intro в альтернативный исход
Первая новость, которую доставил CP0 в своем новом составе, была такова: Рыжеволосый Шанкс прибыл на Онигашиму. Агентура сообщала, Шанкс не планировал там задерживаться и должен был отчалить после продолжительной пьянки. Собственно, дозор даже не принялся его останавливать. Во-первых, останавливать Шанкса перед встречей с другим йонко было заведомо проигрышной идеей. Во-вторых, была надежда, что они подерутся в результате продолжающегося передела земель. Вторая новость, которую доставил CP0 в своем новом составе, была следующая: Рыжеволосый Шанкс и Кайдо сцепились над Вано. Агенты утверждали, мол, в ходе пьянки Рыжий всех развел — если говорить человеческим языком — и вместо пьянки отправился прямиком в Вано. Агенты так и не выяснили, что Шанкс хотел в закрытой стране. Возможно теперь, в переделе мира, Рыжий раcсчитывал, что сможет в Вано выудить секреты понеглифов и древнего письма. Это бы объясняло, почему Кайдо не простил ему эту выходку и над Вано они устроили драку, Дозор был уверен, на несколько дней. Третью новость, которую доставил CP0 в своем новом составе, телеграфировали через несколько часов: битва между Шанксом и Кайдо закончилась, толком не начавшись. По словам Герники с подтверждающими фото в приложении, их разняли их старшие помощники. Это во многом спасло Вано от разрушений с чудовищными последствиями, но на тот момент было невозможно определить, какая причина могла заставить двух йонко прекратить бой за честь. Главнокомандующий рвал и метал, плавил камень падающей с рук лавой, мировое правительство собралось в главном зале Пангеи держать руку на пульсе. Было ясно, что остановить их вражду мог только несомненный эффект их альянса. От CP0 требовали прямым текстом немедленно назвать причину, которая остановила бой. Четвертую новость, которую доставил CP0 в своем новом составе, пришла через четверо суток. Четверо суток они не выходили на связь, ни один из сверхподготовленной элиты не удосужился взять трубки, направить уведомление, принять приказ, в конце концов. Но на четвертые сутки позволил Роб Луччи. Охрипший, сухой голос с отзвуком больного горла заставил улитку передачи съежиться. Он выслушал всевозможные угрозы и вопли в свой адрес с ничего не выражающим лицом, и когда наконец ему позволили объясниться, что там происходит, Луччи сказал: — Кайдо на правах капитана Пиратов зверей женил Шанкса на той женщине. — На какой женщине?конец intro в альтернативный исход
— Хочу соленой рыбы. Она это так объяснила. Она так объяснила то, что сидела на борту посреди ночи, вооружившись удочкой. А Шанкс видел, как она закидывает, очень удивился, но Рокстар вот выглядел совершенно равнодушным. Сообщил, что уже видел ее за рыбалкой. — Скажи Лакки, он тебе что-нибудь придумает. — Лакки сказал, что он не будет подавать сырую рыбу. Шанкс примирился со многими ее вкусами, и раньше у Лакки была монополия на кухонный стол, но раз уж он самолично оставил эту женщину на этом корабле навсегда, пока смерть не разлучит их — а клялись они перед лицом старины Кайдо — то потакать ее желаниям вроде как теперь не возбранялось. — Сырую? Соленая рыба может быть и вареной и жареной, — сказал он. Нет, конечно, не может, должно быть она знает, что говорит, но просто так припираться с ней, нарываться на ее объяснения значит побольше слушать, как она говорит, а говорит она по меньшей мере… — Нет, — сладко. Шанкс встает позади нее. — Соленая сырая рыба, — подытожил Шанкс. — Да, — сказала она. Шанкс наклонился целовать ее шею. Она не сводила взгляда с рыжего кончика удочки, потому что в черноте ночи было не различить поплавка, и в слабом свете масляной лампы, которую она оставила на бочке, едва-едва видать собственные ладони. — Солнце, это Новый мир, здесь тебя любая рыба утащит на дно, — произнес Шанкс у нее над ухом. — В таком случае хорошо, что ты здесь, — сказала она. Хитрость ее слов, улыбка на ее губах и еще то, как она приподняла подбородок и слегка наклонила голову, позволяя ее целовать: вот и все, что Шанксу было нужно. Рыба так рыба. Соленая так соленая. Все, что ей будет угодно. — Какая рыба тебе нужна? — Семга. — Я такой не знаю. — Ну она водится в холодных океанических водах. — Мы в тропиках. — Да у вас все равно все наоборот. Я не знаю, Шанкс, мне чутье подсказывает, надо ловить. У меня отец рыбак, у меня это в крови и все такое. — Понял. Понял. Семга. Шанкс знал, что под приманкой на мощном крючке плавает с дюжину разнообразного живья, и из них с десяток в состоянии ей голову откусить. Но стоило удочке немного дернуться, она подсекла, вытащила удочку за плечо так, как Шанкс бы орудовал саблей. Удочка изогнулась, и ее не утащило за борт только потому, что она отклонилась назад и сбалансировала вес, уперевшись в борт коленом. Начала тянуть леску. — Помочь? — Не мешать. Все-таки эта женщина была сильнее, чем казалась. Через несколько минут на борту лежала рыбина весом пожалуй с их младшего юнгу. Шанкс не вписывался в помощники шефа, но закончилось дело тем, что он на кухне Грифоном рубил выпотрошенную рыбину, как велено, а потом полночи слушал, покачиваясь в гамаке и перебирая ей волосы, о том, как отец таскал ее на рыбалку на море, которое почему-то замерзало все целиком. Шанкс обхватывал ладонью тонкие плечи, чтобы прижать ее ближе, и она лежала у него на груди, убаюканная мерным покачиванием гамака. Молчание в каюте подсветило серебряными лунными отсветами бледность ее лица, ее тонкое запястье отсвечивало золотом тоненьких часиков, ее дыхание выравнивало секунды и минуты в длинную, бездонную ночь. Шанкс закрыл глаза, делая глубокий вдох, прежде чем дать себе провалиться в сон, как почувствовал: она подалась на него, поднявшись так осторожно, что гамак не раскачался, склонилась над ним, шелковые пряди ее волос коснулись его щек, ее пальцы провели по линии челюсти, потом ее ладонь легла на щеку, нежным прикосновением заставила повернуть голову. Целовала. Такая вот она, награда за следование женским капризам. Шанкс поддался мальчишески: глупо было что-то доказывать этой женщине, добровольно отдавшейся ему в руки три недели тому назад. Поддался так безропотно, что даже не открыл глаз, только чувствовал на губах глуповатую улыбку, когда она целовала его лицо. Когда целовала губы, эту ухмылку смазывало влагой ее губ и теплом ее дыхания. Целовала шею, возле кадыка, длинной вереницей поцелуев следовала вдоль вены. В конце концов прилив ее нежности затих где-то на уровне ключиц, когда она снова обвалилась на него, ее приятная тяжесть опустилась на грудь и ее губы почти касались кожи. Мальчишка дозорный попал по очередной пустой бутылке, что стояли в рядок на барной стойке, под смех и вопли пиратов, наблюдающие за его самым строгим в его жизни экзаменом по стрельбе, суть которого сводилась к тому, что нужно было по очереди перестрелять все бутылки из ружья, при этом промахнувшись всего раз, а бутылок стояло двадцать или тридцать и их все подставляли по мере того как пираты опустошали новые. И руки тряслись на каждом выстреле. За промах ему пророчили смерть, и он, прижав к себе ружье, ждал, когда на бар поставят еще стекляшку. Каждый выстрел продлевал ему жизнь, а пиратов отчего-то это забавило, веселило, не считая одного человека в баре. Хохот не замолкал, и когда дозорный снова вскинул винтовку, кто-то крепко хлопнул ему по плечу. Дозорный подумал, что он все. Дострелялся. От того, как он съежился, чуть не выронив ствол, бар зашелся почти воплями, а еще какая-то женщина, наблюдавшая за ними уже давно и без смеха, наконец, встала и молча вышла из бара. Дозорный проводил ее взглядом. В сторону покачнувшихся наружу и внутрь дверей посмотрел и Шанкс. Бекман закурил сигарету, хотя в баре не утих шум, и кто-то прокричал с того угла: — Валяй дальше, пацан. Ему велели отойти дальше, подойти ближе. Стрелять из пистолета. Потом пират по имени Ясопп завязал ему глаза и велел стрелять вслепую. Потом еще из-под ноги и одновременно глотая ром, балансируя на стуле. Потом палил сам. Сбивал бутылку с макушки у другого пирата с длинными волосам. Потом велел ему повторить трюк. Дозорный с жизнь попрощался к этому моменту уже окончательно и решительно и когда он смотрел через мушку, даже не было мандража. Только бы рука не дрогнула. Дозорный очнулся с чувством тошноты, головокружения и какой-то сырости на губах, как будто прежде чем оказаться на полу в позе человека, потерявшего сознание, долго пенил ртом. В баре было пусто. Он поднялся на четвереньках, ощупал себя, чтобы убедиться, что не мертв. Почему он не мертв? С чего пиратам давать ему жизнь? Тем более этим пиратам? Но все-таки. Бекман ударил в дверь трижды, и она, обычно открывавшая в течение полуминуты, даже если он бы поднял ее в самом дурном состоянии здоровья или настрое духа, не отвечала сначала одну минуту, потом две, потом три, и даже когда Бекман огласил свое присутствие второй раз, на той стороне дверей даже не послышалось звука. — Я вхожу, — предупредил Бекман и все же дал ей еще полминуты. На всякий случай. Потом одним резким движением ударил в дверь так, что замок выломало на раз. В номере стоял порядок. Заправленная кровать, убранные шторы, чистый стол со стаканом воды, из которого отпили и оставили губами с нанесенным гелем след на стекле. Бекман не замечал в себе эту возможность прежде, но как ни странно он мог узнать ее по отпечатку губ — Шанкс ходил зацелованный. Надо будет не сказать ей об этом по пьяни, смутится. Бекман прошел в номер глубже, подошел к ванной. Там стояла тишина. Напряженная, нарочито тихая тишина, когда кто-то зажимает себе ладошками рот и пытается не дышать. Такая напряженная, что он слышит мысли в ее голове: только бы не… Не что? Бекман постучал в дверь, повернул ручку: было даже не заперто. Она сидела на бортике ванной, уперевшись локотками в колени и уронив лицо на ладони. Волосы спадали вниз. — Дьявол, — протянул Бекман, но усмехнулся. — Что с тобой? В ванную проникал свет только в узкое окошко над раковиной, и Бекман включил выключатель. Белым светом ламп ударило во все углы, и она подняла взгляд. — Я в порядке. Бекман слышал другую версию ее «я в порядке», сначала даже ей обманывался, когда от ее голоса отдавало надменным холодом, презрением и насмешкой к мягкосердности людей, которых она принимала за монстров. Это было «я в порядке», говоря которое она потом могла запросто пустить себе пулю в небо. Ее новое «я в порядке» звучало по-другому: заплаканно, с отекшим носом, немного вымученно и требовало участия какого-нибудь здравомыслящего и спокойного человека. — Разве? — спросил Бекман, подошел к ней, прикоснулся пальцами к ее лицу, она подняла подбородок, и свет упал ей на лицо: от слез у нее глаза были голубее неба, и только краснота века придавала ей заплаканный вид. И еще поалевшие щеки и неубранные волосы, обычно лежавшие с прямотой линейки, и разбитый вид, полностью не соответствовавший идеальному порядку комнаты. — Нет, — сдалась она. Сразу. Вот так просто, без боя. — Это безумие, Бекман, — она снова уронила голову на ладони. — Что случилось? — спросил он, и она покачала головой. — Да ты меня засмеешь. — Ты пьяна? — Нет. Вино вчера было отвратное, кислятина, — сокрушилась она. Бекман удивился — вино было совершенно такое же, что и в предыдущие разы, из того же ящика, того же урожая, и того же разлива и одной партии — то же самое, что она пила прежде и которым был забит один из трюмов под самый потолок. — Мы уже отплываем? — Не прямо сейчас, — сказал Бекман. — Через полтора часа, скорее, — соврал он. Она предприняла вторую попытку поднять голову, оторвав ее от рук, после того как долго стирала слезы. Посмотрела на Бекмана в упор. — Нет, ты все-таки плут, Бекман. — Тебе водички? — Да иди ты, — ругнулась она, и Бекман усмехнулся. Она была в каком-то беспомощном состоянии необъяснимой истерики, которую пыталась унять, понимая ее нелепость, и не могла. Это было смешно. По-хорошему так смешно, почти до умиления. Эта же женщина могла с невозмутимым видом торговаться с подонками в порту с пристрастием, безбожно заговаривать зубы дозорным и в целом владела собой самым достойным образом. — Что с тобой? Давай уже, говори, меня ничто не удивит, — заверил он. — Закурю? — Да кури ради бога, — сказала она. Бекман щелкнул зажигалкой. — Я просто ночь не спала. — Я так и понял, — сказал Бекман. Кровать была заправлена явно прислугой. — Мальчика жалко. — Какого мальчика? — спросил Бекман. — Ну этого дозорного мальчика, — начала она негромко. Бекман поднял бровь. — Ну этого идиота, который наверное сбежал от матери и вместо университета пошел геройствовать, а загремел в ваши потешающиеся лапки. Господи Иисусе, я вчера думала я рыжего придушу за то, как ему весело. Она с каким-то беспомощным стоном снова сдалась и закрыла лицо руками. Шмыгнула носом. Бекман смотрел на это жалкое зрелище с чувством, что он совершенно не знает, что сказать. — Нет, я не берусь вас дергать из-за этой херни, но мальчишку жалко, господи боже мой, я всю ночь об этом думала, а потом думала какого перпуга я вообще должна об этом думать, и это бесит, и жалко, и Бекман, лучше бы я напилась этого вина блядского, но почему оно стухло или что с ним произошло. Не пила — нихера, а тошнило все утро, как с похмелья в двадцать лет, — она уже смешала все в кучу, вопрошала это все у Бекмана и он мог бы по пунктам пройтись по фактам жизни, но у него было легкое подозрение, что ей эти факты не сдались и не помогут. Она скорее его одарит пощечиной. Кто такой Иисусе, он вообще никогда не спрашивал. Какое-то ругательное слово. Без разницы, что оно значит. — И ты из-за мальчика, — уточнил Бекман, — всю ночь… — Да меня вообще переебало с этим мальчиком. Бекман покачал головой. Интересная формулировка. — Своими ножками ушел вообще-то, — сказал Бекман. — Я тебе не верю, ты плут, — сказала она, как отрезала. Шмыгнула носом, решительно поднялась с ванной, подошла к раковине, ужаснулась от собственного отражения в зеркале и умылась холодной водой. От этого краснота с ее щек немного сошла, и она забрала назад волосы, пропустив их между пальцами. — Я тебе серьезно говорю. Он чуть не пристрелил Лакки, Ясопп взялся учить его стрелять по-настоящему, чтобы он не смотрел в мушку две минуты перед каждым выстрелом — мол, окосеет. Ну и все. Под утро — ушел. Шанкс ему обещал. — Шанкс лжец, он не держит обещаний, — сказала она. Повернулась к нему, и само ее существование здесь в этой конкретно комнате могло бы быть прямым тому доказательством. — Но ты сама его попросила. — Это детали, Бекман, детали, — оборвала она. Мерила его взглядом. — Своими ножками? — Да, — сказал Бекман. Она как-то очень глубоко и надрывно вдохнула, как будто у нее дернулась грудь, и она, приложив к диафрагме ладонь, долго медленно выдыхала. — Вино можем проверить и стрясти с торгаша бабки, если кислое, — добавил он. — О, это была бы хорошая мысль, если бы мы не отплывали сейчас, — сказала она. Идея стрясти с кого-нибудь бабки почему-то ей приходилось по вкусу. Она не была жадной до денег но вообще-то очень любила выигрывать. В карты, в сделки, в деньги, в ложь. И ложь она чувствовала часто. — Ради вина можно отплыть и попозже, — заверил Бекман. — К тому же и Шанкс еще не объявился. Она помолчала. Потом, ничего не сказав, вышла в комнату, Бекман бросил сигарету в пепельницу и обнаружил, что она переодевает рубаху. Обернулась, застегивая пуговицы. — Ты меня утешаешь, да? — Бекман неопределенно покачал головой. — Дожили, Бенн, мать его, Бекман утешает женщину, — вынесла она суровый вердикт. Потом посмотрела на разбитый замок, отчетливо произнесла губами целую арию ругательств и, забрав ключи, вышла из номера. Убедила администратора, что замок сам сломался, и не заплатила ни белли. На Ред Форсе, когда они спустились в трюм, с пятнадцать минут экзаменировала вино, пока Бекман вкратце пересказывал историю ее утра Хонго и Лаймджусу — последний ржал, врач стоял, почесывая небритый подбородок — и показалась на палубе с бутылкой. Бекман посмотрел на нее. — Ну? — Отвратное, — сказала она. — Поразительно, — сказал Хонго. — Ты думаешь, ты сможешь от меня спрятаться? — Думаю, смогу. Шанкс с сомнением покачал головой. В порту с утра пораньше было ясно и пока не слишком суетливо. Она стояла, подперев задом ящик и сложив руки на груди. Сбежала с завтрака по одному богу известной причине и оборонялась в ответ на эти невинные разговоры о том, что смоется с корабля, едва ей надоест море. Она подняла брови, чтобы он объяснил свое сомнение. Шанкс коснулся ее подбородка пальцами. Их разговоры всегда буквально балансируют на грани того, что люди считали бы спором или ссорой, но жесты не обманешь — поддается руке, едва заметно улыбается. Это игра — и только. — Ладно. От меня — да. Но ты думаешь, сможешь спрятаться от Бекмана? Она перевела взгляд на старшего помощника, тот развел руками, мол, избавьте меня от участия в ваших умозрительных экспериментах. Шанкс усмехнулся, они вместе долго следили за тем, как Бекман говорит с грузчиком. Она наклонилась к его уху, прошептала негромко. — Думаю, смогу. Шанкс повернулся к ней, усмехнувшись. Поскольку Бекман это заявление все же услышал, теперь разговор непременно перетечет в еще более занимательное русло. Черт возьми, какой же Шанкс счастливчик. Эта женщина, которая его любит и понимает с полуслова его забавы, этот Бекман, который проследил за тем, чтобы Шанкс дожил до этой встречи. — С какой радости? — спросил Бекман. Грузчики потащили ящики на борт и Бекман отдал ей папку накладных. — Брось, Бекман, — улыбнулась она. — Если я решу, что мне осточертели ваши морды, вы меня не найдете. Не потому что я гений погони, просто мир огромен, а вы ходите на кораблях. Тут все как у Ахиллеса и черепахи и все дела, — она просмотрела грузы. — Алкаши, — сказала, как гвозь забила, но в целом осталась удовлетворена бумагами. — То, что тебя на вино теперь не тянет, не значит, что никому нельзя пить, золото, — сказал Шанкс. — Я ни капли не осуждаю. Я восхщаюсь, — сказала она с серьезностью, сродни учителю начальных классов. — Мне бы ваше здоровье. — А что со здоровьем? — У меня-то? — Она усмехнулась. Показала ладони. — Кости ломит, спина ноет, голова болит, шея хрустит, глаз дергается, — последовательно загибала пальцы одной руки. Оглядела Бекмана и Шанкса. Перешла ко второй ладони: — Сердечко шалит, в глазах темнеет, по утрам тошнит и… — Сходи-ка к врачу, — посоветовал Бекман. — … и совсем пропал аппетит, — закончила она. — Лакки растраивается, — с неподдельным сожалением добавила она, загнув последний палец: — И это я уже не говорю о кариесе. Поглядела на Бекмана снизу вверх, вскинула брови, возвращая к теме разговора: побеги из его, Шанкса, рук. Гипотетические. — Нет, ты сможешь спрятаться, но ненадолго, — Бекман закурил. Она влезла на ящик, подтянув под себя ноги. — Надолго я не переживу, — заверил Шанкс. Она усмехнулась. — Бекман, тебе придется найти ее быстро, или останетесь без капитана. — Спрячусь снова, пока вы две недели в море болтаетесь, — предположила она. Бекман принял ее слова с должным уважением. — Одну вещь не учитываешь. — Какую? Союзников? Информаторов? — Она поморщилась, когда Бекман отрицательно качнул головой. Курил, давал ей гадать. — Безопасность? Меня хлопнут до того, как я спущусь с корабля? — Свою выносливость к бегам, — сказал старший помощник. Шанкс усмехнулся: он вот про себя угадал. Нет, у них с Бекманом много мыслей сходится. Кто бы что ни думал. — Ну уйдешь ты раз, уйдешь два, а потом устанешь. — И что? Шанкс улыбнулся. Бекман не любил долгих объяснений. — Солнце, у нас кроме моря ничего нет, мы можем болтаться по нему сколько угодно и принимать это за приключение. Ты сама сдашься. Будь кошки-мышки картами, ты бы сказала, что проиграла еще до того, как села за стол. Она улыбнулась. — Такие вы двое из ларца, — сказала она. — Предложения они друг за друга заканчивают, боги, может еще начнете хором говорить? Она рассмеялась, Шанкс улыбнулся ей, Бекман стоял, черт, довольный и закрывался ладонью, которой держал сигарету. С той стороны причала крикнули: — Ну стало быть, мы закончили, — работяги показались Бекману, но он курил и был занят тем, что прятал улыбку, поэтому отозвалась она: — Благодарю, хорошие. Докеры, увидев женщину, немного смазались, расплылись. — Ну так… Это. Обращайтесь! Стало быть. — Бригада моряков разошлась, и Шанкс глубоко вдохнул привычный соленый запах моря вперемешку с ее духами, которыми отдавало из-за легкого бриза в порту. Хорошее место.