Никто

      — Места безопаснее, чем с нами поблизости, на острове все равно нет.              — Но птеродактиль! — она ругалась, заплетаясь ногами в высоком хвоще.              Когда корабль причаливал в третьем часу ночи, она спала. Поэтому, когда вышла на палубу, сначала вернулась в каюту. Потом долго не могла понять, почему «включить-выключить» не сработало. Оглядывала исполинскую растительность на побережье. Сообщила, что она скорее хочет провести ночь в покое на корабле. Потом по неясной причине чуть-чуть не была схвачена названной тварью, решившей спикировать на палубу и прихватить мяса в гнездо, но Бекман успел подстрелить. Тогда она передумала оставаться на корабле.              Теперь вот шагала по лесу. Выслушивала от Снейка лекцию о доисторических островах. О том, на котором они были. О тех, что остались в той половине моря. Увидела змею под ногами, взяла за голову, что гадюка раскрыла пасть и скрутилась кольцами, показала навигатору. Тот усмехнулся, предложил отдать Хонго, но тот отмахнулся.              — Нам одной змеи достаточно, — сказал он. Она рассмеялась — видимо, за комплемент приняла, как признание ее харизмы. Бросила змею в заросли огромных листьев.              — Какая же чертовщина, — говорит она навигатору. — Много таких островов в море?              — Несколько. Литл Гарден — один из самых знаменитых.              — Как Гренландию назвать Гренландией, — прыснула она. Снейк, шедший позади нее, спросил:              — Что за Гренландия? Что не так с Литл Гарденом?              — Ну. «Маленький сад» из этого места такой себе. Доисторизму свойственен гигантизм. Какой тут маленький сад? А Гренландия — страна-айсберг, считай, но мореплаватели прозвали ее дословно землей зелени.              — Откуда знаешь, что значит название?              — Да у вас полно топонимов, которые имеют определенный смысл.              — Какие еще?              — Лакки переводится счастливчик. Ред Форс переводится красная сила. Партис бар переводится бар вечеринок. Тебя, Снейк, прости, зовут Дом-Змея.              Вся кавалькада заржала. Дом-Змея в том числе. Бессонная ночь изнывала утомлением, требовавшим привала. Но сначала ужина. Или даже завтрака. Ребята вернулись с охоты, Лакки быстро сообразил мяса жаренного. Над поляной, где они осели лагерем, поднялся аромат нежного сочного барбекю из доисторической твари, названия которой не знал никто.              — Это здесь были тех мухи, из-за которых нельзя спать?              — Мух? А, тех мух? Это Шанкс все выдумал, — сказал Хонго. Шанкс поднял на нее взгляд, готовясь защищать благие намерения своей лжи, но среагировала она не очень бурно. Вообще никак. Переключилась.              — О, шашлындосик, — улыбается она, когда Лакки подает ей шампур с филе без жилок.              Не прошло часа, и как раз к рассвету народ завалился спать, разложив спальники. Завернувшись глубоко в одеяло, она тоже уснула быстро. Шанкс с Хонго даже переглянулся, но тот покачал головой, мол, нет, отношения не имеет.              Улеглись.              И проснулся Шанкс с острым ощущением женского страха. Открыл глаза устало. Поднялся в спальном мешке. Имел удовольствие наблюдать очень забавную сцену.              Меж постелей переступал мягкими лапами саблезуб. Сладкий, милый кот высотой с ее рост в холке, заметив подвижную добычу, шагал к ней легким кошачьим шагом. Кошачий нюх чуял мясо и страх. Со страхом все ясно. Но почему кошка дикая решила начать охоту на самую костлявую из присутствующих — неясно. Видимо, были причины, про которые она не знала.              Саблезуб перескочил остывающие угли, оказавшись к ней вплотную. Она рот открыла, но похоже, забыла, как произносить звуки, крика с ее губ так и не сорвалось, хотя вся краска с лица сошла и в глазах отразился ужас.              Она принялась суетливо отползать от неторопливого хищника, путаясь ногами в спальнике. Кот скалил зубы. Водил носом. Сделал еще один прыжок, нависнув над ней, тогда Шанкс увидел достаточно.              Саблезуб послушно замер, почувствовав удар Воли. Пригнулся на лапах, махнул хвостом и осторожно повернул голову к Шанксу, чтобы не выпускать его из виду. Шанкс усмехнулся. Перевел взгляд на забывшую делать вдохи женщину, упершуюся спиной в корневище и так и не победившая в бою со спальным мешком. Так напугана, что не сообразила, в чем дело.              — Порядок? — окликнул Шанкс негромко, чтобы не разбудить дрыхнущую команду. Она тогда переводит на Шанкса взгляд. Примерно такой же, как у саблезуба. Покачала головой отрицательно едва заметно.              — Убери его от меня, — прошептала она одними губами.              — Пожалуйста? — напомнил Шанкс и получил ровно тот ответ, который хотел:              — Рыжий, блять, не смешно, — чуть не плача шипит она. Прижимается к корню, запрокидывает голову. Тут Шанкс, правда сказать, удивляется: что, плачет.              — Брысь отсюда, — говорит он, и кошка, почувствовав, как отпустило, в три прыжка скрывается из виду за зарослями. — А говорила, кошки успокаивают, — улыбается Шанкс. Шоу его развлекло, но теперь пожалуй надо было убедиться, что никто не пострадал. Что она не пострадала. Шанкс поднимается, выбравшись из-под одеяла, садится перед ней на корточки, берет за плечо. Зрачки широкие, губы напряженные, и стекольный испуг, как когда ребенок проснется от кошмара. Такой страх даже очарователен в своей краткосрочности. — Ну что ты? Всего лишь кошка, — произносит он.              — Оно мне чуть голову не откусило, ебаный в рот, — шипит она, тянется вытереть щеки, но все не может отдышаться.       Смешно, что не кричит: все-таки не хочет перебудить команду своими мнениями насчет смертоносности местной фауны. Такая вот она, забота женская.              — Ты говорила, что любишь кошек.              — Так маленьких. Которые можно на руках держать, Рыжий, блять, что у тебя с головой?              — Пойдем, такие тоже найдутся, — смеется негромко Шанкс. Она вдыхает через силу, собирается, смотрит на него своим фирменным-унизительным взглядом, только приправленным слезами страха. Шанкс стирает ей слезы. — Пойдем, не шучу. Все равно не уснешь, — он подает ей руку. Она вылезает из спальника. Даже не запуталась в нем ногами.              — Куда?              Шанкс приседает над Лакки. Тыкает его плечо, спрашивает, где мясо.              — Обуйся, — говорит он.              Она садится влезать в ботинки. Сидит, складывая пальцы в чудные фигуры. Лакки тем временем указывает на тайник с мясом, оказавшийся, естественно, чуть-чуть над изголовьем ее постели. Поэтому саблезуб к ней прицелился. Просто голодная кошка. Шанкс достает нарезанное кубиками филе, укладывает его в сумку, когда она умывается из бутыли воды. Смачивает лицо, шею и декольте. Холодная вода приводит ее в чувства. Тогда Шанкс окликает ее.              — Пойдем.              — Даже оружия не возьмешь?              — Да тут фауна безвредная. Главное смотреть с нежностью — они сразу убираются, — смеется Шанкс, выходя на тропу. Она выходит за ним следом. Ночь ясно освещена звездным светом, дает шагать по тропе, не цепляя веток.              Едва заметные тропы в доисторическом лесу ведут людей знающих или людей с хорошей чуйкой к местам специфическим. Таким, к которым после часа пути нужно еще получить доступ, пролезть меж плотно свешенных с веток лиан и поросли. Таким, где под кроной раскидистой пальмы вокруг широко разлившегося ручья на коряге, повалившейся поперек текущий с щебетом воды, лежит пятнистая шкура.              Шанкс придерживает ее, чтобы не наступала на пересохшие кусты. Указывает на пятнистого кота, свесившего с коряги хвост так, что он касался кончиком прозрачной воды.              — Вот такого размера тебя устроят? — спрашивает Шанкс тихим шепотом. Отвечать ей не нужно, он ее глаза видит. Распахнулись, уставились на оцелота в умилении.              Шанкс стащил с плеча рюкзак. Достал мясо. На запах кот сразу повернул голову. Глазенки черные расширил. Хвост поднял трубой.              — Их тут семейство, — говорит Шанкс. Отдает ей кусок мяса.              Кот сразу переключается вниманием на нее. Поднимается, балансируя на сваленном стволе. В один прыжок оказывается на берегу ручья, в полуприсяде глядит на чужаков. Боязливо перебежками подходит к ней. Стаскивает мясо с руки и сначала отпрыгивает, чтобы съесть на безопасной дистанции. Она улыбается. Шанкс смеется. Кивает к ручью: там показываются коты-подростки. Старший был ей по колено, а эти совсем малютки. Выводок, должно быть, того сезона. Хотела взять на руки — возьмет.              Скоро Шанкс сидит, уперевшись спиной о ствол секвойи, торчащей кверху, пока она сидит в обнимку с сытым котенком, ползущим лизать ей лицо. Шанксу в руку тоже тыкается мордашка, и Шанкс дает оцелоту в игре закусывать пальцы, обвившись вокруг предплечья в охотничьем кошачьем захвате.              Да, судя по ее улыбке, коты определенно помогают ментальной стабильности. Он, кажется, даже поймал ее взгляд, когда в нем не было того, что он привык видеть неизменно — не было гордости и отстраненности. Она держала в руках пузатого от сытного обеда котенка под лапы, выставив Шанксу напоказ, и смеялась над тем, как доверчиво он свисает с ее рук книзу. Целовала усатую морду, мягкими касаниями дразнила щекоткой податливые шеи ищущих ласки котов. Укачивала их в руках.              Она, возможно, была права, предлагая ему в удар Волей вкладывать не силу, а что-то другое. Возможно, она даже права в том, что блокирование чужой Воли не должно провоцировать той волны, что переламывает ее неконтролируемой и оттого бесполезной силой. Шанкс смотрит на нее, ловит ее взгляды улыбчивые, следит за игрой ее тонких рук — и знает: использовать эту женщину в роли живого датчика у него просто не хватит духа. Надо, чтобы получалось с первого раза.                     — Смотри, — она разворачивает колоду ровным веером, карты кружком лежат вокруг ее большого пальца. Аккуратными уголками показывает все цифры себе и юнге, сидящему напротив. — Счет карт строится на памяти. Больше ни на чем.              Она складывает колоду, на столе раскладывает двумя лентами, перемешивает круговыми движениями. Хаотично. Снова собирает в стопку. Снимает сверху слой карт. Потом показывает юнге ту, что осталась у нее наверху колоды, так, чтобы самой видеть только рубашку.              — Шестерка пик.              — Да.              — Валет крести.              — Да.              — Десятка руби.              — Да.              — Десятка пик.              — Да.              И так продолжается, пока она не доходит до конца.              — Видишь, ты просто помнишь всю колоду.              — Круто! — удивляется юнга. Тогда Бекман, сидящий в углу камбуза в тени, усмехается.              — Лжешь. Не всю колоду.              — Ты сам все слышал.              — Ты сняла те карты, что не знала. — Она покачала головой неопределенно. — Назови, — кивает Бекман на лежащую в стороне стопку. Тогда она сдается.              — Туше, — юнга глазами хлопает. Бекман качает головой. — Счет карт строится не только на памяти. Еще на манипуляции ходами, — усмехается она, собирая карты снова и начиная мягко тасовать их в руках. — Не знаешь карт — сделай так, чтобы ими не играть. Рыжий на это всегда покупается.              Бекман посмеивается, закуривает. Она улыбается.              — Круто! — еще более восхищенным тоном тянет юнга.              — Круто, — подтверждает и сам Шанкс. Юнга оборачивается резко, испугавшись вкрадчивого голоса капитана, которого не заметил.              — Давно вы здесь, кэп?              — Давно, — качает Шанкс головой, садится на диван к юнге, чтобы через стол глядеть на тасующую карты фокусницу.              Карты сладким шелестом острых срезанных движений складывались в ее ладони. Она подает Шанксу веером карты, ему ничего не остается, кроме как указать на один из уголков, вытащить, держать в руке, чтобы она не видела. Она собирает веер, делит на две стопки, смешивает через одну, что карты, выгнувшись аркой, складываются с мягким шепотом в ее руках. Тасует блоками. Подрезает колоду. На стол сбрасывает подряд еще три карты в закрытую. Потом их все переворачивает: дамы всех мастей лежат на столе перед ним.              — Да как? — спрашивает юнга. От возбуждения даже вскакивает из-за стола.              Шанкс уже таким фокусам не удивляется, только смотрит на ее лицо довольное из-под бровей. Волосы лежат темными прядями вдоль плеч, очерчивают строгую линию тонкой шеи, скрывающуюся под воротником рубашки. Забавляет ее раскладывать на столе крупицы ее тайн — невинных, сладких секретов, скрытых за женской улыбкой лукавой.              Она не юнга, она Шанкса заметила в темном углу с час назад, и ее это совершенно не заботило. Ее заботили восторженные возгласы мальчишки, одобрение Бекмана. Шанкс даже полагал, возможно, и его собственное признание было ей по душе. О чем эта женщина думает, выставляя его дураком?              Может, это не та поставка вопроса.              О чем эта женщина думает?              Почему ее тонкие руки такие беглые, ее язык такой острый, ее улыбка такая вымученная, ее взгляды такие цепкие до деталей и мелочей? Почему Шанкс от нее глаз оторвать не может, пока она снова разводит юнгу на мальчишеский восторг? У всех женщин так? Хонго любил говорить, что когда ты здоров, ты ничего чувствуешь. Ты вспоминаешь, как дышать, когда теряешь дыхание, как моргать, когда устают глаза. Вспоминаешь, что у тебя есть конечности, когда начинает тревожить боль. Хонго велит являться в лазарет, как только тело заставляет вспоминать о его составе.              Знает ли Хонго, что значит, что он начал замечать в женщине тонкости оттеночности ее настроений? Что у него болит? Как это лечится?              Шанкс замечает, что Бекман следит за его взглядом, давненько не отрывавшимся от ее рук и все же сфокусированным где-то глубже, дальше — где Шанкс вместо мыслей о соблазнительности покачивания ее ноги занят диагностированием своих давно уже обозначившихся привязанностей иного толка. Бекман, зараза, знает его, как облупленного. Пока она раскладывает перед мальчишкой покерные комбинации, Шанкс со старпомом переглядывается долго.              — На Гран Тесоро бы сейчас, Бекман, что думаешь?                     Опрометчиво и заведомо ошибочно было думать, что никто из Суперновых попытается выследить их в Новом мире.              Шанкс на этот раз, когда проснулся от острого ощущения, что сейчас пальбу откроют, первым делом пошел не на палубу. Пошел в каюту, где она должна была спать. Сказать ей не соваться. Но в ее гамаке ее не обнаружилось. Шанкс тогда понял: она уже на палубе. Тогда он, прихватив рубаху, вышел на улицу, свистнул матросам на марсе.              — Ну что там?              — Кид, кэп, — кричат в ответ. Ну хоть не спят, и то ладно. Кид, значит. Любопытный малый. Быстро нашел их в море — всяко быстрей, чем Дозор, например.              На носу курил Бекман. Обняв руками плечи, она стояла с ним рядом. Шанкс поднялся к ним.              — Не спится?              — Тревожно.              — Пошла бы ты в каюту, — сказал Шанкс.              — Махаца будете? До крови, до смерти? — спрашивает она. Шанкс, посмеиваясь, качает головой, смотрит, как корабль Кида летит им наперерез. Бесстрашный пацан. — Да, тогда пожалуй.              — Поздно, — говорит Бекман.              Шанкс поднимает голову к небу. В черноте предрассветной непроглядной тьмы видно, как собирается дождь огрызков металла, ломанных клинков и ржавых копий. Кид решил объявиться эффектно. Шанкс подтягивает ее под локоть, чтобы встала позади него, достает Грифон.              Ножи и мечи свистят над Ред Форсом, начиная падать по дуге, отпущенные магнетическим полем фрукта Кида. Шанкс поднимает саблю. Под листопадом непригодного для битв оружия ей с палубы не убраться. Значит, будет здесь. Шанкс широким замахом рассекает над собой воздух, чтобы острием переломило дряхлые клинки и наконечники, рассыпало в пыль, обронило в море, обрушило градом прямо перед его ногами, воткнуло иглами в мачту, в палубу, кое-где даже разбило перила массивными ядрами на цепях, и все же не пересекло черту перед ногами.              Кид показывается на носу своей посудины. Шанкс улыбается, переглядывается с Бекманом на секунду, тогда может обернуться к женщине, что у него за спиной даже не пискнула, когда с неба валилось с полтонны металла.              — Страшно? — спрашивает Шанкс, оперевшись о Грифона, как о трость. Вместо ответа она закрывает глаза, делает глубокий вдох. — Я передумал, останься здесь. Проверим кое-что.              — Повернись лицом к битве, будь добр, Рыжий, — говорит она. Голос как будто пропадающий, но ледяной в спокойствии металлическом. Когда это она успела решить, что ей его присутствия будет достаточно для ощущения безопасности? Шанкс улыбается. Иногда она не замечает, как отвешивает комплементы по очень высокой цене.              Шанксу лицом к битве можно не стоять, когда с ним по правую руку стоит Бекман. Можно не оборачиваться, когда Воля наблюдения ясно рисует в голове: Кид стоит на корабле, в бой бросается мальчишка, которого он принимает за правую руку. Они сталкиваются с Бекманом в двух метрах от Шанкса, стоящего перед нею. От того, как лезвиями в руках Киллера высекает искру о Волю вооружения, она отшатывается. Неплохи парнишки. Рано им жить надоело.              Шанкс убирает ей волосы за ухо. Пальцы чувствуют мелкую дрожь.              — Помнишь, говорила, что в Воле есть что-то, кроме грубой силы?              — Да, — произносит она.              — Все еще так думаешь?              — Предположим.              — Будет больно — кричи, — усмехается Шанкс. Видит, она переводит взгляд, со стоическим терпением глядящий ему в глаза, на что-то далеко позади него: Кид готов ударить ему в спину. — Это важно, — говорит Шанкс доверительно, перехватывает Грифон и блокирует удар груды металлолома, летящей вперед Кида.              Инструменты его с грохотом валятся на палубу, тяжелые шпалы вперемешку с ниппелями и гечками разлетаются по Ред Форсу. Сточенные подшипники катятся к ее ногам. Гвозди из тучи мусора разлетаются веером, втыкаются со свистом глубоко в обшивку. Кид обводит рукой перед собой, и вся эта свалка снова собирается вкруг него гигантским нимбом, собирается броней для его руки, которой он блокирует удар Грифона, но чтобы не повредиться отскакивает.              Что там у этого парнишки есть за душой, кроме фрукта. Есть ли что-то вообще?              Шанкс его выведет на линию предела, чтобы там, на переделе, Кид сослужил службу для его, Шанкса, домашней работы.              Его тяжелые атаки болтают корабль на воде, массивные сооружения со скрежетом искрят о Грифон, когда Шанкс им отводит многотонные атаки без изящества, без мастерства, но с ревущим во всех щелях намереньем убить. Кид не шутит. Значит, не безнадежный. Шанкс дожидается, пока в его ударах появится что-то, кроме веселья. Гнев или отчаяние.              — Дерись всерьез, Рыжий, — рычит Кид. Разбросанный по палубе лом дрожит мелко от того, как в его лице сверкает что-то вроде ража. — Черт тебя дери, дерись всерьез!              Он бросается Шанксу навстречу, теперь не собирает гигантических конструкций в руках, бросается, чтобы накопившимися лезвиями вокруг пальцев продырявить грудь, рукою вытащить сердце.              — Уверен, что вытянешь, Кид? — смеется Шанкс.              Они рассыпают сноп искр, встретившись металлом о метал. Не пламенные, мрачные, сухие искры чужой Воли осыпают Шанкса, и он рассекает перед собой, чтобы Кид отступил. Грифон рвется рвать в клочья ржавое железло, рассекать плоть, тянется вперед хозяина дырявить насквозь. Киду приходится жертвовать металлическими големами вновь и вновь, пока его не вжимает атаками в угол.              В тот угол, из которого хорошо видно: на носу Киллер, разлив лужу крови, лежит у ног Бекмана, закуривающего сигарету, давая ему отдышаться, прежде чем закончить окончательно и бесповоротно.              — Не вытянешь же, — усмехается Шанкс, зная, что Кид разглядит у него за плечом. Рассчитывает спровоцировать в мальчике что-то серьезнее, чем слепое убеждение в силе фрукта и самонадеянные размашистые атаки.              Тогда выходит. Тогда в его глазах сверкает тем мраком, который копится на глубине души, когда тебя пытаются столкнуть с непреодолимым препятствием перед мечтой. Когда твоих близких готовы дырявить насквозь. Когда ты в шаге от проигрыша: тогда что-то наполняет глаза, заполняет дымкой голову и заставляет Кида голой рукой бросится на Шанкса, да с таким остервенением, что из удара высекаются не жалкие огненные искры, а чернильно-темная, кроваво-бордовая вспышка. Волна поднимается. Небо густеет. Воздух наполняется Королевской злобой, гневом, яростью.              Кид с воплем бросается. В ладони собирает магнетический импульс. Набирает на ладони вес тяжелеющего с каждым мгновеньем металла. Копит с каждым мгновеньем в ударе злобу Воли — такой, какой Шанксу было нужно.              Такой, которую он обычно бьет ударом Королевской Воли в ответ, только в этот раз надо сделать не так. Надо собрать ее здесь, на кончике Грифона, чтобы не было видно вооруженным взглядом. Чтобы она разрушала, не применяя силы. Разрушала не в силу мощности, а в силу самой своей природы.              Кид обрушивает удар.              Шанкс блокирует так, как задумал.              Корабль вскакивает на гребне. Волны шипит в бешенстве. Грязно-черные молнии энергии Кида под аккомпанемент его крика гремят ударом безумной силы, ломают реи грот-мачты, разбалтывают море, как колу в бутылке, рвут швы парусов, разверзают небо. И все же как безумна и неожиданна ни оказалась его Королевская Воля — она вся, беспомощная, тонет, как в черной дыре. Тонет, расплывается чернилами в воде Воли Шанкса. Королевской Воли не гневного короля. Не безумного короля. А короля, владеющим контролем над всем, над чем поднимается солнце.              Шанкс смеется. Интересно, что оно так работает.              Шанкс следующий удар не пропускает только поддавшись исключительному Наблюдению. Голова была занята осмыслением, а вот Кид, похоже, совсем рассвирепел. Но потеря контроля преимуществ ему не добавила. Только беспорядка.              Шанкс отбрасывает Кида к носу корабля, расчертив Грифоном ему грудь наискосок. Не потеряв равновесия, Кид бросается снова, но натыкается на уже летящий навстречу удар, оглушающий его, как удар колокола. Пока в его голове не отдалось здравым смыслом, что нападать на йонко — самоубийство, Шанкс наносит удар, укладывающий его на лопатки на палубу на носу. Здесь бы ему следовало лежать неподвижно, но он последним рывком все же тянется достать до Шанкса. У него уже не было намерений добить пацана, но на атаку Шанкс реагирует контратакой. Кид лишается тянущейся руки.              — Капитан! — крик Киллера тонет в разнесшемся над палубой женском крике. Увидела, чего не хотела. Ладно, это не тот крик, который Шанкс боялся услышать. Крик страха. Не боли. Нестрашно.              Неплохо.              Оборачивается к женщине, так и не сдвинувшейся с места, стоящей, отверувшись, в кругу воткнувшихся в палубу ножей, гвоздей, пик и клинков. Смотрит в сторону, прикрыв рот ладонью. Кажется, дыхание задержала от того, что увидела. Ладно. Жить будет. Они оба.              — Достаточно всерьез, Кид? — спрашивает он у сжавшего зубы Сверхнового. Тот рукой вцепился в плечо, сквозь пальцы била кровь.              — Рыжий! — только хватает шипеть у него.              — Скажи спасибо за королевский подарок. И возвращайся, если найдется что посерьезнее, чем ничего, Кид, — говорит Шанкс.              Бекман выкидывает бычок за борт. Киллер, едва стоящий на ногах, поступает мудро. Как положено старшему помощнику: унимать эго капитана и спасать его шкуру, когда тот и сам бы того не желал.              — Вернусь, Рыжий.              Шанкс рассекающим движением смахивает с Грифона кровь. Оглядывается на женщину.              Стоит, отвернувшись. Смотрит куда-то выше горизонта, не оторвав руки от лица.              Когда грохот битвы успокаивается, на палубу показывается народ, разбуженный от сна грохотом обваливающихся рей, звоном Воли и запахом крови. На палубе не ступить, чтобы не зацепить носком какого металлолома. Юнга, выскочивший чуть не первый, оступился, и чуть-чуть не улетел за борт. Спровоцировал волну смеха.              — Был на корабль налет? К нам заходил бегемот? — бренчит под гитару Бонк. Смеется.              — Подрались и не позвали, — в сердцах ругается Лаймджус.              — Кэп, ну эту кровь сто лет оттирать надо будет, — устало тянет поднявшийся на бак юнга.              Немного глубже смотрит Хонго. Глядит долго на неподвижность женской фигуры на носу. Указывает на нее, и когда Шанкс качает ему головой, подтверждая, что дрались они с Кидом нешуточно, идет к ней. Но она оборачивается к врачу прежде, чем он успевает коснуться ее плеча.              — Я в порядке, — говорит она негромко.              — Да? — спрашивает Хонго. Доверять ее словам он не привык. — Убери руки от лица, — говорит он.              Она опускает руки.              Хонго глядит на нее недоверчиво. Кровью не исходит. И еще в обморок не падает: стоит со следами оскорбления на лице, смотрит на врача с довольно убедительным спокойствием, хотя оглядывать палубу и следы битвы остерегается. Хонго переглядывается с Шанксом.              — Порядок, — говорит он. — Головой слегка съехала, — он кивнул на отрубленную конечность. Она провожает его жест взглядом, морщится.              — Да не съехала я нихера никуда, — говорит она. Обводит взглядом палубу. — Мне нужно выпить, — и она, чтобы не оглядываться, спускается с носа и ныряет на камбуз.              Шанкс провожает ее взглядом. Бекман закуривает сигарету.              — Может, все-таки подменили? — Капитан качает головой. Хонго пожимает плечами.              — Привыкла.