When hell freezes

Вывеска поскрипывает в такт шагов: твердит о себе слишком настойчиво, мигает наполовину сгоревшими лампочками, заманивает. Неоновые и уже совсем тусклые буквы напоминают о тяжести прожитых ими лет, о всех проходимцах, что здесь однажды побывали в поисках ночлега. Вряд ли что-то подобное ещё будет возможно найти в ближайшую сотню километров. Особенно сейчас, когда соседний город стёрт с лица земли.       Леон старается об этом не вспоминать, лишь задумывается о неожиданно упавших на его плечи проблемах, незримо давящих с каждой минутой всё сильнее.       Их высадили в сотне метрах отсюда, указали коротко дорогу, приговаривая, что больше им здесь ловить нечего – особенно в таком виде. Леон был благодарен и такому добродушию, потому что пройти с десяток километров, когда до этого с сутки пытался просто выжить – задача та ещё.       Воздух будто искрится, когда Леон оплачивает номер, протягивая грязную и мятую купюру – мало отличающуюся от него самого – старому хозяину мотеля. Тот смотрит недоверчиво, щурит мелкие глаза, взгляд поочередно кидает то на самого Леона в потрепанной, вонючей форме полицейского Раккун-Сити, то на девочку, что выглядывает из-за спины и смотрит доверчивыми голубыми глазами. Возможно, спецодежда из города, обратившегося в пепел, и несчастный вид ребёнка могли повлиять на вердикт о заселении, но слегка погнутый ключ с криво написанной цифрой пять всё же отдаётся в дрожащие руки.       Будь Леон чуть менее уставшим, плечо не таким саднящим, а мозг более светлым – обязательно поблагодарил бы старика куда искреннее, но пока что лишь кивает, кидает тихое “спасибо” и, аккуратно подгоняя Шерри рукой, отправляется на поиски нужного им номера.       Потрескавшаяся краска, слегка отошедшие друг от друга доски в двери и гордая, хоть и потрёпанная временем, цифра пять на них стали первым достижением цели. Леон всё ещё слышит за спиной тихое ворчание хозяина мотеля, тяжёлое дыхание Шерри перед собой, что, на минуточку, выглядела всё же опрятнее него и не воняла мусором или чем похуже. Доверия пока что мало, но оно ему и не нужно. Мысли кружатся совершенно в другом направлении, бьются от стенки шаткого сознания, пока перед глазами продолжают мелькать страшные воспоминания: падение Ады, потухшие глаза Аннет, дрожащие губы хозяина магазина, что пытался защитить уже заражённую дочь, тускнеющее лицо Марвина.       Леон выдыхает медленно. Снимает броню, что, кажется, за всё то время срослась с ним в одно целое, хотя стоит отдать должное: не будь её – не прошёл бы и половины пути.       Скидывает всё лишнее, но оставляет пистолет: он приятно тяжелит кобуру. Кажется, это стало ещё одной вещью, прощание с которой он не допустит в ближайшее время.       Шерри засыпает почти сразу. Сначала Леон замечает, как она с любопытством разглядывает его форму, изучает, сканирует. Потом – как веки её слегка дрогнут, мышцы медленно расслабляются. Это даже позабавило. Ему же засыпать сейчас не хотелось. Перед глазами всё ещё мельтешат страшные картины: они выводят из строя и с силой бьют по сознанию.       Леон ищет душевую, бродит по незнакомому узкому коридору противного лимонного цвета, прислушивается к пустым комнатам, будто оттуда обязательно должна выскочить собака, у которой не будет половины морды, или тиран ростом с двух человек и с мерзкой серой кожей. Ладони уже сами дёргаются к пистолету, стоит половице протяжно скрипнуть, а лишнему звуку удариться о глухие стены.       Леон не справляется.       Душевая здесь не отличается красотой, но едва ли стоит обращать внимание. Вешает полотенце на крючок, задвигает ржавую щеколду, отделяющую его от остатка мотеля. Комната кажется небольшим спасением, пленительным Раем, из которого нет желания выбираться. Навряд ли верующие представляют такое священное место как комнатку три на три с потёртым кафелем в трещинах и сколах.       Леон подходит к разбитому зеркалу. Шаги даются с усилием, мышцы скованы и протяжно гудят, рана горит как напоминание обо всём пережитом. Пистолет тяжелит кобуру, утягивает вниз.       Смотреть на себя кажется мукой, а видеть в отражении за спиной призрачные лица, искаженные вирусом – невыносимый Ад. Леон дёргается на каждый лишний шорох, постоянно оглядывается, излишне тщательно осматривает комнату в поисках заснувшего зомби.       – Я схожу с ума. – Невесело усмехается над собой, возвращается к раковине, сжимает её края. Организм требует отдыха, желает отоспаться за все пройденные испытания. Мозг же в ответ рисует одни и те же картины, напоминает о ещё не забытом, будто оно было нужно.       Когда пытаешься выжить в апокалипсисе, думать о боли, страхе, усталости времени нет. Есть только бессмысленная попытка продержаться подольше, пока что-то вечно хочет тебя убить. Сейчас щупальца отчаянья просачиваются сквозь ослабевшую защиту, выстроенную меньше суток назад.       Кран плюётся, кряхтит под давлением, недовольно шумит, пока не выпускает поток едва тёплой воды. Леон подставляет руки под слабый напор, пытается отмыть всю скопившуюся слоями грязь, прилипшую кровь – как его, так и чужую. Трёт лихорадочно, мылит всё сильнее, пытается очистить кожу от следов чужой боли. Дёргается от случайных звуков, что доносятся временами из-за воющего за окном ветра. Как глупо было в душевой делать окна, разве нет?       Леон ощущает чужое прикосновение слишком ярко: чья-то рука давит на простреленное плечо. Заставляет быстро обернуться, выхватить пистолет, чтобы гнилые зубы не вонзились в кожу раньше, чем он успеет нажать на спусковой крючок. Но в полутьме комнаты лишь его слабая тень.       Задыхается от паники, охватившей после фантомного касания, оглядывает комнату снова. Здесь никого нет, но липкий страх всё равно струится по коже.       Оружие увесистое, оно давит на ладонь. Леон обхватывает рукоять крепче, оборачивается к зеркалу, смотрит то на отражение, то на ствол в руке.       Его уже не первый раз посещает мысль прикончить вместе с собой воспоминания о Раккун-Сити, но теперь это кажется самым логичным исходом, чтобы не свихнуться окончательно. Если раньше он продолжал бороться от кипящей внутри злости, то сейчас, стоя перед зеркалом в дешёвом мотеле, остатки её заглохли как старый двигатель.       Леон прикрывает глаза в желании перестать видеть спасательный предмет, крепко сжатый пальцами. Задыхается от мыслей, чтобы закончить всё, и ищет в себе силы бороться. Комната сжимается, кислорода будто становится меньше, и дышать тяжелее. Руки дрожат сильнее, страх пронзает позвоночник.       Остаётся только поднять ладонь, поднести ствол к виску и нажать. Быстро, без промедлений, пока мозг не успел дать обратную команду.       Леон не решается. Медлит, прокручивает в голове уже пережитое, поэтапно вспоминает каждую смерть, будто пытается добить себя побыстрее. Среди мелькающих картин, пропитанных болью и кровью, слишком светел новый образ – Шерри.       Леон вздрагивает, резко разжимает рукоять, и пистолет с грохотом падает на холодный кафель.       Судорожный вздох, испуганный взгляд сначала на собственные пальцы, потом на отражение в зеркале. Дрожь пробирает сильнее.       За этими ветхими досками, которые едва можно было назвать дверьми, сейчас скрывалась девочка – ещё несовершеннолетняя – потерявшая в один день и своих родителей, и дом.       Свет предательски моргает, подбивает выбрать путь как можно быстрее. Пистолет поблёскивает в тусклом свете ламп на кафеле, привлекает внимание. Стены давят. Леон сводит взгляд к оружию, сжимает потрескавшиеся губы, дышит тяжело и часто, никак не может прийти в себя.       Шерри.       Если кто-то сейчас и нуждается в поддержке больше, чем он – это та самая девочка с ярко-голубыми глазами и светлыми волосами, заплетённми в слабый хвост. У неё впереди ещё целая жизнь.       Камень на душе тяжелеет, вместе с ним сердце пропускает лишние удары.       Леон поднимает пистолет, смотрит на него, будто впервые, убирает обратно в кобуру. Кожа горит от касаний с металлом, в носу мерзкий фантомный запах пороха, гнили и дыма.       Сейчас остаётся ещё один человек, которого нужно попытаться спасти, дать временную опеку прежде, чем этим займутся службы.       Кран снова плюётся, лампочка противно мерцает.       Всё же ему надо ещё немного пожить.