Путь в никуда

      — Зиг Хайль!       Эрика с трудом увернулась от взметнувшейся вверх правой руки. Покачала головой, смерив недовольным взглядом мужчину.       — И тебе привет, Ганс.       Названный Гансом тихо рассмеялся: приятный мужской тембр подкупал многих женщин, но Эрика всегда оставалась равнодушной. Ганс был нехорошим человеком с красивой внешностью. Это почти была история для поучительной притчи о ненадёжной красивой внешней оболочке, которая надёжно скрывала гнилое нутро.       Проще говоря, Ганс Майер был нацистом в самом настоящем смысле этого слова.       — У нас тут так принято приветствовать соратников, Эвтерп, — Ганс в приглашающем жесте указал на стул, а сам развалился на кресле напротив девушки, — а ты хочешь стать нашим соратником. Или я не прав?       Эрика послушно опустилась напротив, чуть прищурив глаза. От красного цвета кругом рябило.       Нацисты были нередкими гостями боев на Арене. Они любили приходить на так называемые национальные бои, придуманные специально для «дорогих гостей». Впрочем, это всегда был взаимовыгодный обмен: хозяева Арены получали большие спонсорские деньги и политическую поддержку, а нацисты развлечение, подобное тем, которое получали их предшественники во время Второй мировой войны. Иногда Арена выделяла пару-тройку списанных бойцов на эксперименты, в качестве подарка.       — Я хочу работать, а не вступать в партию, — Эрика спокойно выдерживала взгляд цепких голубых глаз. Ганс будто сошёл из страниц с учебника по евгенике: рослый, с идеальными чертами, голубоглазый блондин. Истинный ариец.       … жаль, что в Интернете давным-давно были слиты результаты ДНК-теста Ганса, которые недвусмысленно показали наличие еврейской крови.       Жизнь была иронична.       — Интересно, — Ганс хмыкнул и весь подобрался, будто волк перед нападением. Повадками мужчина действительно частично походил на опасного хищника. — Работать пропагандистом нацистских идей, в нацистской партии, но при этом не быть идейным сподвижником.       — Если ты не забыл, Ганс, мы живём в капиталистическом обществе. Мне нужны деньги, и я их получу любым способом. Ты знаешь: я много лет убивала, чтобы получить паёк. Написать пару стихов или песен за большее — это мне по силам.       Эрика на миг подняла взгляд чуть выше головы Ганса и внимательно всмотрелась в картину. Точнее, портрет.       Давно мёртвый диктатор смотрел куда-то в сторону. Художник, изображавший Гитлера, точно не смог добавить ему величия или чего-то в этом роде, даже если хотел. Человек на картине больше походил на безликое серое пятно с красной повязкой на плече, а не на кого-то, кто вселял страх чуть более половины столетия назад. Возможно, это был саботаж художника, может, неумение передавать через изображение нужные эмоции.       Ситуация стала ещё более сюрреалистичной, когда Эрика поняла, что взгляд Гитлера направлен в сторону двери, ведущей в туалет. Теперь всё больше походило на намеренный бунт Ганса.       — … Эрика, я знаю тебя очень давно. У меня нет сомнений в том, что ты всё сделаешь лучшим образом. Но и ты пойми меня: мы — политическая партия, а не проходной двор. Без подтверждения хорошей крови и идейной просвещённости… Боюсь, мы не сможем принять тебя только из-за старого знакомства, — Ганс говорил жалостливым тоном, но настолько притворным и приторным, что Эрика чувствовала песчинки сахара на своих зубах.       — С историей у меня проблем нет, — Эрика склонила голову набок, примеряясь. С Гансом разговаривать всегда было трудно, как и с любым другим радикальным человеком. Но деньги Эрике были нужны, и сейчас только старые знакомые могли ей помочь. Кто же виноват, что выбирая между нацистами и бывшими Хозяевами, она, не думая ни секунды, выбирает первых? Все её знакомые — это последние моральные уроды. Она ничем не лучше их. — С кровью тоже.       Ганс некоторое время помолчал. Вряд ли серьёзно размышлял: Эрика была уверена в том, что решение было принято ещё в ту секунду, когда она озвучила свою просьбу. Её имя знают, а её мнение важно. Любым политикам нужен такой союзник как она. А если Эрика будет помогать не только своим лицом, но и делом… Партия живёт на поборы со всего мира. Найти пару сотен долларов для оплаты её труда — это не проблема.       — Нам нужны своевременные статьи в газету, а также стихи и меткие фразы для листовок. Испытательный срок в неделю.       — Я больше и не просила, — Эрика не была журналистом, но это она оставила при себе. Учиться чему-то новому в экстренных условиях было не впервой.       Договор, прозвучавший на словах, закреплять никто не спешил. Никто не станет её — бывшую рабыню — официально устраивать даже на самую мелкую должность. Но её не рискнут обмануть. Не её побоятся, но того, кто за неё может вступиться, пусть даже и сама Эрика не хочет этого.       Эрика не протянула руку для рукопожатия, как и Ганс. Оба побрезговали, но каждый из-за своей причины.       Совсем скоро тяжёлые дубовые двери захлопнулись за спиной Эрики и позади неё пропало всё: Ганс, портрет давно мёртвого диктатора, красный цвет и совесть.

***

      Эрика чувствовала себя куклой, на которую примеряют разные неизвестные ей приспособления вместо платьев и украшений. Однолинзовый был педантичен в своих действиях, почти бережлив. Эрика не чувствовала ожидаемой боли: возможно, её пленитель не желал ей мук, может, к этому ещё не предполагала нужда. Одно Эрика понимала кристально ясно: в любой миг относительное спокойствие могло смениться бурей. Страха не было — было напряжение.       Ожидание агонии очень сильно утомляло. Эрика не понаслышке знала, что нет ничего более неприятного, чем неизбежное. Хотелось верить, что боль будет либо достаточно сильной, чтобы потерять сознание, либо терпимой. Во время боя одним из самых верных путей к победе был один — перетерпеть боль. Не морщиться и не пытаться закрыться: одна секунда слабости будет стоить кому-то жизни.       Порой в отсек заходил красный. Он что-то выговаривал на странном языке манерным тоном однолинзовому, а потом недовольно качал головой. Эрика предполагала, что красный был в непосредственном подчинении у фиолетового, и первому это очень не нравилось. Эрика отчасти понимала его чувства. Ей самой в первое время пребывания на Арене приходилось быть под опекой неприятной личности. Потом её статус изменился, но проще жить от этого не стало.       — Меня убьют? — Эрика подала голос впервые за долгое время, но повторила тот же вопрос, что задавала Мегатрону. Умирать не хотелось: ни на Арене, ни на корабле металлических пришельцев. Так было устроено всё живое: бесконечная борьба за выживание, порой переходящая почти в животную потребность существовать. В любом состоянии.       — Нет, — однолинзовый ответил спокойно и коротко. Пояснения не последовало, но Эрика была удовлетворена, как и ответом, так и тем, что с ней продолжают разговаривать. Это было важно. Обычно палачи не любили трепать языком с теми, кого через несколько минут убьют. Адекватная практика, призванная не дать убийце даже минимально привязаться к своей жертве.       Работала ли человеческая психология на инопланетян? Эрика думала, что частично. Если так случилось, что такой разный мир на Земле живёт по одним законам, то почему Вселенная вне маленькой планетки должна жить иначе? Для Эрики-писателя этот мир действительно был поэтичен. Всё вокруг подчинялось законам литературы. Для Эрики-воина мир был слишком реалистичен в худших своих проявлениях.       — Когда я смогу уйти отсюда? — вопрос был рисковый. Он мог вызвать как и вспышку гнева, так и насмешку. Но однолинзовый не выразил ни первую, ни вторую эмоцию. Он продолжал делать свои измерения, оставаясь абсолютно равнодушным к Эрике.       — Это зависит от результатов исследования и воли лорда Мегатрона, — очередной лаконичный ответ, который внёс неприятную ясность.       На исследования Эрика повлиять не могла.       А сможет ли повлиять на решение Мегатрона?       Это казалось глупым. У неё не было рычагов давления на металлического титана: она не могла вызвать в нём страх перед её силой, не могла угрожать. Шантажировать было нечем, а если подкупить… То тоже пустое. У неё точно есть что-то, что нужно им, но как можно подкупать тем, о чём понятия не имеешь? И ведь вся эта ситуация произошла из-за того, что она пошла прогуляться в пещеру!       Эрика вздрогнула, когда ей в шею вошла тонкая игла. Металлические тентакли, выходящие из грудины однолинзового, аккуратно держали человеческих размеров шприц. В шприце мутноватая жидкость, не имеющая чёткого цвета.       Плохо было дело. В незнакомом месте позволить вколоть в себя неизвестную дрянь — это почти смертный приговор. На Арене обычно после подобных уколов не просыпались. Кто-то шёл на органы, другие «переезжали». Кого-то использовали в бессознательном состоянии. Клиенты были разными, запросы тоже. Эрика не знала, кому повезло больше: тем, кто после инъекции проснулся, или тем, кто заснул вечным сном.       Дискомфорта не было. Если это наркотик, то совсем скоро он подействует; если снотворное, то Эрике лучше лечь: лететь вниз головой с высоты собственного роста на жёсткую поверхность не хотелось. Впрочем, однолинзовый казался логичным существом. Если бы эта жижа должна была её заставить потерять сознание, то тогда бы её положили, а не поставили.       Неожиданная и неприятная мысль прострелила висок: а что, если это яд? Что, если пришельцам она оказалась не нужна, и чтобы не пачкать пространство вокруг, её решили отравить? Гибель от яда — это очень неприятный процесс. Эрика видела пару раз действие цианида и мышьяка в те моменты, когда бойцы травили своих конкурентов по Арене. Человек падал, задыхался. Потом выходила рвота с кровавыми разводами, а через некоторое время тело затихало навсегда.       Автоматические двери в отсек отворились и в него вернулся тот, кого Эрика желала и не желала видеть одновременно. Мегатрон, покрытый странной голубой жидкостью, отливающей фиолетовым, величественно зашёл в отсек. Первым делом он направился не к Эрике и не к однолинзовому, а к огромной платформе.       Правда в одиночестве ему остаться не позволили: однолинзовый медленно подошёл к Мегатрону и что-то начал говорить на щёлкающем языке. Эрика попробовала вслушаться в интонацию — это помогало, когда её Хозяева разговаривали с иностранными гостями — но отчего-то совсем не могла понять, как именно говорит однолинзовый. Тон его не походил ни на вопрос, ни на восклицание. Эрика лишь могла предположить, что инопланетный робот объясняет Мегатрону результаты исследований.       Эрика усилием воли заставила себя отвернуть голову от разговаривающих. Пялиться не стоит. Это никому не нравится и может спровоцировать на конфликт. Вступать в конфронтацию с теми, кто может одним движением раздавить её — дело гиблое.       Совсем скоро монолог однолинзового подошёл к концу, и он убрался прочь из отсека. Больше никто не стоял между личным разговором Эрики и Мегатрона.       — Я вижу твой страх, человек, — Мегатрон не поднялся с платформы, оставаясь на приличном расстоянии от стола, на котором продолжала стоять Эрика. Это не мешало голосу металлического титана звучать громко, почти оглушающе. И ведь это был даже не крик и не повышенный тон. Так говорили ораторы, которые многие часы посвятили вольной толпе и сохранили привычку в разговорах тет-а-тет.       Эрика на миг опустила взгляд, а потом, набравшись смелости, встретилась в молчаливом противостоянии с Мегатроном. Не было смысла подтверждать очевидное. Страха оказаться проигравшей не было: Эрика не надеялась обыграть Мегатрона на любом из полей битв. Сейчас её единственной целью стало выживание.       — Где эта дерзость, присущая вашему виду? — теперь Мегатрон поднялся, и его тень достала Эрику. Красные линзы смотрели куда-то в душу, сквозь плоть и кости.       — Я не хочу казаться грубой на чужой территории.       Сперва фраза повисла в воздухе. Она казалась Эрике ни к месту, но если бы она молчала, то лучше не стало бы. Слишком долго игнорировать собеседника — это невежливо и опасно. Тихий рокочущий смех прокатился мурашками по позвоночнику Эрики. Мегатрон не зол на очевидную шпильку: уже хорошо.       — Ты уже, человек.       Ложь. Эрика не дерзила, была учтива. Она не вырывалась, не пыталась сопротивляться. Однако не ей и не сейчас диктовать условия. Если Мегатрон ради смеха хочет выставить её виноватой, то она смиренно опустит голову. Лишиться её не хотелось.       — У меня не стояло такой цели.       Ни смерти, ни боли, ни потери сознания от введённого Эрике препарата не наступило. Это обнадёживало, но напряжение продолжало сохраняться. Долго ходить вокруг да около смысла не было: как бы ни хотела Эрика отсрочить момент своего приговора, он должен был наступить. Когда она начала говорить, голос её не дрожал.       — У меня есть просьба, — Эрика лукавила. Не просьба, а мольба. Падать на колени было бесполезно: что инопланетянину до мук человека? Тут нужно было действовать по-другому. Прямолинейно, но аккуратно. Опыт, полученный на Аренах, сейчас был как нельзя кстати. Натренированная психика не подводила в экстремальный момент, а тело чётко подчинялось командам.       — Что же попросит человек? — Мегатрон на миг задержал взгляд на большом шраме, рассекающим лицо белковой. Быстрый анализ показал, что ранение получено давно. Лорд десептиконов усилием воли задвинул желание узнать историю этого боя у человечка. О, у него будет много времени на это. Теперь, когда Оллспарк выбрал местом своего хранилища слабую органическую плоть, у этого человека не было выбора. Она будет здесь, на Немезиде до того самого клика, пока Шоквейв не сможет достать артефакт из белковой. Дальнейшая судьба человека была очевидна.       — Мне что воля, что неволя; что свобода, что несвобода — всё одно, — в моменты стресса Эрика всегда переходила на литературное повествование. Абстрагироваться, уйти от реальности. Стать книжным героем, слиться с сухими строчками текста. Пусть вся драма останется в нём, пусть не превратится в реальность. — С любым решением я смирюсь, — Эрика лукавила. Покачала головой, но взгляда не отвела. Этот молчаливый бой с Мегатроном она не могла проиграть. Не потому что хотела победы, а потому что от неё зависела её жизнь. — Я домой хочу вернуться живой. Большего не прошу.       Металлический титан не шелохнулся. Он замер молчаливой фигурой, слепленной из тьмы и фиолетово-красных отблесков. Состоящий из сегментов и из чего-то более прочного, чем металл, Мегатрон вселял в Эрику нечто похожее на уважение. Мегатрон был похож на Эрику, а она была похожа на него — до чего же смешной бывает судьба и её хитросплетения.       — Слишком много пустых слов, — Мегатрон изогнул испещрённые мелкими шрамами губы в презрительной усмешке. Органика держалась молодцом: не падала на колени, не молила о пощаде, но это не отменяло того, что в её словах всё равно читалась просьба сохранить ей жизнь. У Мегатрона не было выбора. Оллспарк был ему нужен и белковый организм никто уничтожать прямо сейчас не собирался. Человеку знать об этом было необязательно. — Ты умрёшь тогда, когда станешь бесполезна.       — Я большего и не просила.       Эрика тихо выдохнула. Смерть сегодня не заберёт её: время на планирование собственного спасения появилось. И пусть у Эрики не было плана и даже мысли о том, как правильно действовать, она выиграла главное в этой битве взглядов.       Время.