When hell freezes

Вода в кране булькает нехотя и шумит следом, разбивается о поверхность раковины и с тяжестью расплескивается по её краям. Кран фиксируется чуть дальше середины, оставляет в комнате запотевшее ощущение пустоты и разрушенного спокойствия.       Мыло в руках скользит и пузырями расплывается по коже, выскальзывает в раковину и остаётся там: брошено от усталости и стискивающей мышцы боли. Последняя расползается ядовитым паразитом по телу и напоминает: немного неудачного падения, пару осколков из разбитых окон, несколько синяков, которые он уже не считает.       – Не нужно было.       Вздрагивает, поднимая взгляд к запотевшему зеркалу. Погруженный в собственную усталость, он забыл о безопасности в доме. Напряжение, сковывающее плечи, спадает. Леон смывает мыло с рук – всё ещё недостаточно чист после миссии, грязь и кровь будто пристыли к грубой коже. Вытирает о полотенце и разворачивается медленно и с натянутой полуулыбкой.       – Не думал, что ты заглянешь так быстро, – привычное озорство вытесняет разношерстную усталость несуществующих оттенков. Прячется за толстой стеной уверенности и упрямства, с которыми шагает бок о бок уже тридцать лет.       – Хотелось знать, что ты дополз до дома живым, – Ада привычно скалится, острым языком слизывает самоуверенность, разбивая о кривую заботу. Леон знал, что по-другому она не умеет: делает, не говорит; контролирует, вмешивается лишь по мере приближения проблемы, когда грани допустимого граничат с критической угрозой.       – Мертвым ползти неудобно.       Ада закатывает глаза: то ли не воспринимает глупую шутку, то ли мир выбил последнюю иронию из хладнокровия. Отталкивается от дверного косяка, по-хозяйски следует к шкафчику рядом. Не сопротивляется, когда холодные пальцы подталкивают к двери и заставляют продвинуться в соседнюю комнату.       – И всё же не нужно было, – Ада роется в аптечке и ловит Леона раньше, чем тот всё же предпринимает попытку к бегству. Шанс хороший, но он недостаточно проворен перед тонкими пальцами, крепко хватающих за плечи и усаживающих обратно на диван. – Не пытайся даже.       Леон поджимает губы, опускает взгляд вниз, но ничего не отвечает. Не злится и не чувствует вины, лишь глухо усмехается, морщась от неаккуратного движениями плечами. Ада уводит ладонь в сторону, но сразу возвращает обратно. Пальцы касаются оголенной разгоряченной кожи, скользят вместе с наносимой следом мазью. Ада шипит недовольно, словно кошка. Его это забавляет. Заботится, но не упускает возможности лишний раз укусить словами.       – Я могу справиться сама. – Злится на себя или на Леона, на стечение обстоятельств или на глупую иронию судьбы. Иглы напряжения пронизывают кожу вместе с мазью, а тишина размывается о грубое дыхание обоих.       – Ты рискнул, – Ада выдавливает то ли ещё немного лекарств, то ли слова из глотки.       – Ты могла погибнуть.       – Ты тоже.       Разговор замыкается и вспыхивает яркими искрами к потолку. Последний штрих на побитой спине, скрипящая крышка от мази и замок аптечки, щелкающий следом. Ада вытирает руки о салфетки, собирается уйти, испариться в безопасной темноте квартиры, но Леон перехватывает быстрее. Кошку поймали в цепкие объятия раньше, чем та выпустила когти.       Ада сейчас чуть выше, упирается от внезапности коленом в жесткую поверхность дивана и глупо хлопает глазами. Леон садится удобнее, щекой упирается в тонкую рубашку привычного алого. Мысленно ругается – слишком яркая мишень, красная тряпка для быка.       – Я не пострадал слишком сильно. Не вини себя и дай защитить, когда могу это сделать.       Ада поджимает губы. Опускает ладонь в ещё влажные после душа волосы и мягко ерошит их. Это не согласие, но, кажется, сопротивляться слишком сильно она больше не хочет.