирует старик. — Молодежь нынче ничего не умеет.              — Как неизменны беды отцов и детей.              Рокстар долго стоял в тени рыбацкой хижины, наблюдая, как эта женщина стоит по правую руку от адмирала Дозора и поучает его, как закидывать удочку. Как он это Шанксу объяснит?              Награду за нее действительно дали. Через два дня, как и говорил Шанкс. В одном капитан ошибся.                     — Шанкси!              От того, что кто-то с грохотом колец по карнизу раздвинул шторы, свет упал прямехонько Шанксу на лицо, и он отвернулся, рассчитывая уткнуться лицом точно в грудь той крошке, что звала его игриво.              — Шанкси! Шанкс! — повторила она настойчиво, и такая достижимая цель отдалилась. Прикрылась одеялом. Шанкс тогда продрал глаза.              — Ну что, моя золотая? — спросил он.              — Тут женщина. С листовки.              — Да, женщина с листовки — это точно сказано.               Шанкс нихера не понял. Пришлось фокусировать взгляд, оглядывать комнату. «Женщина с листовки» села в кресло, закинув ногу на ногу. Листовка, кстати, была при ней. Еще одна лежала на письменном столе — ее вчера Шанкс извлек из газеты. Надо сказать, не ожидал он такого исхода, но вот что она явится с претензией — ожидаемо. Возможно, даже справедливо. Иначе Шанкс бы ее выставил.              — Она ревнует? — спросила девушка, что прикрывалась покрывалом. Вторая так и не проснулась. Только во сне легла ближе к нему. Шанкс провел ей по плечу.              — Нет, не думаю, — усмехнулся Шанкс. Заявилась в его спальню, значит? Может сколько угодно строить из себя приличного человека, но тормозов ей не хватало, как кому угодно в команде. — Присоединишься к нам?              Она довольно стервозным снисходительным взглядом оглядела, как в постели Шанкс был зажат между двумя подругами и прикрывался простынкой. Даже не возмутилась.              — Бегу и волосы назад.              Шанкс рассмеялся негромко. Поглядел на то, как ее нога покачивается. Напряженно. Уставшая — похоже, они недавно прибыли. Когда она тогда успела листовку найти?              — Дай мне пять минут, идет? — он многозначительно оглядел себя. Она смерила его взглядом, поднялась с кресла. — Если только ты не передумала на счет… — Шанкс кивнул на постель, но она вышла из номера. Он опрокинулся на подушки, посмеиваясь. Потянулся рукой к той, что его разбудила.              — Все в порядке, Шанкси?              — Ну как сказать? Одна очень строгая и недовольная женщина собирается намылить мне шею, а все, что я могу, — просить у нее пять минут отсрочки, — смеется он. — Из них минута, чтобы одеться. И четыре, чтобы попрощаться.              Девочка смеется, целует его, влезая ему на бедра, и надо сказать, Шанкс просрачивает срок, но все же в умеренном промежутке времени выходит на улицу. Она сидит на рейке косоватого забора.              — Пардон. Задержался.              — Кэп, — отозвался в приветствии стоящий тут же Рокстар.              — Шанкс, я понимаю, что не ты выписываешь награды, но какого лешего? Или у меня нули в глазах двоятся?              — Тут все просто, солнце. Тебе дали награду не за твои дела, а за меня.              — Так мы не пересекались при Дозоре.              Она натыкается на улыбающийся взгляд Шанкса и замолкает. Ждет, когда он объяснит. Шанкс наслаждается свежим ветром.              — Ты не узнала фотографию?              — Нет. Я не понимаю, откуда она.              — На серьги свои посмотри. Ты их носила после того, как мы нашли их на корабле без экипажа. А это фото из Ист блю. С того раза. С поры войны ты носила только кольца.              Она развернула листовку. Потом опустила ее.              — Ты замечаешь, в каких серьгах я хожу?              — Отдаю должное твоему вкусу.              Она смеется горько.              — А твоя награда сколько?              — Четыре миллиарда с чем-то.              — Четыре миллиарда, сорок восемь миллионов девятьсот тысяч, — отозвался Рокстар. Шанкс повел рукой в знак доверия.              — Ебаный в рот.              — Ну вот и выходит, если они присмотрели тебя еще тогда, то это начинай с заварушки, когда вы с Бекманом пятерых с наградами под триста раскидали. — Она фыркает.              — Это сильно сказано. Я лично под столом лежала, руки за голову, мордой в пол.              Шанкс вскинул брови удивленно. Он напомнил:              — Да? Сама ты мне тогда так и не сказала, как дело было, — она поймал в ее глазах недоверчивый взгляд. — А Бекман сказал, что ты в той мясорубке не потеряла голову. В сущности, ты никогда голову не теряла, кроме одного раза, когда тебя чуть не убил я сам. Но это ладно. Так или иначе потом Ист блю. Теперь тут. Вот и пожалуйста. Нулей набирается.              Она поморщилась. Объясение ей было понятно, оно не избавляло ее от страха, от давления в груди, от опасений, ложившихся в ее глаза гордые тенью неопределенности. Эти нули в ее награде напугали ее до чертиков, до звезд в глазах. Вот она и стояла со звездами в глазах, и страх подтачивал ее изнутри, разрушал что-то, что давало ей блефовать, когда Шанкс ей прямо пообещал смерть, сидеть ровно перед вооруженными дозорными, Фениксу Марко припоминать смерти его товарищей. Подтачивал. Размывал. А она поддавалась.              — Шанкс, ты думаешь, мне не стоило провоцировать старика?              Шанкс глядел на нее, улыбаясь умиленно. Как это мило, когда женщина спрашивает, не стоит ли ей заткнуться, в ущерб своему эго. Нет, Шанкс вовсе не открывал охоты на ее эго. Надо было бы сказать ей, что вообще-то обнаружить заначку из двадцати миллионов в их оплаченных счетах — это не шутка в деле. Надо было сказать ей, что тогда с Бекманом от нее никто не ждал, что она на кулаках будет драться с сорвиголовами из страшных сказок.              Подмывало еще сказать заодно, что Шанкс до нездорового безумия рад видеть ее живой. Видеть ее стоящей здесь с видом, будто ничего из происходящего ее не трогает, видеть, как в глубине серой синести ее глаз, кроме скрупулезно контролируемого страха, было мало что разобрать, унимать ее нервозы, а в промежутках меж ними выслушивать про то, что сливки с ромом смешивают и что вертолет — машина самолетная.              А то она потеряет то, что отличает ее от тех женщин, что Шанкс оставил в комнате размазываться по кровати: достоинство.              Она могла бы не провоцировать старика, конечно, но это бы не исправило ситуацию. Старик быстро сдулся. Чуть надави — раскрывается, как фиалка: давно зуб точил.              — А сама как думаешь?              Она смотрит на свою листовку. Портрет, цифры. Сто один миллион.              — Как я сама думаю, я так и сделала. Я тебя спрашиваю, Шанкс, потому что вытаскивать меня из тюремного заключения пришлось бы тебе.              Убирает волосы с лица. Глядит на Шанкса, сложив руки козырьком надо лбом, чтобы смотреть против солнца и не щуриться. Нет, достоинства она не потеряет. Это он, конечно, слишком сильно выразился.              — Хочешь начистоту?              — Жги.              — Старик — ублюдок. Вывела ублюдка на чистую воду — оказала мне услугу, причем пальцем не пошевелив. Впечатляюще? Спроси Бекмана, он первый впечатлился. А что до того, что у тебя мишень нарисовалась и тебя шлепнуть сможет даже юнга, — Шанкс покачал головой. — Если ты думаешь, что я тебя оставлю за решеткой или под дулом чьего пистолета, ты ошибаешься. Ты нужна мне, чтобы разобраться с Волей. Это займет какое-то время, мир с ног на голову переворачивается. Пользуйся этим положением, как тебе угодно.              Она стоит, взвешивает его слова. Не в обиде. Ее приоритет вернуться домой, не вмешиваясь в пиратские разборки, смешивается, как ром со сливками, в невозможный коктейль с тем, как легко ей дается в эти разборки влезать. И она боится к этому коктейлю притронуться. Но, если Шанкс не перестал разбираться в людях, должно быть, распробует его по пути.              — И долго мир будет с ног на голову переворачиваться? — спрашивает. Шанкс улыбается.              — Сколько ему будет угодно.                     Забавно, когда три шлюхи из постели Рыжего оказываются твоей единственной надеждой и опорой. Стрельба то удалялась, то приближалась. Схватившись за руки, они сидели под окном вчетвером, не высовываясь выше подоконника, чтобы не маячить в окне.              Забавно до хохота, но когда стекло рассыпается от выстрела — визжат они хором, цепляясь друг другу в ладошки. Через подоконник перемахнул пират. Они вчетвером расползлись по углам. Только вот выбраться не получилось, в ямочку шеи ткнули клинком. Пират навис, выставив саблю. Она медленно отползала задом по ворсистому ковру с узором в форме огурцов, не сводя с него взгляда. Ребра перетянуло.              Где там Бекман? Где Шанкс с его обещаниями треклятыми не оставлять ее один на один с чужим намерением ее на штык насадить?              — Значит, ты из команды Рыжего?              Она мотает головой. Быстро и немедленно. Слишком быстро. Слишком немедленно. Но заготовленная ложь, которую раскусят через полминуты разговора, лучше убийственной правды, которая и так всем в комнате известна.              — Нет, мы просто спим. Ты в борделе, дорогой, мы здесь другим не занимаемся.              Ложь это была наглая, но те трое с милыми довольно мордашками, в характерных для своей профессии нарядах, едва скрывающих тонкие плечи и длинные шеи, открывающих неприлично вольную полоску кожи на декольте, и в пестрых юбках пирата не интересовали. Интересовала она. С волосами неубранными, шеей не надушенной, губами не накрашенными и одетая чуть приличнее, чем проститутка. И без единого белли в кармане за оказанные услуги. С наградой за голову, правда.              — Не похоже, — клинок процарапал по шее к ключице. — Если за всех проституток Рыжего награды будут давать, — начал он, но не закончил. Наслаждался видом уперевшейся в стенку затылком женщины, задерживающей дыхание, только чтобы не натыкаться на острие сабли. Лезвие недвусмысленно остановилось перед пуговицами рубашки. — Ну раз спите, показывай, чем он там соблазнился.              Она смотрела пирату в лицо. Могла бы смотреть на то, как позади него с горшком на носочках девочка из Шанксовой постели собирается разбить о пиратский затылок фикус. Но чтобы не компрометировать спасительницу, смотрела на пирата. Пусть он там по очереди срезает пуговицы. Отводит полу рубашки. Кончиком сабли ведет к соску.              — Понятно, чем, — расплывается он в улыбке. Штанги в соске касается клинком. А потом валится на пол от удара по затылку рассыпавшимся на черепки горшком.              Она наконец выдыхает. Поднимает взгляд на стоящую перед ней девочку в шелковом халате. Она улыбается мило. Еще одна трясущимися руками открывает непослушный замок двери.              — Порядок?              — Да.              — Бежим отсюда, — она поднялась, они схатились за руки и выскочили из номера вчетвером.              Рыжий обещал, что мир перевернется. Вот и переворачивался. Пиратов на острове прибыло кораблей двадцать, начался такой погром, что деваться некуда. Девочки говорили — это бывает и даже такие волнения — это лучше, чем было до того, как флаг Красноволосых встал над портом острова Гюней.              Они пробежали по гостиничному коридору двое по парам, девочки путались ногами в полах длинных легких юбок. В холле на первом этаже стоял приправленный розовизной штор свет, на диванах не было посетителей. За стойкой отсутствовала старуха, которая рассылала девочек по номерам.              Они задернули шторы витрин. Она выглянула на улицу: жители попрятались по домам, пират стулом выбивал окно в доме напротив. Отхватил выстрел в голову. Стрелка не было видно: похоже на выстрелы Ясоппа, как когда он вслепую стрелял через весь город по петушку ратуши.              Она задернула штору. Они вчетвером засели под стол стойки рецепа. Девочка, что разбила пирату о голову горшок, вытащила из одного из ящиков нитку с иголкой.              — Давай я зашью тебе рубашку? — она вставила ниточку в ушко, указав на полы, распахнувшиеся до пупка.              — Да, спасибо.              — А если тот очнется? — спросила другая, кивнув в сторону коридора, из которого они выпрыгнули.              — Не должен, — сказала третья.              — А часто тут такие разборки?              — Нечасто. Только сейчас, после войны. Хорошо, что Шанкс здесь. Наверное, они знали, что остров под угрозой.              — Шанкс думал плыть на Гюней почти сразу после похорон. С перерывом на пьянку, — припомнила она.              — А ты с ним была?              — Была? Смотря что ты имеешь в виду.              — Ты правда с ними плаваешь? Что ты не спишь с ним — и так ясно, — сказала девочка. Она поглядела на ее личико круглое. Сколько ей лет? Шестнадать? Ладно, может быть, девятнадцать. Одна херня — малолетка. Рыжему на вид лет сорок. И в постель он тащит девочек с нежными личиками, тонкими плечами, темными волосами и голосом девичьим. Смешно.              — Плаваю, — сказала она.              — Тебе повезло.              — Ну как сказать.              Девочка откусывает нитку, принимается за вторую пуговицу. Другие на ее сомнительность переводят непонимающие взгляды.              — Ты просто не понимаешь, каково это, — говорит та, что сидит, уперевшись спиной в сплошную стенку стола.              — Каково что? — спросила она.              В молчании снова стало хорошо слышно стрельбу и какие-то крики. Девушка, что не справлялась с замком комнаты, вздрогнула, расплакалась. Вторая обхватила ее за плечи, пригладила голову, прижала к груди.              — Каково стоять обнаженной перед человеком, который борется со всем, что убивает тебя каждый день. С подонками из дозора, с мировым правительством купленным. Каково, когда ты знаешь, что он может саблей порезать пополам линкор, а тебе может пальцами щекотать шею. Каково это — когда от него пахнет порохом и войной, но смеется он как человек, знающий настоящее добро, открый тебе безропотно, как книга, тянущийся к рукам, как любой невинный мальчишка, ищущий утешения в руках матери, увидав в первый раз, как его отец свежует кролика.              Последняя цветная пуговица была пришита, и она застегнула рубашку. Они сели вчетвером тесно на полу, поджав колени. Бедный, безнадежный остров, спасающийся от негодяев только пиратским флагом и от собственного правительства данью. Его бедные, несчастные люди, спасающиеся от беспомощности теснотой их бессмысленного укрытия и от бессмысленности их жизней попыткой подарить любовь всем ублюдкам мира.              — Каково быть подстеленной под последнего отморозка от безысходности, проще говоря?              — Ты не понимаешь. Пираты борются за свободу. Свою и нашу. Прямо сейчас.              Она поглядела на то, как они сидят в обнимку, а младшая из них крутит меж пальцем кушачок халата. Неважно это все, что она на счет шанксового образа жизни думает. На счет нескладности этого мира. На счет провальности мироустройства. Жестокости его архитекторов. Тут люди пытаются жить. Быстрее бы это все кончилось.              В ответ она пожала плечами и подтянула девочку к себе, сжала ее холодные пальцы, услышала вдох облегчения. Свистело и гремело на улице до самой ночи. Когда тонкие часики шагнули на цифру один, малышка спала у нее в руках. Она и сама как будто очнулась от дремы. С улицы доносилось тяжелое, осевшее пылью после выстрелов молчание перемирия на ночь. Что ее разбудило?              Звуки шагов. Шаркающих. Дезориентированных. Как человека, который головой стукнулся. Очнулся. Только бы не пискнуть теперь. Пусть думает, что они сбежали совсем. Неуклюжие шаги идут к окнам, распахивают штору, комнату наполняет свет фонаря на улице. Перевернул кресло с грохотом. Разбил дверь стоящих вдоль дальней стенки шкафов. Грохнул по столу кулаком. Только молчать, только самой молчать и ту, что на руках у нее проснулась, сжать так крепко, чтобы молчала. Закрыть глаза, прислониться затылком к столу, молчать.       Удар кулака пришелся по стойке, под которой они сидели. Пират полез на нее. Спрыгнул неустойчиво прямо перед ними. Ну все, теперь все.       — Вот вы где. Я тебе дам, — шипит он сквозь зубы. Кровь подсохла в волосах. Взгляд бешеный. Собирается вытащить ее из-под стола, только поднимает голову: дверь в бордель отворилась.              — Говорю тебе, здесь она. Сто процентов, — голос знакомый. Беспечный довольно. — Вот прямо здесь. За стойкой. Слышь, дядя, есть там одна красотка за стойкой? Такая. Смотрит, будто грохнет, у нее и листовочка имеется. — Шелест бумаги. Ясопп листовку развернул, показал пирату.              Она смотрит на пирата, что одной рукой держит под стойкой пистолет, и понимает, сейчас произойдет то, что она не выносит. Но придется вынести.              — Убью суку, — он успевает только рукой дернуть, но Ясопп стреляет быстрее. Тут без шансов.              Пират обвалился прямо перед их ногами. Девочки кричат, отползают в сторону от растекающейся лужи, вытекающей из отверстия ровненько промеж бровей. А она уже насмотрелась на таких. Мерзко, но даже зубы не трясутся. Поделом подонку на самом деле. Пугающая мысль, но зато желудок не подпрыгивает к горлу. Она отталкивает тело.              — Вылезаешь или помощь нужна? — спрашивает Бекман. Она вылезает. Смотрит на старшего помощника со снайпером. Выглядят задорно. Похоже, даже выпить успели. Пиздец. Присоединиться бы. Присоединиться бы пьянствовать вот с этими последними отморозками, которые оставят трех девочек перед трупом. — Есть, что сказать? — Бекман закуривает. Она манит его пальцем. Он ее понимает правильно, достает ей вторую сигарету, дает прикурить через стол.              — Дай две минуты. Сейчас. Я подойду.              — Давай, мы на улице, — говорит он.              Она опускается перед сестрами по несчастью. Пирату прощупывает карманы. Находит увесистый кошель, бросает его той, что читала ей нотации про пиратскую свободу, а сейчас сидела в слезах перед растекшейся лужей крови и не могла побороть себя, чтобы шевельнуться. Кошель привел ее в чувство, но не так, как планировалось.              — Так ведь это же его.              Она затянулась глубоко и, не выхыхая, ногой перевернула пирата на спину. Плотно сжав губы, посмотрела на бледнеющее лицо мертвеца. Крепкий бекманов табак тяжело ударил в голову.              — Ему уже все равно. Выбирайтесь. Не сидите здесь, с ума сойдете, — сказала она. Она взяла фильтр между зубами, освободила руки, перелезла через стойку и вышла к занятым беседами о выпивке Бекману и Ясоппу.              Да, пиратские ценности в духе свободы и борьбы за нее требуют той безжалостности, на которую неспособна женщина. Во всяком случае такая женщина, которая искренне верит, что лечит душу тому ублюдку, что платит ей за секс.