Часть 10
12 апреля 2023 г. в 11:50
Примечания:
Эту главу мне помогали писать целых два замечательных человечка! Заранее благодарю Вас, ибо получилась она прекрасной.)
Физкультура – настоящее зло. Дазай ругается матом, пока снимает эти чёртовы бинты, и раздражённо бросает на пол. Было бы чудесным решением запереться, дабы никто из одноклассников, или того хуже – учителей, не заметил изуродованное тело, но возможность конфуза вылетела из головы. На самом деле многие догадывались и частенько донимали паренька с вопросами, водили к школьному психологу, но когда та некомпетентная старушка заявила, что причина всех переживаний – это грядущие экзамены и стресс от лени, все как прокажённые отстали.
От переживаний, пф. Да с на каком основании она вообще выдала вердикт, когда Дазай «ни бе, ни ме», как говорится, на сеансе не проронил о своем состоянии. Отделался парочкой шуточек и неискренних комплиментов. Прошёл поверхностный и бредовый тест, тактику ответов которого быстро подхватил, и сам списал всё на подростковый максимализм.
Что ж, теперь, когда он один в этой раздевалке, за стенами которой настоящий гул, можно спокойно выдохнуть и остыть от жары. Суицидник настолько замучался потеть, аж футболку снял. Осаму любил моменты уединения и отдыха от слоёв марли, предательски греющих в самый разгар весны, но без них тело чувствовало себя некомфортно: привык. Дазай, грубо говоря, уже прирос к бинтам, пускай и носил их для прикрытия.
Многие люди уверены, что их настроение зависит от погоды. Конечно, зависимость есть, но она не так велика, как кажется. Каждый день человек проживает так, как ему этого хочется. Слабые люди только прикрывают погодой свое бессилие. В любую погоду можно быть по-настоящему счастливым. И в летний теплый день, и в осеннюю стужу, и в холодные зимние вечера, и в весеннее утро. Любая погода – будь то солнце или дождь – способны принести человеку радость, если он ее умеет получать от каждого проявления жизни. Несмотря на бушующий на окном мороз, мелкие капельки дождя наоборот вызывали легкую улыбка на лице парня. Его темные пряди волос мягко ложились на лицо, что было словно мертвым: бледным, холодным. На его душе было умиротворение, а на плечах расположился потрепанный портфель, забитый докладами по истории. К сожалению, вышло одно недоразумение: во время работы над ними со своим другом, они под конец спутали бумажки, забрав каждый чужой. С и без того мокрых волос стекали капельки воды, попадая вскоре на пиджак.
Зайти в учебное учреждение было легким делом. В этой школе юноша был не впервой, прекрасно понимая, где что расположено. Его сердце билось в ожидании встречи, пускай лицо с грубыми чертами лица оставалось безразличным. Многие младшеклассницы смотрели на него охая. Конечно: человек с русской, красивой внешностью и вкусом в одежде. Как на такого не посмотреть с удивлением? Многие влюблялись в него, не зная, что в душе он гниёт. Характер был сложный, хотя может показаться наоборот. Лишь Дазай мог понять Федора от и до, что не могло не вызывать восхищение.
Покинув коридор, Достоевский прошёл в старую раздевалку, где на стенах были граффити, нецензурные надписи, даже рисунок красовался в этих помещениях. Тонкие пальцы провели по желтой стене, с которой стиралась краска, в то время, как его окликнул знакомый зов.
— Федор? Из дома выгнали, раз сюда забрел? — Подбородок Осаму поднялся кверху. На его лице виднелась усмешка. Пройдя мимо старого друга, школьник легким движением пальцев размотал свои бинты, выкладывая новый рулон. Ужасающая картина открылась фиалковым глазам. Шрамы, один за другим, казалось, что они налазят друг на друга. Но его лицо даже не дрогнуло, наоборот - с интересом стал рассматривать этот момент. Секунды длились часами, а часы сливались в песок бесконечности.
Федор с уверенностью, огоньком в глазах стал рассматривать каждый порез. Дазай был не против: закусив нижнюю губу, шут прищурил глаза, учащенно дыша. Некомфортно. Тишина резала уши, хотелось что-то выдать, но вырвался только нежный вздох. Одернув руку к себе, Дазай осторожно заматывал ее по новой, ощущая скованность.
— Мне всегда было интересно. Почему такой сообразительный ученик, как ты, прячется в этом убогом месте, словно бродячая кошка? Переходи ко мне, – Хитрая улыбка расползлась по личику, а глаза сщурились в предвкушении положительного ответа. Вновь предательская тишина, а мысли в голове смешались в кашу.
– Думаешь моя маменька отпустит меня в другое учебное заведение, будучи учителем здесь?
– Ах да, насчёт этого, – Достоевский достаёт из сумки доклад на имя Осаму и отдаёт хозяину. – Твою мать пригласят в мой лицей. Вряд-ли такая перспективная дама откажется.
– Твоих рук дело?
– Что ты, совсем нет, – Многозначительная улыбка, абсолютно противоречащая словам, уже ответила сама за себя.
Дазай по-быстрому заматывается и прячет старый слой бинтов в портфель, спонтанно решив сбежать с урока к учителю истории, которого случайно заметил в окне на заднем дворике. Фёдору не составило труда догадаться, к кому именно идёт бинтованный, поэтому лишь пожимает плечами и даёт время подумать над предложением.
« — Одасаку, можно посоветоваться? – Получив положительный ответ, тот продолжил с еще большим интересом. — Фёдор предложил перейти мне в его школу. Пойдешь со мной ведь, правда?
– Дазай, ты же понимаешь, как трудно учителям найти свободное место в школьных заведениях. К тому же, Фёдор учится в лицее, а это совсем не мой уровень, – Всегда спокойный, моментами ласковый тон имел свойство влиять на Осаму сильнее, чем он думал. – И я бы на твоём месте прекращал общаться с ним, а о ребятах в его классе говорят всякую муть, аж дрожь берёт, – Тяжёлый вздох приходит с воспоминаниями о неприятных сплетнях. – Зная Достоевского, он не примет просто так твой отказ, поэтому подумай сам. Своё мнение я тебе уже сказал, выбор за тобой. »
И Дазай действительно задумывается: с одной стороны, учёба в престижном заведении ему бы не помешала, но с другой.. Фёдор явно что-то задумал, иначе и быть не может. Осаму знает его слишком хорошо, понимает ход его мыслей лучше, чем кто-либо другой и всем нутром чувствует неладное, вот-вот грядущее, затаивашееся, словно рысь на добычу, готовое прыгнуть и разорвать в клочья. Юноша ведь не был дураком, а как раз наоборот, доверие Достоевский не вызывал, а слова Сакуноске послужили катализатором сомнений. Шут знал, что водиться с таким, как его иностранный друг, равносильно самоубийству, но это в своей степени привлекало, ведь он не даст управлять собой.
Между ними царила своеобразная спокойная атмосфера, Фёдор любил в Осаму черту проницательности и ума, в роли собеседника он и вправду хорош. Брюнет не любил людей, приписывал себя к социопатам или мизантропам, хотя и громко сказано. Достоевский слишком хорошо разбирается в людях, чтобы понимать, с кем можно разделить досуг за болтовнёй, а к кому даже приближаться будет плохой идеей. Флегматичен, молчалив, но не рядом с шатеном. Однако рядом с ним каждый интроверт раскроется! Дазай не то, чтобы назойлив, не то, чтобы вынуждает – Фёдор сам, по своему, удивительно, желанию заводит философские разговоры, начиная от бытия бренного мира, заканчивая жалобой на шумных соседей. Оба имеют разные взгляды на жизнь, на смерть, оба абсолютно несоответственных натур, но одновременно так, чёрт возьми, схожи, что притягиваются и наслаждаются игрой – игрой, которая обычных людей пугала. Интеллектуальные потребности обоих подтолкнули на дружбу, в их взаимоотношениях есть всё, о чём одинокие гении могут лишь лелеять в своих снах, но банального доверия, которое свойственно всем адекватным людям, не замечалось. С одной стороны, Достоевский в глазах Осаму хороший слушатель, а с другой никак не сочувствующий друг. Но не в одном иностранце дело, а скорее в замкнутости кареглазого.
– Я принёс печенье, ты же просил, – Достоевский небрежно бросает пакет со сладким на стол, будучи уставшим от длинной дороги до дома Дазая усаживаясь за стул.
– Благодарю, Ваше превосходительство! – Хозяин квартиры шустро разливает горячий чай по кружкам и ставит одну перед самым носом друга, расправляя ранее брошенную упаковку. Фёдор про себя отметил, что Осаму далеко не эстет. И правда, ну хоть выложил бы во что-нибудь!
– Коля достал, – Затевает светскую непринуждённую беседу брюнет, делая глоток напитка, наплевав на высокую температуру, – Нервов иногда на него не хватает. Знаешь, я бы даже сказал, что чем-то вы похожи, – Но звучит последнее утверждение слишком измученно.
– Я тебя тоже достал? – Шатен уплетает уже вторую печеньку, усмехается, из-за чего крошки с губ падают на пол.
– Это не моё предположение, – Лёгкая ухмылка идеально вписывается в неоднозначный ответ. Такое для обоих уже не впервые, Достоевский знает, что Дазай его без сомнений поймёт. Всего понимал, за это он его и ценил.
– Думаешь мне не нравится лицезреть забавную картину в виде раздражённого тебя? Ах, Федь, ты меня совсем не знаешь! – Рука драматично хватается за сердце. К чаю тот даже не притронулся, несмотря на сухость во рту. Теплое солнце через окошко поглаживало бледную щеку Осаму, освещая его прекрасное лицо: всё выжидал подходящий момент для ответа.
Высокомерный, гордый и одновременно насмешливый взгляд смотрел в карии глаза шатена.
— Принял решение? — Раздалось с бледных, покусанных губ школьника. Казалось, ответ был очевиден, но нет: последовал отказ. Короткий, словно тонкое лезвие ножа. На лице Федора возникло недопонимание ситуации. — Почему?
— Здесь близкий мне человек. Я не собираюсь его бросать, ты должен понимать, — Каждое слово надрезало гордость того ломтиками, а терпение было на исходе.
Как он посмел отказаться от такой возможности? Неприемлемо! Фиалковые глаза ядовитым взглядом прожигали дыру в Осаму, настойчиво показывая свое недовольство. Юноша почесал затылок, отводя взгляд в сторону, ситуация была неловкой. Время предательски стало течь медленнее обычного, давя на атмосферу. В мыслях сразу всплыл Ода – единственный, о ком Дазай говорит в таком ласковом ключе.
Осознание бурей накрыло шатена: его глаза раскрылись, а тело дрогнуло, вскочив со стула, взяв ворот рубашки собеседника, тот слегка нахмурил брови, — Посмей только тронуть его. Я знаю это лицо, — Тяжелое дыхание разминало эту тишину. На бледном лице красовалась непритязательная, лёгкая улыбка и равнодушие в глазах. Оба знали, что будет.
Только одну сторону эта информация не радовала, а чуть дрожащие руки отпустили Достоевского. — Не строй дурачка, ты знаешь, что я не перейду к тебе, — Ладони сжались в кулаки, а глаза прищурились в отвращении. — Тронешь Оду – и не надейся на положительный ответ, — Темноволосый тихо усмехнулся, хитро прищурив глаза. Он прекрасно понимал свои будущие действия. Испуг в глазах друга вызывал смех, что был удачно сдержан, — Урод, — прошептал Осаму, провожая взглядом уходящего прочь Достоевского.
«Сейчас нужно найти Оду, пока это первым не сделал Федор. Хотя, с большей долей вероятности было то, что он заранее написал служивым псам..псам!»
Тело замерло, кончики пальцев онемели, а осознание накрыло с головой.
«Этот дьявол скорее всего заставит мафию убить Сакуноске.. знает ведь, всё знает, гад!»
Сердце бешено забилось, а на лице недопонимание: что делать? Куда бежать?
Шатен, стиснув зубы, рванул в сторону дома дорого друга, мысленно молясь не опоздать.
«Только не он, нет-нет. Может, тот пошутил..обычная детская шутка..»
Сердце йокнуло от вида приоткрытой входной двери дома. Не медля, он забрался на крыльцо, забегая внутрь.
— Одасаку? — Молчание.
Тишина давила, заставляя капельку холодного пота бежать по щеке. Услышав кашель из соседней комнаты, Дазай забежал туда: глаза расширились в ужасе, а губы поджались. Ринувшись к лежащему телу, он упал на колени, кладя его голову на них. Взгляд бегал туда-сюда. Заметив кучу следов пуль в еле живом окне, юноша прищурил глаза, смотря на друга – пулевое ранение рядом с сердцем. — Одасаку, чёрт возьми..Подожди, подожди, сейчас всё будет хорошо, я вызову скорую. Сейчас.. — Голос звучал неприемлемо уверенным, но он дрожал. На его глазах умирал близкий ему, мать вашу, человек!
Сакуноске, смутно смотря на парня, слабо, умиротворенно улыбнулся. Так нежно, спокойно, словно он вовсе и не умирал. — Дазай, гх, не нужно, — Слабое тело привстало на локтях, смотря в глубокие, испуганные глаза подростка. Сощурившись от резкой боли, он ощутил его руки, которые придерживали раненное тело. — Не стоит вызывать скорую. Я буду рад умереть в твоих объятиях, — Кашель раздался по комнате. Шатен хотел перебить, но остановился, решив слушать своего друга. Сбитое дыхание давало понять о том, как вся эта ситуация не давала ему покоя. Он бы заплакал, но не мог, давно не мог выдавить и слезинки, как бы ни хотелось. — С первого дня нашей встречи я думал, что же ты за человек, Дазай.. Хороший, или плохой.
— Стой, Одасаку, сейчас не время для таких мыслей..подожди, подожди. Пожалуйста!
— Не перебивай. — Прохрипев, схватился за каштановые волосы, заставляя смотреть в лицо. Тело дрогнуло, а с губ сорвался испуганный вздох. — Но оказалось, что ни один ответ не подходит тебе. Ты – серое пятно на фоне бело-черного полотна жизни, — Охладевшая ладонь ласково погладила щеку Осаму, от чего второй приластился, точно чувствовал теплые прикосновения в последний раз. — Ты не найдешь смысл в этой жизни, — Резко сорвалось с уст Оды, а лицо нахмурилось. Эмоций внутри было так много, даже те, которых раньше шатен не испытывал.
Всё же, слезинка прорвалась в уголку одного глаза, медленно стекая по теплой щеке, а за ней еще и еще. Чувство потери давило, сжимало тело, хотелось убежать вновь в такие желанные, такие родные обьятия друга.. Друга, что сейчас умирает на его руках. Большой палец ладони бывшего мафиози вытер слёзы с лица Осаму, продолжая свою речь, — Живи для себя. Только прошу, живи. Радуйся каждому мгновению. Слышишь? Посмей подвести меня, и я обязательно напишу на облаках слова о том, что ты так и не выиграл меня в карты, — Легкий смех раздался с уст, а после он затих, холодная ладонь упала на пол. Подавив слезы, парень закрыл нежные, добрые, но мертвые глаза. Он еще несколько минут сидел рядом, не желая уходить.
Дазай провожал своего друга в последний путь, из которого не было выхода. Но тут резкая злость накрыла все тело. Злость на виновника – Фёдора.
Хор голосов, воспевающих к Богу, эхом разносится по всем углам церкви, доходя до высокого потолка и отталкиваясь от фресок, с изображениями святых. В свете множества огоньков догорающих свечей, в тишине, разбавляемой высокими голосами, они кажутся почти живыми. Их взгляды внимательно обводят иконы в золотистых рамках, разноцветные витражи, соединённые из тысячи осколков стекла, и людей, что молятся всевышнему.
Дазай слышит приглушённое пение из коридора, в котором находится. Свеча опасно блестит в его руках, а тёплый свет, исходящий от неё, отражается в глубоких, тёмных пучинах глаз. Кажется, сейчас его сердце сжимают чьи-то железные руки, в попытке выжать последнюю каплю крови. Что-то непонятное, словно пятно чернил, что-то вязкое, словно болото, сейчас плещется в его душе, что-то такое, что больше никогда не покинет её. Во рту горько, будто бы он выпил лекарство от простуды, не запивая его водой, а горло неприятно саднит. Влекомый гневом, печалью и разочарованием, он...
Подсвечник со свечой падают на пол. Податливая ткань, давно выцветшая от изначального своего зелёного цвета, загорается первыми игривыми искорками. Такими, которые в хорошее настроение можно было увидеть в карих, отливающих темно-янтарным, практически чёрным с медным омутах. Осаму немигающим взглядом наблюдает, как ткань загорается всё сильнее, а в воздухе начинает чувствоваться запах гари. Огорчение застревает в горле и он надеется, что если сожжёт здесь всё дотла, оно уйдёт.
Уйдёт ведь?
С ткани огонь перебрасывается на деревянную мебель. Чёрный дым поднимается в комнате и становится почти невыносимо дышать. Никто из тех людей, что находятся здесь, не смогут выбраться. У них только один путь – сгореть и превратиться в прах. Конечно, большинство людей ни в чём не виновато и нужен Дазаю только один, но сейчас уже всё равно. Он расплатится с Фёдором за всё. Жизнь за жизнь.
Пока сам не задохнулся в этом затхлом коридоре, поскорее уходит, хмыкнув в пустоту напоследок.
Фёдор раскрывает аметистовые глаза, что становятся фиолетово-красными из-за вздымающегося к небу огня, который отражается в них. Языки пламени полностью захватывают всё здание церкви. Стоя совсем рядом с пылающими стенами, он ощущает жар, исходящий от алого пожара. Такого же алого, как кровь, сгоревших там людей. Сердце болезненно сжимается, кажется, норовя остановиться полностью, а бледные губы безвольно двигаются. Если бы не красный оттенок, отбрасываемый на кожу, она смотрелась бы ещё бледнее, чем обычно. Отчаяние и бессилие разливаются в груди, будто бы эмоции хотят утопить Фёдора в себе, накрывая его голову ледяными волнами во время шторма.
– Красиво горит, правда? – Позади раздаются неспешные, почти ленивые шаги. Тем не менее, поступь этого человека более чем уверенная, а голос звучит привычным, едва ли не небрежным тоном. Достоевский узнает все эти черты из тысячи.
Это был его промах. Промах ничем не защитить близкого человека от мести. Забыть о том, насколько жестоким может быть его друг. О том, что потеряв Одасаку, он не пожалеет никого. Осаму воспользовался знанием об этом человеке и подобрал прекрасную возможность избавиться от него, только для того, чтобы отомстить. Чтобы Фёдор почувствовал всё то же самое, что чувствовал он.
Всегда спокойный, беспристрастный Достоевский сейчас ощущает ударившую в голову злость.
– Ты... И чего ты добился этим? Если так желал отомстить, мог бы просто убить меня! – Он поворачивается назад, в сторону Осаму. Зубы чуть ли не скрипят от того, насколько сильно он их сжимает. В глазах, в которых обычно медленно колышется сирень на ветру, теперь расцветают грозовые, опасные тучи и сверкают молнии.
– Нет. Просто убить тебя недостаточно. Мои чувства не сравнятся со смертью. Смерть дарует покой, но только тому человеку, что принимает её. Ты, как никто другой, должен понимать меня, – Дазай не прерывает зрительного контакта, всматриваясь в злые глаза напротив. Позади них горит церковь и расцветает кровавый закат, почти слившийся с огнём в одно целое.
Зная, насколько религиозным был Достоевский, а значит и его близкий друг, Осаму не нашёл возможности лучше, чем эта. Жестоко? Ещё бы. Но разве Фёдор не поступил столь же жестоко с ним из-за своих эгоистичных убеждений? Его всегда раздражало то, что Дазай предпочитал слушать совета Сакуноске и ставить его на первое место. Лишь об одном упоминании о нём у Фёдора внутри всё неприятно сжималось. Он чувствовал почти обиду. И действительно поступил эгоистично, убив его, пусть и чужими руками. Но он лишь хотел, чтобы Осаму хоть раз послушал его, а не других. Однако, теперь этому не бывать никогда.
Но Фёдор не хочет верить. Отказывается верить в то, что потерял не только Осаму, но и его – своего единственного дорого человека, от которого так успешно избавился его уже бывший друг. Однако, такова реальность. Пусть его привязанность к Осаму была сильна, даже несмотря на некоторые различные взгляды на жизнь, теперь он не сможет простить его. Как и сам Дазай не сможет простить его.
– Так знай же, Дазай, ты совершил преступление не передо мной, а перед Богом!
Фёдор злостно сверкает глазами напоследок, навсегда разворачиваясь к этому человеку спиной. Если бы он мог, он бы наверняка заплакал, но всё, на что сейчас способен – это ощущать жгучую боль. Юноша никогда не забудет этот день, когда опробовал на себе весь гнев Осаму.
– Сколько лет дружим, а этот выродок до сих пор не запомнил, что я неверующий, – Дазай как-то удовлетворённо улыбается, странно хмыкая вслед брюнету. Отныне их дорожки разошлись навсегда. Эти люди – до дрожи злопамятные особы, мстительные, хладнокровные, чьё доверие рушится навеки, разбей ты его хоть раз. И они сошлись: волна и камень, стихи и проза, лёд и пламень. Не столь различны меж собой, сперва взаимной разнотой.
Достоевский знает, насколько сильно он ранил Осаму, избавившись от раздражающего друга. Знает, что виноват. Знает, что заслужил терпеть эту боль, пускай и отказывается принимать свой проигрыш.
Бинтованный последний раз оглядывает уже почти сгоревшее священное здание: дым продолжает красить серое небо своим черным полотном, крики людей, которые явно числятся умершими, уже прекратились. Тяжёлый вздох и Дазай разворачивается в сторону дома, откровенно разочарованный тем, что это воспоминание останется в его памяти навсегда, всегда будет со скрежетом царапать сердце. Его состояние достигло совершенства морально убитого, теперь он один. Совершенно и полностью одинок, не знает простого человеческого счастья, уже не знает, кому может довериться, кого назвать другом. Боится сближаться, понимая всё суровое отношение жизни к нему, боится даже думать о чем-то подобном. Единственный человек, благодаря которому Осаму чувствовал себя чуточку спокойнее, нынче мёртв. Мёртв из-за Фёдора, мать вашу, Достоевского – человека, ранее искренне симпатизирующий ему как собеседник и друг.
На кой чёрт он вообще счёл верным решением общаться с этой премерзкой крысой?
– Где ты был? Уже поздно, я обыскалась вся, – Женщина скрещивает руки на поясе, строгими очами оглядывая пришедшего сына в двенадцать часов ночи с больно счастливой улыбкой.
– Задержался у отца, – Звучит сухо и равнодушно в ответ.
– Я тебе говорила не водиться с ним. Наберёшься всякой мути от своего папаши, а мне потом из тюрьмы вытаскивай! Чтобы больше я тебя с ним не видела!
– Работу лучше ищи, мам, – Мичико Дазай вспыхивает словно спичка от такого дерзкого ответа. По ее мнению, ещё и неуважительного и грубого.
Юноша игнорирует мать, а лишь запирается в комнате, находясь где-то в своем мире: ему плохо. Осаму чувствует, как ресницы невольно становятся мокрыми от поступивших слёз, вот-вот готовых перейти грань к свободе, но он всеми силами подавляет все страдания в себе, стараясь заглушить приятным воспоминаем о удачной мести. Мрачная погода за окном служит идеальным фоном для настроения Дазая, ливень будто бы отражает его душу, пока мысли витают вокруг лезвия, которое парниша прихватил на улице. Чудно, у него как раз прошлый потерялся.
Рукав промокшей ветровки задирают, бинты распутывают и многострадальная левая рука вновь получает новую порцию боли.
Словами не описать, как Осаму презирает Фёдора. Они враги и их связь была вселенской ошибкой, что унесла за собой множество невинных жизней.
***