Никто

      Качало. В такт широким шагам.              Она не могла разобрать, о чем там Рыжий болтает, но что над ней что-то говорил Хонго, она слышала. На губе и щеках сухая кровь стекла к щеке, шее и впиталась врачу пятном в рубашку.              Хонго умел брать на руки так, чтобы голова не болталась, запрокинутая. Она бы так собственной кровью подавилась. Хорошо, что в этой команде есть толковый доктор. Она как-то даже раньше не думала: не окажись у них врача на корабле, что бы с ней было. Пиздец же.              Она потянулась к лицу рукой, чтобы понять, засохла кровь коркой или была еще влажная — тогда поймет, сколько пробыла в отключке. Хонго перехватил ее удобнее, слегка подкинув. От воздушной ямы немного скрутило живот.              — Сиди спокойно, — велит сверху его голос, и она отзывается стоном. Не болезненным. Лениво-оскорбленным. Чтобы он знал, что она в порядке. Она не очень в порядке: дыхание не дышится, и глаза не видят через сеть темных пятен. Но это Хонго и сам знает.              Давно такого не было. Но Рыжий взялся за дело всерьез. И еще время от времени, падла учтивая, спрашивал, желает ли она продолжать эти невероятные фокусы.              — Что, очнулась? — это Рыжий спрашивает.              — Ну, — это Хонго отвечает.              Она запросто, пока Хонго ее на руках носил. Да в сущности, любой их них.              И все-таки, на сколько она вырубилась на этот раз? Блаженно запрокидывая голову до потемнения в глазах, она касается подсохшей крови, потом вспоминает, что на запястье часы, но времени она не помнила, а еще солнце в зените слепит глаза, и предобморочное — или уже постобморочное — сознание отзывается решительным отказом думать о таких мелочных вещах как здоровье.              Потом помутнение снова медленно наполняет медную голову звоном в ушах, и если закрыть глаза, то как будто легче прийти в себя — дать себе пять минут на то, чтобы собраться с силами и может даже ругнуться, чтобы с Шанксом устроить разборки. Хонго все равно ее в таком состоянии в обиду не даст. Умора.              — Сознание не теряй, — напоминает Хонго, и она как просыпается от бреда, уронив голову ему на грудь.              — Крутится-вертится шар голубой.              — Понял.              Что он там понял?              Боже, как же гудит голова, стошнит нахер сейчас. Лучше бы сознание все-таки потерять, пусть Хонго как хочет разбираться с кровожадностью своего капитана, так и разбирается. Тем более они обо всем заранее договорились. Она закрывает глаза, пятна все равно не проходят. Хонго через несколько минут повторяет, отвлекая от утопания в вязкой темноте сознания:              — Сознание не теряй. — Ей даже отвечать лень. Стонать, шевелиться. Вообще все равно. Еще минутку, она перестанет слышать. — Шанкс, сделай с ней что-нибудь.              — Что я с ней сделаю?              — Бекман на нее имел влияние в таких вопросах.              Рыжий задумывается. Потом выдает задумчиво:              — Ну так она спит с ним.              — Не спим мы, — возмущается она, Рыжий смеется. До нее поздно доходит. Она даже поднимает голову. Какая она идиотка. Ладно, провокатор из Рыжего хороший. Хитрожопый рыжий хрен. Можно спровоцировать его в ответ. — Больше.              Что, кончились их смешки? Вот пусть живут теперь с этим. Они пускаются обсуждать в полусерьезных тонах, когда она могла оказаться в постели Бекмана. Рыжий ставил на до войны. Хонго сомневался: говорил, скорее сразу после войны, но до Гюней. Останавливаются на том, что она напиздела, но это дало ей божественные три минуты помутнения беззаботного, когда валишься в колодец черной, теплой воды и растворяешься в ней, как сахар в чае.              Пиздец, как чаю хочется.              У нее в культурном коде чай прописан, а у Рыжего на корабле либо ром, либо саке, третьего не дано. Заебал до боли в сердечке, до цирроза в печени.              — Опять в отрубе.              — Да не в отрубе. Не соображает нихера просто, — говорит Шанкс. Его рука касается ее плеча, сжимая крепко, слегка тормошит, он подшучивает еще над какой-то глупостью, и она даже мямлит что-то в ответ, но все как-то закручивается жгутом, вымирает и обращается темнотой, пока не проявляется снова в древесном рисунке потолка комнаты и похлопыванием рук Хонго по щекам.              — Да не теряю я сознания, отъебись, — стонет она.              Хонго вряд ли разберет в этом стонотстве конкретно эти слова. Так что для убедительности надо просто убрать его руки от ее лица, поймать, укрыться ладонями. Только руки ее он ловит за запястья сам, прежде чем она успевает ее поднять, прижимает правую руку к постели, а левую убирает от лица.              — У тебя капельница стоит, не сорви, — говорит он. Она открывает глаза и долго фокусирует на нем взгляд.              Какая капельница?              Они только что шлепали по улице и болтали, хорош ли Бекман в постели.              Она подняла взгляд, разглядела вышку капельницы, и потолок, и стены, и пришлось уяснить, что все-таки в отрубе она была.              — Окей. Поняла, — видимо, получилось разборчивее, Хонго ее руки отпускает, распрямляется. Из угла комнаты доносятся смешки:              — И ты ее каждый раз так унимал?              — Нет, обычно еще ее колотило в горячке. Так что это цветочки.              — Рыжий?              Шанкс в этом стоне различает, что она к нему обращается.              — Да?              Что бы ему такого сказать, чтобы было мало слогов, но очень емко?              — Пизда.              Хонго смеется. Ругается, потому что от смешка чуть не выронил колбу из рук. Рыжий тоже смеется.              — Что еще расскажешь? — спрашивает Шанкс. Но она лежит, залипнув в изгибы потолка, заворачивающегося круговоротом.              Она может ему пересказать историю Латинской Америки, суть и последовательные успехи в решении задачи трех тел, 14 пунктов Вильсона или устройство двигателя внутреннего сгорания, краткую хронологию Гарри Поттера, в конце-то концов.              Когда она не отвечает слишком долго, Хонго снова оборачивается к ней и пихает к носу нашатырь.              Вот от этого аромата сразу яснее думается. Она снова тянется к нему рукой, чтобы убрал ватный диск от ее лица нахер, но Хонго заблаговременно руку с капельницей удержал, а от второй увернулся.              — Да нахер иди, сказала.              — Сознание, блять, не теряй, говорю.              — Хорош материться.              — Да нахуя? — чуть не сквозь слезы говорит она, и Хонго тогда, наконец, убирает эту адски воняющую ватку от ее лица.              — Пролежишь в бессознанке трое суток, мне это нахер надо. Санитарки тут нет. — Потом Хонго поворачивается к углу комнаты, где сидит Рыжий. — Кэп, пардон. С ней только на ее языке разговаривать.              — На языке фактов.              По факту было так: с месяц тому назад команда Рыжего разделилась на два кусочка. Один во главе с Бекманом отправился прочесывать моря в поисках бесславных ублюдков, желающих бросить им вызов на их территориях. А вот сам капитан и его бессменный врач притащили ее на какой-то остров, который состоял из необитаемой части и небольшого городка.              Там, на нежилом плато, Рыжий давно, видимо, прилюбовал себе место для размышлений над сущностью Воли. Она видела следы каких-то жутких ударов на камнях, срезанных ровно, как на сверхточном станке, или вовсе разбитые в идеальной структуре равновесных правильной формы кусков. Безупречный срез по шероховатому с естественных границ камню, если соединить два кусочка вместе, был почти незаметен.              В городе жило несколько тысяч человек, и когда они возвращались, а возвращались они часто так, что она не могла остановить крови и не всегда шла своими ногами, у людей как-то вопросы быстро перестали возникать. И даже если возникали, то обычно не те, которые должны были. В частности такие:              — Обедать будете? — спросил хозяин квартиры, в которой они занимали второй этаж, поднявшись к ним и заглянув за незапертую дверь.              — Будем, хозяин. Куда без этого, — ответил Шанкс. Она поднялась в постели, держась рукой за стойку капельницы, и посмотрела с мертвецким видом на хозяина. Тот перевел на нее взгляд.              — Я не удержу вилки в руках, — сказала она. Рыжий махнул рукой.              — Я покормлю тебя с ложечки, если нужно.              — Для этого надо сначала изрядно напиться, а мне врач не позволит.              — Да, не сегодня.              Все трое: Хонго, Шанкс и хозяин квартиры — смотрели на то, как она встала на ноги, упираясь о капельницу. Рыжий впечатлился:              — Ты как Ньюгейт. С этими трубками.              — Умру с дырой в груди?              — Очень сильный человек.              — Старику все врачи сказали: сидеть и не дергаться, — сказал Хонго, остановив ее, когда она собралась шагнуть к дверям. Даже не от толчка — от касания — она уже уселась обратно на кровать. — Так что и ты сиди и не дергайся. Я принесу позже. К утру встанешь на ноги.              Ладно, она бы не дошла до первого этажа. По-честному так. Паршиво до звезд в глазах, и если откинуться снова на подушку, звезды эти медленно кружат по потолку, слепят глаза, и теперь, когда Хонго не дергает ее каждые пять минут, можно прилечь нахуй и поспать.              — Спасибо, — сказала она, хотя не была уверена в том, что пираты уже не ушли тому пять минут назад. Ушли — и славно. — Спасибо, Шанкс.              За то, что его врач ставит ей компрессы и солевые растворы, за то, что его команда из-за ее появления плавает одна, за то что он сам вместо того, чтобы пьянствовать и кадрить официантку, которую она бы и сама скадрила, по-хорошему, нянчится с ней и с природой ее потусторонности буквально за спасибо.              От дверного проема доносится хмыканье, и Шанкс выходит вслед за Хонго.              — Как там ваши дела?              Шанкс спрашивал у улитки с вечно суровым выражением лица Бенна Бекмана. Улитка помимо щелчков его зажигалки транслировала какой-то гул, вопли, грохот и выстрелы. Очевидно — то есть в этой ситуации слышно невооруженным слухом — что звонок капитана позволил Бенну Бекману устроить перекур в середине какой-то заварушки.              — Штатно. У вас как?              Шанкс закинул ноги на стол, подхватил улитку, чтобы откинуться на спинку кресла и покачнуться на задних ножках. Если старший помощник не считает, что ему нужно знать, Шанкс даже спрашивать не будет, что там такое творится.              — У нас?              — Минуту, — предупреждает Бекман, что намерен отлучиться. Видать, что-то в драке требует его вмешательства. Отчетливо слышно, как сыпется стекло — Шанкс заключает, что дело не на корабле. Не на корабле — это хорошо, нечего корабль дырявить понапрасну. Через несколько минут Бекман возвращается. Пара минут на то, чтобы пораскинуть мозгами, как ответить Бекману на такие непростые вопросы. — На месте.              — Ее лепет в бессознанке выводит меня из себя.              То, что Бекман с ней самой, со всем, что она говорит, и тем, как она свои мысли выражает, примирился, Шанкс знал. А Бекман знал, что Шанкса выводит из себя не ее лепет в бессознанке, а то, что на вопрос Бекмана, который он задал две недели тому назад: а чем она, по-твоему, лучше, чем другая, Шанкс то ли не мог ответить, то ли знал так много ответов, что не мог их сформулировать. Трижды клятые вопросы Бекмана, напоминавшего про золотое правило «пойди и возьми», которое им позволял пиратский флаг, вообще без ста грамм было не пережить. Без ста грамм — это она так говорила. По мнению Шанкса, нужна была хотя бы бочка. Хотя бы одна. И возможно еще пара женщин в постели, но это была заведомо провальная тактика, потому что она была лучше, чем любая другая, и «пойти и взять» — это про добычу или навар. А тут нужно было, как опять же говорила она, без грабежа и разбоя.              — Встретимся — напьемся, Шанкс! — кричат на той стороне провода. Это Ясопп, видимо. Он со своим снайперским зрением вообще-то должен видеть, что капитан тут в серьезный разговор пытается.              — Напьемся, — соглашается он. — Бекман, отправляйтесь на Хлой.              — Что, уже? — спрашивает Бекман.              — Уже, — сказал Шанкс негромко. Бекман понижение в его голосе услышал отчетливо.              — Перезвонить?              — Да нет, у меня тайн нет, — сказал Шанкс. — Слышишь? — спросил он громче, чтобы женщине по ту сторону прикрытой двери было слышно. Но она не отозвалась. Шанкс хмыкнул. А стоит правильно, чтобы свет в коридоре не выхватывал ее тени. Или случайно так встала. А вообще-то мимо шла, может быть, даже не планировала здесь останавливаться. — Мы условились без тайн, тогда, помнишь, после войны на пьянке.              — Так вот что за пытка апельсинами, — сказал Бекман, посмеиваясь. Шанкс хмыкает. Она, наконец, показывается в дверном проеме.              — Я не собиралась… — Шанкс махнул рукой. Она, уперевшись о косяк, смотрит на него, подловленная на грехе, в котором не виновата.              — Встретимся на Хлой, Бекман, и оттуда — на Амазон Лили, — сказал он. Поднял на нее взгляд. — Есть, что сказать любовнику? — спросил он. Интересно, помнит ли она, что несла.              — Счастье любит тишину, Рыжий, — сказала она. Помнит. Это не лепет в бессознанке. Это нравы. Это ее манера общаться с людьми, с которыми чувствует себя в безопасности.              Шанкс разглядел в ее лице недоуменно разочарованное выражение. Не оскорблена. Именно разочарована. Неприятный исход.              Меньше всего в этих двух репликах понял Бекман.              — Хлой? — напоминает старший помощник.              — Да, — отвечает Шанкс.              Они кладут трубку улитки одновременно.              Шанкс поднимает на нее взгляд. Ладно, он зря об этом сказал. Надо было оставить их шутки между ними. Не то что бы Шанкс не знал, что она не спала ни с кем из экипажа. Как вообще держалась — вопрос, конечно.              Он намеревался уже извиниться, сказать, что язык работает вперед головы — что было бы, кстати, правдой, — когда ее взгляд мерил его с мнительным безразличием к бестолковости его замечаний. Но она не дала ему и рта открыть.              — И как мы доберемся до Хлой?              Шанкс откладывает улитку, откидывается на спинку стула.              — Ты уже в порядке? — спросил он. Она шагнула в комнату. Села в кресло рядом с ним.              — У Хонго золотые руки. Я в порядке. Даже синяков не осталось, — сказала она, показав сгиб локтя.              Шанкс потянулся к ее руке, на белой коже были видны следы иглы. Он накрыл ее руку ладонью. Посмотрел ей в лицо. Может быть, различит у нее в глазах то безумие, которое позволило ей сказать да, когда он у нее на полном серьезе спрашивал, хочет ли она добровольно на себе испытывать, как Шанкс со своей Волей разбирается. У нее еще после этого хватало ума его благодарить.              — Хлой — рыбацкий остров, туда много кто ходит отсюда, — прикинул Шанкс. Она покачала головой, сложила ноги у него на коленях. У Шанкса нет бутылки рома под рукой, и она не рассказывает, куда дела все кольца со своих пальцев, которые он помнил еще с того раза, но если она останется так сидеть по трезвости, Шанкс останется здесь и будет таков.              — Я узнаю на пристани.              — Избавишь меня от кучи забот, — сказал он.                     Она была Бекманом в миниатюре, когда речь заходила о том, чтобы делать всякие дела, которые Шанкс делать не любил. Когда торчать у черта на куличиках в попытке ее убить, но не до конца надоело, Шанкс только удочку закинул — а через два дня, когда она утром сидела на балконе с отвратительно черным кофе, она нашла им торговую шхуну, которая туда шла.              Шанкс не задавал вопросов, как она договорилась. Ему было по большому счету все равно. Шанкс не любил горький кофе по утрам, не любил искать маршруты, быть пассажиром на чужом корабле, не любил устраивать договоренностей, говорить о деньгах и оплатах и не любил проверять за людьми то, за что они отвечают сами. Но любил подраться, любил быть в море и еще похоже как-то неприятно для себя любил эту женщину, которая, пересекая по позднему вечеру палубу, уклоняется от одного из матросов, чтобы не получить смачного шлепка по заднице.              Вот на пиратском судне она с таким не сталкивалась. У пиратов — кодексы, сильное командование, офицерская структура и пиратская мечта. У торгашей забот нет — они везут товар на том корабле, на котором есть какая угодно команда. Шанкс стоит в тени под косым парусом на носу.              Она оборачивается на моряка. Мужик крупнее ее, наступает на нее, что-то мелет про длительность плавания, мужчин и женщин. Ее лицо приобретает то надменно-недоуменно презрительное выражение, которое Шанкс видел только в первые дни после того, как она очнулась тогда, сто лет назад, после их заварушки на Онигашиме. Он делает к ней шаг, она отступает, упирается в борт задом, достает свое финальное оружие: ткнуть пальцем в грудь. Острым ногтем. Да, как Шанкс давно этого не видел. Раньше бы он долго за этим наблюдал. Может, и до самой бы развязки. Но не теперь. Теперь пора вмешаться.              Он свистит с бака. На Рэд Форсе это бы собрало команду на палубе за шесть секунд.              Матрос оборачивается, Шанкс кивает ему в сторону, чтобы убрался, но его отвлекают: на свист из рубки на палубу выскакивает капитан суденышка и своего матроса от нее оттаскивает сам. Устраивает ему взбучку прилюдно и потом извиняется перед ней.              Она оправляется быстро. В разговоре кивает на Шанкса. Капитан оборачивается. Видит, что Шанкс с Хонго стоят на носу его корабля во плоти и наблюдали всю картину от начала до конца. Напрягся мужик. Шанкс спускается носа. Проходит мимо моряков, готовящих шхуну к ночевке на якоре, которым до пассажира вроде как дела нет. Шанкс иногда забывает, что люди по большей части его лица знать не знают, их пиратская эра обходит по большому радиусу.              — Не повторится, — сразу чеканит торгаш. Шанкс качает головой.              — Расслабься, старик. Верю.              — Спасибо, что вмешались, капитан, — говорит она, обращаясь к торгашу, но все же взглядом проводит матроса, который шагает к другим членам команды, и те бросают в ее сторону взгляд. Взгляды ей эти не нравятся, и если бы Шанкс не стоял, отвернувшись, глядя туда же, она бы увидела, ему тоже не нравятся.              — Дай минутку, — говорит Шанкс, поворачиваясь к ней. Она вскидывает брови.              — Как раз собиралась лечь спать, — говорит она, заглянув ему под брови, и уходит. Скрывается за дверями. Шанкс смотрит ей вслед.              Мог бы и успокоить торгаша — ну что, в самом деле, не понимает он что ли. Мужскую ладонь да на женские ягодицы тянет как муху на мед. На своем корабле женщин не было — не было и проблемы. Но стремление-то ясное.              — Капитан, — произносит Шанкс. Получается немного насмешливо, но все же. — Я чужих матросов не воспитываю.              Торгаш даже вытянулся, распрямился.              Шанкс не лгал. Будь это любая другая женщина, он бы слова не сказал. Может даже понаблюдал бы. Когда речь идет об этой женщине, моряцкая солидарность отходит на второй план.              И все же никаких воспитательных работ с чужой командой. Поздно воспитывать.              — Повторится — парень просто со дном поцелуется, — заканчивает Шанкс мысль.              Услышали ее еще несколько матросов на палубе, зафиксировавшие якорную цепь. Наступило молчание. Бекман бы закурил. Шанксу сигарет было не нужно. Он не чувствовал неловкости стоять вот так и молчанием требовать ответа. Положительного.              — Справедливо, — севшим голосом произносит капитан. Хонго хлопает его по плечу, и он весь дергается. Шанкс смотрит на него сверху вниз.              — Боишься, зачем с пираткой согласился на пассажиров, мужик?              Он поднимает взгляд, открывает рот, чтобы сказать, что объяснения у него нет, но не успевает.              — Рыжий, — позвала она его негромко, показавшись из-за двери. Он обернулся. — Людей прекрати кошмарить. — Шанкс рассмеялся. Поднял руку в знак капитуляции. Потом поглядел на капитана.                     — Ты, блять, дерьмо безголовое, член в штанах держи, — кричащим шепотом надрывался капитан Эрлинг. Лейф стоял с сигаретой. Хватило ему взбучки на палубе, явно напоказ этой женщине и ее полудурошным спутникам. В конце концов, пеклись бы за деваху — сами бы вмешались: мол, так и так, девица занята, руками не трогать. У него бы вопросов не возникло.              — Ну че ты, кэп, она сама на корабль попросилась, должна знать, с кем плывет, — сказал матрос, разведя руками. Капитан качал головой.              — Сука ты слов не понимаешь что ли? Говорю, руками не трожь ее. А то ее дружки тебе руки-то оторвут.              — Да вон рыжий ее сам раздевает взглядом. Трахнуть на палубе — он смотреть будет. Подрочит первый.              Капитан конечно дал ему подзатыльник и весь багровел, но народ на камбузе ржал. Ржал тихонечко, потому что злить капитана шхуны значит на следующей остановке остаться без оплаты и без работы.              Эрлинг пихнул Лейфа в бок, подошел к столу, шлепнул ладонью по столешнице. Народ покосился на смятый лист.              — Вы, идиоты, читать-то бы поучились, знали, что каракули под портретами — награда за голову, — сказал Эрлинг. Народ подтянулся. С листовки глядело женское лицо. Разыскивалась живой или мертвой.              — За нее листовка?              — За нее — листовка. А за тех двоих вам лучше не знать, — шипел Эрлинг.              — Да что с ними может быть не так, — спросил Лейф.              — Да все с ними так, — женский голос прервал капитана, открывшего было рот, чтобы наорать на бестолочь. Пассажирка стояла в дверях. В руках держала темную бутылку. Сборище оглядывала немного насмешливо. Сколько там она уже слышала? Лейф взял дело в свои руки, потому что Эрлинг ссал. Торгаш и есть торгаш, будь он хоть в трех капитанских шляпах и при попугае.              — Вы все трое пираты что ли? Пираты без корабля?              — Пойди у Рыжего спроси, если интересно.              — И спрошу, — сказал Лейф.              — Да только попробуй, — отзывается Эрлинг. — Что пришла?              — Я вообще за этим пришла. За штопором, — сказала она, показала винную бутылку. Кто-то подсуетился, забрал. Пока бутылку открывали, она стояла в дверях.              — Это за тебя награда? — спросил кок.              — За меня, — сказала она. Народ притих. — Но ее дали по ошибке, — оправдалась она. Ей отдали открытую бутылку, она тут же глотнула вина и собралась уходить, но Лейф спросил ей вслед:              — А за этих двоих? Кэп воду мутит.              — За Хонго семьсот, — сказала она, припоминая. — А за Рыжего четыре ярда с копейками. — Она улыбнулась. Подняла брови. За столом присвистнули, и капитан пихнул Лейфа в плечо, чтобы заткнулся, что бы у него там на уме ни было, но не успел. Лейф от капитана отбился.              — Так Рыжий — это император моря, выходит? — спрашивает Лейф. Девица качает головой.              — Нет. С чего взял?              — Батеньки, да мы плаваем с Красноволосым, — рассмеялся Лейф. — Жене расскажу — не поверит.              — И ничего в этом смешного нет, — сказал Эрлинг.              — Да ладно, Рыжий мухи не обидит.              — Может по такому случаю нахер петли, пойдем на Хлой по теплому течению. Трое суток…              — К черту, потопят нас на второй день.              — Так ведь Император моря на корабле, как-никак.              — Они стреляют сначала, потом смотрят, кого там грохнули.              — Кто стреляет?              Эрлинг был так занят потрясанием руками и борьбой с Лейфом, что не посмотрел, кто спросил.              — Да эта свара пиратов, разбойников и мародеров, черт их за ногу, сидят на теплом течении до Хлой, вот мы и ходим крюком.              — Нет, капитан, вставай на течение. Пойдем кратчайшим путем, — говорит Шанкс, стоящий в дверях камбуза. — Ты вино открыла?              — Да.              — Тогда идем.              Пассажирка их отсалютовала бутылкой тому из матросов, что ее открыл, и они с Йонко оба вышли. Эрлинг стоял за столом, забыв дать Лейфу оплеуху.              — А что, а пассажиры-то ничего, — заметил матрос.              — Кто тебя, черт, за язык тянул, — все-таки заканчивает начатый подзатыльник Эрлинг. — Иди, вставай на курс, дьявол, — сквозь зубы добавил он, хотя весь камбуз слышал в его голосе это торгашеское удовлетворение, что он пораньше получит деньжат.