***
Нет, вообще-то ничего такого, чтобы ужас, там не было. Намджун одел омегу в удобную и тёплую одежду, укрыл с головой плащом, чтобы никто не смотрел ему в лицо — таково было единственное условие, которое выдвинул ему Чимин — и понёс на закорках. Сначала, конечно, омега пытался воспротивиться этому способу движения, но Намджун спокойно пояснил, что так будет гораздо лучше и легче добраться до прекрасной полянки, которую ему накануне показал всё тот же Джисон. Там был прекрасный ковёр из опавшей листвы, невысокий кустарник с ягодами шиповника, огромный дуб, около которого Намджун намеревался усадить Чимина на небольшой плетёный коврик — подарок Минги. Чтобы Чимин чувствовал, что он не просто так едет на Намджуне, альфа ему в руки дал небольшую корзину, которую им собрал Минхо. Там были печёные картошки, печёная же курятина и бутыль чудного смородинового сладка — подарок от Манчона, чей папа отлично его варил и передавал сыну и зятю во множестве. Как только Намджун суровым голосом, как показывал Сокджин, сказал, что Чимин должен будет тащить корзину и помогать альфе в передвижении, омежка тотчас же перестал огрызаться на необходимость сесть к нему на закорки, покорно оделся и накинул плащ. Они прошли через всю деревню, и Намджун не мог с теплом в сердце не отметить, как по-доброму улыбались им их соседи. Они махали ему руками, а парочка пыталась подойти, чтобы положить в корзинку чего вкусного. Но Намджун негромко благодарил и отказывался, чувствуя, как сжимается у него за спиной Чимин, стоило только свежему осеннему ветру затяжелеть чужим запахом. Не мог Намджун не оценить и того, что альфы быстро уходили с его пути: видимо, слух о печальном приключении Хёнджина быстро разнёсся по деревне и все старались, чтобы несчастный омежка не чувствовал опасности, находясь в волчьей слободе. Когда они проходили мимо дома Сонхва, оттуда вышел Хонджун и, подойдя, ласково спросил Чимина, можно ли ему положить в корзинку, которую омежка стискивал своими маленькими пальчиками, несколько свежеиспечённых булочек с земляным орехом. И Чимин едва слышно пробормотал, что можно. Это тоже порадовало Намджуна. Так что на полянку он пришёл в приподнятом настроении. Устроил лежбище для омежки и стал кормить его. И впервые Чимин, сначала озиравшийся растерянно, но потом замерший на покрывале и начавший дышать глубоко и с видимым удовольствием, стал есть без капризов. После они сидели и молчали рядом, всё так же жадно вдыхая прохладный, напоенный осенней прелью, запахом грибной влаги и текущей недалеко реки воздух. Намджун не лез к омеге с разговорами, он лишь иногда отвечал на его робкие вопросы: какого цвета листок, который нащупал Чимин у себя под боком, что за дерево рядом, какое небо сегодня (вот тут Намджун смутился и вряд ли хорошо описал серое и прозрачно-чистое осеннее небо). А потом он сказал, что рядом шиповник, и Чимин захотел собрать ягод. Намджун немного растерялся, но послушно помог омеге подняться и подвёл к кусту. И с изумлением глядел, как ловко маленькие пальчики собирают ягоды, ощупывая сухие топорщащиеся усики и оставляя маленькую ножку, чтобы ягоды были целее. — Я всегда любил собирать урожай, — тихо сказал Чимин. Он высыпал очередную горсть в ловко поставленные ладони Намджуна и продолжил с лёгкой улыбкой на чуть искривлённых подживающим шрамом губах: — А папа всегда заварку отличную делал из них и костянки. Или взвар, если с патокой немного. Тэхён особенно любил это. Ловкие пальцы бегали по ягодам, выбирали крупные, блестящие, словно юноша на самом деле их видел. Намджун не мог оторвать взгляда от этих пальчиков, туго сглатывая. — Что, волк, хочешь попробовать взвару папкиного? — задорно спросил Чимин. — Так глотаешь, что аж слышно. Намджун залился краской, потому что был далёк от мысли о шиповнике, зато отлично представлял, как эти пальцы, наверно, нежны и приятны, если их... поцеловать или даже... прикусить. Вдруг Чимин повёл носом, и Намджун, тут же спохватившись, торопливо заговорил: — Хочешь, я могу позвать твоего папу, чтобы он наделал из этих ягод взвару? И брата, тогда н... — Нет! — резко ответил Чимин. А потом, словно смутившись своей резкости, добавил чуть виновато: — Ты не подумай... Я тоскую по папе так, что... А Тэхёни.... Разве мог я подумать, что мы можем расстаться вот так? Но посмотри на меня, волк, посмотри внимательнее... Он остановился и развернулся к тяжело задышавшему от невольной злости Намджуну. Опять он об том... Но Чимин вздёрнул бледное, перечёркнутое алым рубцом личико и горько улыбнулся. Губа, израненная, но уже почти поджившая, потянула улыбку вниз уголком, и у Намджуна сердце облилось кровью от того, какой болезненной, какой тоскливой была эта, когда-то наверняка безумно очаровательная, улыбка. — Какая же разница твоему папе, как ты выглядишь, Чимини? — тихо спросил он. — А тебе каково бы было видеть своего брата... или сына, или отца — так изуродованным? Что бы ты почувствовал? — Облегчение, — тихо ответил Намджун. Чимин сморщился и зло поджал губы, но волк упрямо продолжил: — Да, облегчение, Чими. Потому что я увидел бы их живыми, я понял бы, что они дышат, могут говорить и мыслить трезво и разумно, несмотря на то что их так ранили. И это точно, хотя никто из моей семьи особо не был мне близок. А ведь твой папа так тебя любит. Как и брат. Он остановился, чтоб выдохнуть и поразился тому, насколько горячо он это всё сказал. Впрочем, он давно понял, что рядом с Чимином словно меняется. То, что было заперто в нём годами, что не требовало выхода за ненадобностью — кому нужны были его чувства, переживание, его боль и радость? — сейчас вырывалось при каждом удобном случае. И это сбивало с толку, смущало и заставляло мучительно переживать, а не сказал ли он чего лишнего. Вот, например, сейчас, явно сказал, потому что из-под длинных ресниц, навек закрывших глаза омежки, потекли горючие слёзы. — Маленький, — дрогнувшим голосом выговорил Намджун. — Прости, я... Маленький мой... И, повинуясь порыву, он, отбросив ягоды, что держал в руках, подхватил Чимина на руки и прижал к себе, обнимая крепко и бережно, чтобы не задевать зажившие, но всё ещё порой тревожившие его раны. Чимин же словно застыл на несколько мгновений в его руках, а потом вдруг уложил голову ему на плечо и заплакал. По-настоящему, всхлипывая, подвывая, захлёбываясь своей обидой. Но руки... Руки его обнимали Намджуна за шею так доверчиво, так откровенно, что тот чуть не завыл от пронизывающей всё его тело нежности и желания унести этого омегу в пещеру, спрятать под собой, вылизывать, тешить, нежить, кутать и кормить — и никому-никому не отдавать. Он не сразу понял, что это не совсем его мысли. Только Чимин вдруг задышал громче, зашмыгал носом и, чуть задыхаясь, спросил: — Ты почему так пахнешь? Сильно... Кого-то видишь? "Никого я не вижу, глупенький мой, — подумал Намджун. — Это всё ты... Всё ты, невыносимый мой, невинный мой... Что мне с тобой делать, а? Вот что мне с тобой таким, делать?" — Думаешь, я не скучаю по папе? — вдруг спросил, всхлипывая, Чимин. — Думаешь, мне легко не видеть его и Тэ? Но я же понимаю, какое страдание для них то, как я выгляжу сейчас! — Я вижу твоего папу часто, — тихо ответил Намджун, и почувствовал, как дрогнул в его руках Чимин. — Да, маленький, вижу. Потому что ему надо знать, как у тебя дела, Чими. И я точно знаю, что и он, и Тэхён всё бы отдали, чтобы быть рядом с тобой и помогать тебе лечить твои раны. И они ждут тебя, Чимини, очень ждут. Ждут, когда ты сможешь быть рядом с ними и не плакать... так. Потому что слёзы твои — вот это для них... ну... больно. Очень больно, ма... Чимини. Сказал. Это было ужасно трудно для него. И он со страхом стал ждать ответа Чимина. Да, да, долгими ночами, обихаживая омежку, вылизывая волком его раны, ощущая его тёплую ладонь у себя на макушке и пальцы, зарывающиеся в его шерсть, Намджун пытался понять, что с ним происходит. И откуда, откуда, о, Мати Луна, в нём это неистовое желание окружить этого мальчишку всем теплом этого мира? Был ведь простым и грубым, как камень наковальни, альфа Ким Намджун. Жил, не тужил, правил своё дело, всегда поступал прямо и уверенно, ни к кому не привязывался и ни за кем никогда не бегал. Был. Да, видно, весь вышел. Потому что сейчас эти тайные полуласки волком по ночам, пугливый нежный аромат прекрасных сладких цветов и чуть надутые губы стали чем-то, без чего он не мог себе больше представить своей жизни. Он мечтал, грязный и недостойный, что однажды Чимин подарит ему ласку прямо и не боясь его, не волку — человеку. Он хотел, похотливый и жестокий, чтобы этот запах раскрылся для него во всей свой красе, когда омега сладко простонет его имя. Он смел надеяться, бесстыжий, что эти нежные губки однажды приоткроются под его губами и покорно ответят на его желание. Мальчик был ранен, его тело едва поправлялось, набираясь — медленно и неуверенно — хоть какими-то силами, его душа плакала и стенала от ужаса перед этим миром, который был так жесток к её хозяину, а Намджун, злобный красный волк, мечтал об этом омеге как об... о своём омеге. Понял он это недавно, понял — и ужаснулся себе. И вот сейчас, сжимая хрупкое тело всхлипывающего и сбивчиво шепчущего ему что-то невнятное омеги, он окончательно понял, что если сейчас Чимин скажет: "Отвези меня к папе и иди прочь, мерзкий зверь, такой же, как тот, который уничтожил меня", — Намджун не будет знать, что делать дальше со своей жизнью. Потому что единственное, чем будет она наполнена, — это глухой волчьей тоской. Он слишком привык к этому омеге, к его силе и слабости, к его зависимости от себя и к тому, что при всём при том, что Чимин полностью в его власти, он словно и не понимает этого, ведёт себя дерзко и почти вызывающе! Да, это, скорее всего, отчаяние, мальчик искренне порой был бы рад умереть и не чувствовать той боли и разочарования, которыми отравил его мир, но он не сдавался! Даже в минуты телесной слабости он отталкивал руки Намджуна и не просил у него жалости. И только слабость душевная — страх, жуткий, неразумный страх, которым он не мог управлять, — только она заставлял Чимина лезть на руки Намджуна в поисках жара его тела и запаха, поднявшего его на ноги и дарившего ощущения безопасности. Дерзкий и гордый, иногда не по-хорошему, Чимин его немного злил и дразнил в нём тёмного альфу-завоевателя, желавшего присвоить и покорить непослушного омежку. А слабый и зависимый — от такого Чимина Намджуну просто сносило голову, потому что такого омеги у него никогда в жизни не было. Чистого, доверчивого, наивного — открывающегося только ему, ему — волку, альфе Ким Намджуну. Только в его руках он находил покой. Только ему позволял касаться себя. Только к нему тыкался в шею, дрожа, в поисках дома. Да, дома! Кто бы мог подумать, что слабый, едва уловимый аромат "сломанного" сможет стать домом для искалеченного не меньше хозяина, внутреннего омеги такого чудесного человека, как Чимин. Но что будет, если сейчас этот юноша скажет, что хочет вернуться в свой настоящий дом, где ждут его те, кто любил его гораздо дольше и, наверно, сильнее и чище, чем это делает недостойный, грубый и неправильный Намджун? — Можешь... Можешь его позвать? — тихо спросил Чимин ему на ухо. — Пусть он придёт к нам домой, ладно? Только не знаю... Что скажет Тэхён, если увидит меня? В голосе его снова задрожали слёзы, руки невольно стиснули шею Намджуна. А тот стоял, покачиваясь и пытаясь всеми силами удержать в себе счастливый рык, чтоб не напугать своего... Чимина. Омега же, словно почувствовав его радость и испугавшись её, вдруг отстранился и суетливо попытался выкрутиться из его объятий. Намджун осторожно поставил его на землю, и Чимин отвернулся, будто вспомнил о ягодах. Они снова долгое время молчали, просто собирали шиповник, потом бродили по тропинкам, и Чимин опирался на руку Намджуна, но всё пытался двигаться сам. И альфа в конце концов нашёл ему длинную палку, чтобы он мог ощупывать ею путь, и отпустил его. Чимин сначала не понял, что делать, и снова вцепился в руку альфы, но потом освоился, стал двигаться смелее. Он явно что-то обдумывал, на короткие вопросы волка по поводу усталости и желания вернуться и поесть отвечал нетерпеливым отрицательным мычанием, а потом вдруг остановился. Нащупав поваленное дерево, омежка осторожно присел на него и поднял лицо к замершему над ним спутнику. — Скажи, а у тебя нет какой-нибудь повязки, чтобы прикрыть мне лицо? — неуверенно спросил он. — Повязки? — Намджун нахмурился. — Зачем? Чимин горько поджал губы и отвернулся, а Намджун тут же поморщился от собственной тупости. — Прости, — сказал он, — я не понял на самом деле, не хотел тебя обидеть. "Повязки? Повязка... Повязка... Но как её цеплять? Обмотать вокруг головы? А дышать? Да и неудобно... — Мысли бежали быстро, и он пытался вытащить из них хоть что-то, что помогло бы ему сделать то, о чём просил Чимин. — Если что-то вроде щита на лицо... Или вот как есть у кочевья, боевые наголовники для устрашения, только не на всю голову, а на лицо... на часть лица..." — Мне не папу жаль, — вдруг тихо сказал Чимин, — соврал я... Мне самому страшно, что он увидит, каким уродливым я стал. И что меня увидит Тэхён и я буду сниться ему, пугать своей раскроенной рожей... Намджун снова едва удержал злобное рычание, присел около Чимина на бревно, лежащее на земле, и осторожно прислонился к его боку головой. У него было, что сказать глупому мальчишке, но в голосе Чимина слышалась такая тоска, такая искренняя боль, что он не решился его прервать. — Я был красивым, волк. Мне говорили, что я завидным женихом стану, как подрасту. Что уже стал, и альфы даже засматривались, и не только... — Внезапно Чимин вздрогнул и вскочил на ноги. — Хичоль!.. — рвано выдохнул он. — Намджун! К папе... Надо... Ах, Природа... лесе... Намджун, мой Тэхён! Скажи... Ты видел его? Когда видел? Намджун был уже на ногах и осторожно придерживал рвущегося куда-то бежать омежку за плечи. — На той неделе видел. Эй, куда ты? Чим? Куда ты, маленький? — Предупредить! — задыхаясь, лихорадочно забормотал Чимин. — Как я мог забыть?! Как мог... О, див меня побери! Да чтоб мне сгнить в болоте, поганому гнилому отростку! — Чимин чуть не плакал, он судорожно перебирал руками в попытке вырваться из рук альфы, а потом, словно очнувшись, схватил его за плечи и затряс: — Намджун! Предупреди папу! Кочевники! Те, которые на выселке живут! Это для них меня похитили, для них! И Тэхёна хотели, чтобы папа разрешил их альфам брать наших омег! Намджун! Что с моими сельчанами, а? Что?.. Он захлебнулся воздухом и натужно закашлял, и Намджун подхватил его на руки и прижал к себе, поглаживая по спине. — Эй, эй, всё хорошо, слышишь? Всё с ними хорошо. Наш Сонхва... Сонхва говорил, что кочевье сунулось к Сокджину, надеялись, что теперь, когда его сына волк пор... мхм... когда с тобой такое случилось, он откажется от нашего покрова и согласится, но Сонхва не дал. Да и Сокджин не захотел. У вас там кто-то пропал в деревне вместе с тобой. И не нашли. Решили, что ушёл с кочевником или что насильно его взяли. Я не очень-то знаю эту историю, но всё уже хорошо, и с Тэхёном всё хорошо, никто его вроде как не трогал, Чими... Там была какая-то заварушка, но это было где-то с месяц назад, сейчас уже всё в порядке, не плачь... ну... омежка мой... Чимин всхлипывал и снова заплакал на его плече. И Намджуну было ужасно стыдно оттого, что ему было хорошо... так хорошо ощущать хрупкое омежье тело в руках и влагу на шее и висках. "Можно ленты сделать тонкие, чтобы по вискам и назад... Только из чего сделать этот наголовник?" — внезапно подумал он. — Я помогу тебе, — сказал он тихо и почувствовал, как Чимин удивлённо замер в его руках. — Если тебе надо, чтобы лицо было прикрыто, я сделаю тебе то, что... ну... поможет. — Правда? — вдохнул с надеждой Чимин, и Намджун кивнул. Конечно, правда. — У тебя всё будет хорошо, маленький, — мягко сказал он. — А сейчас пойдём, там осталась курица, надо её доесть. Пойдём? — Нет, пойдём домой? — тихо попросил Чимин. — Но сначала набери мне разных листьев. Полную корзину. Свяжу в пучок, будет красиво... Я раньше так делал. — Голос его потускнел, он толкнулся в плечо альфы, прося выпустить его из рук. — Набери сам, — решительно ответил Намджун, отпуская его. — Ходить и нагибаться ты можешь и сам. А я пока посижу под деревом, доем курицу и подумаю. — А если я упаду? — надул губы Чимин. — Тебе что, трудно что ли? "Не уступай его капризам, — вспомнил Намджун Сокджина. — Он должен чувствовать себя, как обычно бы чувствовал, если бы не... В общем, смотри, волк, если он почует свою власть — не слезет с тебя. Он может. Он не так прост, как ты, кажется, думаешь". — Трудно, Чими, — серьёзно сказал Намджун. — Я же старый. И усталый. А ты молодой, свежий и бодрый. Так что давай, набери мне самых больших и сильных листьев. А потом я выберу самые красивые и мы подарим их Минхо. — Минги, — капризно мотнул головой Чимин. — Я подарю. Я буду собирать — я и решу, кому подарить. — Ну... хорошо. — Намджун усмехнулся. — В этот раз будь по-твоему. — По-моему! — воинственно сказал Чимин. — Идём на поляну. Допью сладка и соберу этих дивьих листьев, раз ты такой старый.***
— Спасибо! — Сокджин обнял его крепко и смахнул со щёк слёзы. — Он такой... Он изменился, мой мальчик, у него в душе боль, у него в голосе тоска, хотя он так мужественно говорил с нами, но в сердце... Он как-то странно посмотрел на робеющего отчего-то перед ним Намджуна. Они стояли во дворе дома волка. Оставив Сокджина и Тэхёна с бледно улыбающимся и увлечённо рассказывающим об омегах волчьей слободы Чимином, Намджун вышел, чтобы набрать бревешек для очага, и старший омега вышел вслед за ним. — Скажи, волк, а что будет дальше? — тихо спросил он. — Ты почти вылечил его, ты подарил ему надежду, ты так много сделал для него, как и обещал мне. И что теперь? Ты... хочешь, мы попробуем забрать его дом... — Не отдам!! Намджун и сам не понял, как так вышло, что он рявкнул на Сокджина и оскалился по-настоящему, по-волчьи. Внутренний волк кинулся на прутья клетки с такой яростью, что он просто не смог сдержаться. Сокджин мгновенно побледнел и отступил, широко раскрыв глаза. Отступил на шаг и Намджун, тут же опуская глаза и впиваясь зубами себе в губу, чтобы утихомирить алую полосу бешенства внутри. Дивий сын! Ты же всё испортил! Он зажмурился и глухо зарычал от досады. Сучий ты потрох, Ким Намджун! На папу этого омеги... Легкая рука осторожно коснулась его щеки и мягко провела по его подбородку, словно поглаживала волчью морду. Намджун распахнул глаза и растерянно заморгал. Сокджин бледно и печально улыбался, и его тонкие прохладные пальцы осторожно скользили по шее и плечу напряжённого, как струна, альфы. — Зачем так злиться, милый? — мелодично спросил омега. — Ведь так и должно быть, его дом — там, почему же мы не можем его забрать? — Простите меня, Сокджин, — покаянно опустил голову Намджун и несколько раз поклонился. — Я не хотел пугать вас. Но я не хочу... Я не могу отпустить его: он всё ещё нуждается во мне. — Нуждается, — негромко отозвался Сокджин. — А ты? В чём нуждаешься ты? Намджун почувствовал, как густо заливает его щёки румянец, и взмолился, чтобы Мати Луна ушла ненадолго в тучи и Сокджин не заметил ни этой красноты, ни алого огня, что невольно должен был мелькать в волчьих глазах при мысли о том, чего он хочет от Чимина. — Он невинный и совсем ещё юн, Намджун, — тихо сказал Сокджин. — Видишь ли ты в нём омегу — это не вопрос, понятно, что видишь. Но... Кого он видит в тебе? И не будет ли тебе проще, если мы заберём его и он не будет своими наивными глупостями досаждать тебе, не понимая твоего... ммм... желания? — Нет, — помотал головой Намджун, — я не хочу. Он хочет быть здесь. Он домом... домом называет. — В этом доме твой запах, — негромко сказал Сокджин, и Намджун не понял, возражает ему или поддерживает его омега. — Но ведь и ты сам не знаешь, что будет дальше. — Никто не знает, — помотал головой Намджун. — Мати Луна свела нас. Просто так или нет — кто может сказать? Я не хочу отпускать... — Эта защита на его лице, — перебил его внезапно Сокджин, — это ты надел на него? Намджун тяжело вздохнул. — Он просил меня... Ради себя, чтобы вы не... видели всего. — И он так сказал, — задумчиво протянул Сокджин. — А рядом с тобой он снимает её? — Конечно, — недоумённо сказал Намджун. — Сегодня он впервые надел эту повязку так надолго. Раньше только пробовал в ней ходить недолго да в руках мял, ему нравится перебирать плетение и вышивку, словно это игрулька. И он сказал, что хотел бы увидеть её. Сокджин тяжело вздохнул и кивнул. — Мне говорили, что ты великолепный мастер и что руки у тебя золотые, — тихо сказал он. — Но я не думал, что ты умеешь делать такие вещи. Эта защита словно дорогое украшение. Никто не делал такого для моего сына. — Ну, это не только же я, — смущённо отвёл глаза Намджун. — Основу и подложку кроил Минги, он же щипанкой набивал и пришивал вышивку. А вышивал Ликс. Давно вышил, лежала полотенцем. Джисон, хотя и был против такой защиты, говорил, что Чимину она ни к чему, но уступил, и нашёл у брата это полотенце, и притащил Минги. Ну, и вот... — Эти омеги... — Сокджин снова быстро вытер глаза. — Они прекрасны. У них такие раны в душе, но знаешь, я заметил, что именно раненые, если их согреть, дают больше всего света и тепла. — Намджун нахмурился, пытаясь осознать сказанное омегой, но тот быстро улыбнулся и продолжил: — Да, кстати! — Он полез в большой карман своего тёплого балахона, достал оттуда берестяную коробочку, от которой тут же запахло чем-то пряно-сладковатым. — Вот, это надо передать вашему Джисону. Это мазь из мьёльна, он у нас в самой чащобе растёт, а у вас его и нет. У этого мальчика будет двойня, ноги будут сильно отекать и болеть, когда войдёт в поздний срок. Пусть разводит водой в бадье и полотенцем растирает их. Или лучше, чтобы его альфа помогал ему да проминал стопы и пальцы. Намджун чуть пугливо отстранился, не желая брать коробок, а на удивлённый взгляд Сокджина попросил: — Вы это лучше это... Хонджуну передайте. Он Джисону всё объяснит и отдаст, а то я, может, чего не так скажу, а он беременный, да и Хёнджину не понравится, что я с его омегой про такое... — Какое? — приподняв бровь, спросил Сокджин, а потом запрокинул голову и мягко и тепло рассмеялся. — Ох, уж мне эти альфы. Ладно, пошлю Тэхёна, он отдаст Хонджуну. И он ласково потрепал чуть насупившегося Намджуна по плечу. А тот, чуть помаявшись, решился и сказал: — А ещё Чимини хочет нож. Небольшой. — Сокджин тревожно нахмурился, и Намджун добавил тише: — Сам не знаю, зачем ему. Ему не нравилась эта просьба омежки, но он уже понимал, что если Чимин будет настаивать, то получит нож. Тем более, что, как только по дороге с лесной прогулки Чимин заговорил об этой опасной вещи, у Намджуна мгновенно нарисовался в голове образ этого ножа. И он уже точно знал, что сделает его. Чимину ли, нет ли, но эта картина будет воплощена им в жизнь. — И ты... Ты дашь ему его? — тихо спросил Сокджин. Намджун неопределённо пожал плечами. Он и сам пока не до конца смирился с этой мыслью. — Не боишься? — вдруг едва слышно прошептал омега. — Нет, — спокойно ответил волк. Бояться? Омежки с ножом? Смешно... Если однажды Чимин захочет его убить и отомстить ему... за что бы то ни было... что же. Он обезоружит мальчика и снова попытается убедить его, что простить его, Намджуна, упрямцу будет гораздо легче. Так просто Чимин от него не отделается.