When hell freezes

Многие вещи со временем вызывают привыкание, какими бы отвратительными они не были. Даже если этого не хочешь, оно настигнет, и самое горькое блюдо, от которого обычно воротит, покажется настолько пресным, что забудешь его изначальный вкус.       Военные тоже к крови привыкают. И к ранениям, и к смертям. Алый цвет преследует во снах, размазывается по лицам и забывается в неловких и даже глупых разговорах, когда ты шутишь после десятка убийств.       И Ада, кажется, привыкла к этому бесчисленному количеству смертей. Пули в голову каждому, кто пытается напасть, лезвием по горлу до булькающего хлюпа и стона в ответа, до хруста костей в шее. Потому что на войне как на войне, и если ты не победишь – победят они. А цена ошибки выше, чем в компьютерных играх, и нажатие кнопки рестарт недоступно.       Стук каблуков по изношенной временем дороге. Яркими пятнами пестрит перед глазами алый, впитывается в мелкие трещины, сливается воедино с кусками асфальта. Ада не спешит: аккуратно обходит трупы, тяжело упавшие на асфальт, будто вот-вот схватят. Здесь люди, здесь зараженные. Кто-то смотрит пустыми глазами, уже стеклянными. Некоторые будто временно уснули, у зараженных же размазанное лицо и белесые глаза.       Образец у неё, но уходить не спешит, только смотрит, обходит каждого на жалкой парковке, что навсегда останется хранить в себе страшные воспоминания о теракте.       – Как старомодно. Они всё никак не поймут, что уничтожить человечество – самый глупый вариант решения проблемы, – Ада усмехается, качает головой. Всё в этом мире остаётся прежним.       Взгляд блуждает вдоль, замечает до боли знакомую рубашку. Сердце щемит, срывается в бешеный ритм, пока она ускоряется, чтобы рассмотреть неизвестное тело ближе. Выдыхает, когда видит далеко не золотую копну волос.       – Понапокупают одинаковых вещей, – хмуро фыркает она, – ну и глупости.       Проходит чуть вбок. Эхом отражаются крики с других районов, тяжело рвутся надвое. Привыкание оседает пылью на душе, заставляет скрипеть сердце, которое смирилось с вечным кошмаром.       Ада останавливается у очередного трупа: молодая девушка, лет на 10 младше неё. Присаживается, упираясь коленями в твердую землю. Раскрывает ладонь, крепко что-то сжимающую.       Икона?       Ада улыбается немного грустно, переворачивает женщину, вероятно, совершенно случайно попавшую на эту парковку, вкладывает иконку обратно. Теперь замечает новое: округлый живот, слишком сильно выделяющийся на фоне стройного телосложения.       – Черт.       Отворачивается, жмурит на пару мгновений глаза, пока в горле застревает тошнотворный ком. Очередная душа, случайно попавшая не в то место и не в то время. И не одна.       Судьба не знает, что такое пощада. Ей лишь бы швырнуть, да посильнее.       Ада поднимается. Очередное ругательство горько застывает на языке, так и не вырвавшись. Она не лучше, убила больше, чем множество нормальных людей, даже будучи подростком.       Осуждать кого-то? Имеет ли она право?       Скрывая дрожь – не от других, от себя, черт возьми, – Ада сжимает в руках пистолет, будто опасность ещё рядом. Образец с собой, задание выполнено, только сердце тяжёлым камнем бьётся в груди, ломая рёбра.       Парковка остаётся позади, сочится алыми ранами, пульсирует остатками жизни.       Привыкание.