***
Нет, вообще-то Чимин уже какое-то время пересиливал себя, не рвался на руки к Намджуну, чтобы подышать у его шеи, как только чувствовал сильный альфий аромат. Его продирало по спине жуткими мурашками, у него дрожали руки и губы, он порой не мог совладать с речью, когда альфа подходил близко или был чем-то встревожен и аромат его бил в нос, но всё же Чимин учился сдерживать в себе трусливые порывы. Отчасти, потому что твёрдо знал, что никто из тех, кто рядом с ним, не причинит ему вреда. Отчасти – потому что с этими альфами рядом были всегда омеги, и кто-то со знакомым добрым ароматом обязательно брал его за руку или приобнимал, когда рядом появлялся острый альфий аромат. Но главное: он точно знал, что за ним наблюдает его самый добрый и сильный защитник, который никогда не оставлял его на улице одного, а в дом альф не пускал, если там не было его самого. Даже если там были омеги. Нет, Чимин не мог его увидеть, но чувствовать — чувствовал. Душой что ли. Или сердцем, которое тревожно замирало и тянулось, тянулось, тянулось — чтобы всегда найти его тепло, его запах, его силу. И иногда, когда было слишком страшно, он слышал его спокойный голос: — Всё в порядке, Чимини? И он выдыхал, быстро утирал дрожащими руками пот, катившийся из-под защиты, которую теперь надевал при гостях — если это были не родные, Минги, Манчон, Минхо или Джисон — и кивал, судорожно сглатывая. Всё хорошо. Ты рядом. Значит — всё хорошо. И то, что он привык к этому, что это стало его необходимостью, как нужда в дыхании, он стал замечать совсем недавно. Замечать — и постепенно осознавать с ужасом, что многое меняется в его жизни, а потребность ощущать рядом Намджуна — нет. То есть она меняется, но не в ту сторону, которая бы, наверно, должна была быть. Она усиливалась. И чем свободнее Чимин становился в общении с другими, тем, как ни странно, сильнее было его стремление чувствовать крепкую руку Намджуна в своей руке, его грудь под своей спиной, шерсть его волка в пальцах, когда сон начинал накатывать и забирать Чимина в свои объятия. Да и во сне ему не было отдыха: в мутной голубой мгле он видел (о, да, он видел!) узкие глаза с короткими ресницами, широкие плечи и ямочки на смуглых щеках. И чувствовал губы на своих губах. Откуда он знал вкус этих губ, он не понимал, но то, что они были невыносимо упругими и сладкими — знал точно. Как точно знал и то, кому они принадлежат. Альфа. Единственный альфа в его жизни. Ну, не единственный, если всё же брать в расчёт Юнхо. Да, Юнхо стал исключением во многом. Он пришёл однажды за Минги, хотя раньше как-то не приближался к домику Намджуна. Но Минги был беременным, срок рос, а в тот раз они с Чимином чего-то заболтались: дружно перебирали зимние заготовки, которые наприносили им с Намджуном омеги, благодаря кузнеца за труд во время осенних работ. Юнхо вошёл вместе с Намджуном. Чимин учуял лёгкий, чуть терпковатый аромат листвы, и он показался ему знакомым. Он повернул голову в сторону двери и замер, ожидая, когда ему представят нового гостя. А потом почувствовал, как Минги что-то осторожно толкает ему в руку. Он взял и понял, что это защита. Это было удивительно: раньше, почуяв чужой аромат, он тут же судорожно хватался за неё, но сейчас у него и мысли о неё не возникло. — Чими... — тихо сказал Минги, и вдруг осторожно вытянул из его рук защиту. — Это мой муж... Юнхо. Ты же с ним знаком, верно? Чимин растерянно завертел головой, пытаясь понять, откуда исходит аромат, и, спохватившись, ухватил Минги за руку в попытке забрать защиту. Но тот осторожно приобнял его и негромко сказал на ухо: — Всё хорошо, милый. Этот альфа просто хочет, чтобы я был постоянно при нём, волнуется за малыша Соки... Он очень добрый и большой, напоминает медвежонка... — И неправда, — раздался мягкий голос, улыбчивый и приятный до дрожи в сердце, — я похож на гордого горного барса. Чимин растерянно улыбнулся и тут же услышал насмешливое хмыканье Намджуна. Мгновенно сердце престало биться тревожно, и он осторожно потянул носом. Этот... Юнхо... Он же альфа? Тогда почему? — Вечерочек, Чимин, — заговорил Юнхо снова, — могу я подойти немного ближе? — Будь как дома, — слегка дрожащим голосом отозвался Чимин. — Я не... Я не боюсь... Почему-то... — Ну, как можно бояться медвежонка? — снова заговорил Минги, и Чимину внезапно стало очень тепло от любовной нежности, которая прозвучала в голосе омеги. И вслед за ним Чимин стал улыбаться, услышав, как обиженно фыркнул, а потом засопел Юнхо. — Вообще-то я сильный и ловкий, Чимин, — обратился альфа к удивляющемуся самому себе юноше, — ты не слушай этого хитрого омегу. Он сейчас и сам похож на медвежонка, кругленький, пухленький, косолапит — хорошенький до ужаса. И все засмеялись. И Чимин тоже засмеялся, с невероятным облегчением ощущая, что не боится — вообще ничего не боится. Даже остаточной дрожи, которая всегда была внутри него, когда он разговаривал с альфами, что были здесь часто, — Сынмином или Гихёком, приходившим за своими мужьями, — не было. Словно он знал Юнхо давно, словно они давно были хорошими друзьями. И с тех пор Юнхо заходил частенько, приносил вкусных яблок, варенья из костянки и морхи, передавал гостинцы от Минги, когда тот не мог выходить из дома из-за вьюги или плохого самочувствия. А когда Намджун, сломленный натиском уговоров Чимина, всё же подарил ему нож — великолепный, тонкий и острый, с волнистым лезвием и богато украшенной деревом рукояткой, Юнхо предложил Чимину научить его пользоваться им. Намджуну эта идея не очень понравилась, а вот Чимин, сначала даже испугавшись за разум Юнхо — мыслимое ли дело предложить такое слепому? — уловив уверенный настрой альфы, принял её с восторгом. И с тех пор под ревнивым присмотром Намджуна они с Юнхо учились — держать нож правильно, бить в нужное место, опираясь на то, где дыхание или запах противника, выпутываться из захватов, уходить от подножек. Получалось у Чимина пока из рук вон плохо, но он не терял боевого настроя. Тем более, что Намджун, очевидно, проникнувшись их задором, стал поддерживать его. И иногда, когда Юнхо, сбиваясь с ног рядом со своим беременным мужем, не мог прийти, они "дрались" с Намджуном. Нож, подаренный волком, стал для Чимина самой любимой вещью на свете и настоящим другом. Омега и сам не понимал, почему так прикипел к нему. Когда он сжимал своим тонкими пальцами удобную рукоять, когда ощущал вес и баланс ножа, когда проводил — опасно и вызывая недовольное рычание Намджуна — пальцами по лезвию, он чувствовал в себе силу. Судорожно выдыхая, думая он иногда о том, что будь у него этот нож тогда... Да даже если бы он просто мог оказать хоть какое-то сопротивление проклятому волку, то... Он начинал задыхаться от таких мыслей, в груди поднималось хриплое, болезненное рыдание, и уже привычно он искал в воздухе — и находил руку. Она стискивала ему пальцы и прижимала к сильной широкой груди, пахнущей солнечной хвоей. — Ты справишься, — шептал ему уверенный голос. — Ты такой сильный, ты сможешь. А я — рядом. Ты не один, слышишь? И больше никогда не будешь один. Перед любой бедой я встану рядом с тобой. Просто держи крепче мою руку — и я никогда не отпущу тебя, маленький... Голос постепенно превращался в глухое, утробное ворчание, и рядом, согревая и окутывая уверенностью, ложился огромный волк — прямо на ложе, как и раньше. Чимин выдыхал, расслабляясь, и только тогда мог спокойно отложить нож — недалеко, под подушку — но мог. Он запускал руки в густую шерсть, тискал, мял, водил пальцами по морде, ощущая горячее дыхание у себя на бедре или животе, а мокрый кожаный нос — на запястьях, шее, груди. Волк привычно обнюхивал, иногда зализывал ранки на руках — если Чимин был неаккуратен, иногда нож его ранил, призывая к сосредоточенности — и ворчал, недовольный его рассеянностью. Так и засыпал Чимин, всегда в тепле, всегда ощущая себя полностью защищённым. И новый день приносил ему новые заботы, но он знал, что значили слова, которые всегда шептал ему, успокаивая, Намджун: ты не один. Это были самые нужны и самые правдивые слова на свете.***
Метель всё не утихала, наоборот: завывания ветра стали глухими, грозными, он явно злился на кого-то. Может, на людей, которые заперлись от него в тёплых, отлично протопленных домах и не желают разделять его буйное веселье, а может, он просто выпевал гимн своей свободе и полной власти над замершей в снежном плену природой. Чимин с трудом выпрямился в кресле и, потянувшись, тут же охнул и тихо, жалобно проскулил. Спина отозвалась ноющей болью, не прощая даже короткого сна в неудобной позе, а в паху вдруг заныло болезненно и странно. Мысль о течке, которая мелькнула у него было, Чимин тут же со страхом отмёл: Хонджун спрашивал у него насчёт этого, но с сожалением сказал, что, пока всё внутри него не восстановится, скорее всего, время течек не придёт. И Чимин с радостью принял это. Однако ощущения в животе были не из приятных, так что он решил, что просто попробует уже уснуть. — Намджун, я лягу, — тихо сказал он и тревожно прислушался. Нет. Ни одного звука, лишь порыв ветра снова швырнул в окно крупку снега, так что Чимин вздрогнул от этого шуршания. Кажется, альфа куда-то вышел. Чимин беспокойно потянул носом, и внезапно ощутил свой собственный жасмин, разливающийся в воздухе тонким веером сладковатых и свежих оттенков. Он вспомнил, что сегодня не пошёл в купальню, потому что проспал, но не хотел опоздать к приходу Юнхо, так что лишь поплескал на лицо водой и обтёр шею и запястья. "Вот леший подери, — с досадой подумал он. — Теперь буду вонять... Ну, ничего, завтра прямо с утра попрошусь в купальню, Намджун протопит, он любит купаться..." Вздыхая и тихонько охая от ноющей боли в спине и животе, Чимин перебрался на ложе и закутался в большущее тёплое одеяло. "Сейчас он придёт, и всё будет хорошо, — внезапно плаксиво подумал он. — Ну, где ты... Вот же дивий волк... Куда попёрся на ночь глядя? Может, за дровами? Что ж так холодом-то дерёт?" Он содрогнулся от остро продравшей его дрожи через всё тело и тихонько заскулил. Почему же так хреново-то? Закрыв глаза, он стал терпеливо вспоминать этот нескладный какой-то день. Проспал, не успел вымыться, а потом ещё и на тренировке с Юнхо у него ничего не получалось совершенно. Руки предательски дрожали, ноги подгибались, а ещё безумно хотелось к Намджуну на руки. И это было мучительно стыдно. Потому что хотелось не от страха. А... просто хотелось. — Ты чего-то сегодня не это... — осторожно сказал Юнхо. — У тебя всё хорошо? — Н-нет, — честно ответил Чимин, — я правда как-то... — А Намджуну говорил? — вдруг спросил Юнхо. — Ну... о том, что у тебя... Что ты так себя чувствуешь? — Не надо, — торопливо помотал головой Чимин, — не надо его тревожить. Подумаешь, голова кружится, это пройдёт, само пройдёт. — Само?.. — В голосе Юнхо была странная неуверенность. — Ну, ладно, как знаешь. Но ты всё же давай-ка ляг и полежи. Чимин нащупал его рукав и требовательно сжал мех его верхней жилетки. — Не говори ничего ему — попросил он. — Не надо. Он и так со мной возится. У меня всё будет хорошо. — А... Ага, — растерянно как-то произнёс Юнхо, — ну, думаю, он на самом деле справится и сам. — Спасибо, — улыбнулся Чимин. — Всё будет хорошо. Сегодня просто день какой-то... Он вдруг ощутил, как поднимается внутри него желание зареветь, и, поспешно помахав альфе рукой, пошёл, в дом, привычно считая шаги и ощупывая крыльцо, дверь, стены. Потом его попустило, пришёл Намджун, рассказал о новом заказе от альф с выселок на два меча, объяснил, что ковка меча — дело совершенно особое, что это его первый заказ, до этого он всегда работал только с отцом. Потом Чимин сел подрубать простынь. Шить он, конечно, не мог, но ровно подшивать края научился, благодаря Минги, который очень неплохо вышивал когда-то, а сейчас с удовольствием шил и себе, и другим беременным омежкам приданое для малышей. Но работа у Чимина и тут не очень спорилась, и он позорно заснул прямо за столом. Как ещё щёку иглой себе не проколол, непонятно. Сквозь этот тяжёлый, нехороший дневной сон он чувствовал, как его подняли на руки, уложили на постель, а потом... странно, но ему вроде как снилось, что его обнюхивают. Но это был не волк: когда он привычно повёл рукой, пытаясь ухватить волчью шерсть, то нашёл вместо неё широкие плечи и сильную шею, а потом — густые волосы на затылке. — Джуни... — пробормотал он. — Джуни... Этим странным именем он про себя называл уже какое-то время Намджуна, никогда не решаясь называть его так вслух. — Сладкий... маленький мой... Как же ты... пахнешь... И этот шёпот ему тоже приснился, а потом и осторожные касания на животе и бёдрах. Приятно, ласкающе, горячо... Он не успел понять, что это было, и провалился в сон окончательно. Намджун разбудил его готовить ужин и ни слова не сказал. Чимин попробовал оправдаться и сказал, что тренировка с Юнхо была сложной. Но Намджун был как-то на самом деле слишком молчалив сегодня. Лишь хмыкнул негромко. Странно... Может быть, конечно, что всё это, весь день был таким странным, потому что туманился в сознании Чимина маревом глухой, раздражающе настойчивой боли. Боли, которая вдруг стала нарастать, стоило ему слегка расслабиться и попробовать снова заснуть. Он очнулся и содрогнулся от пробившей его обжигающей волны от паха к затылку через внутренности. У него задрожали руки, и он только сейчас ощутил, как горит всё его тело. Попытавшись подняться, Чимин ахнул и глухо заскулил от того, как его скрутило колючим шаром внутри. Пытаясь понять, почему не может совладать с трясущимися руками и ногами, он понял, что задыхается, а потом с ужасом почувствовал, как хлынуло из него горячее и ароматное — там, внизу, в стыдном месте — как и всегда... "Течка! — выскулило сознание. — О, лесе, о, Природа-Покров... Спасите... О, нет, нет! Больно!!" Ударившим в живот ножом его захлестнула резь, и он закричал — протяжно, отчаянно, высоко: — Джу-у-унн... Помогите... Джун! — и утонул в омуте тёмной, жадно захватывающей его слабое тело боли. А достигнув дна, упав на него, изломав тело, он почувствовал, как поднимает голову внутри него, щурясь и лениво потягиваясь, его истерзанный, но живой, слишком живой омега. Тело снова содрогнулось от острого аромата сладкой смородиновой хвои — и, подняв морду к небу, течная сущность его, пробуждённая запахом желанного самца, трясясь от предвкушения, заскулила, призывая, обещая, соблазняя...***
Намджун услышал его крик — и всё внутри него задрожало и рванулось ему навстречу. Всё, что он вот уже второй день заковывал в цепи самообладания, прятал от своего воспалённого внутреннего взора, запирал и проклинал, — всё это вырвалось слишком легко и просто, разбуженное сладким стоном желанного течного омеги. Перед его воспалённым взором мелькнуло встревоженное лицо Юнхо... — Ты справишься?... Что будешь делать?.. — Не твоё дело! Кажется, он был слишком груб, но мысль о том, что этот альфа хочет отнять у него его омегу, не давала ему возможности остановить слова, рвущиеся рычанием наружу. ...Глаза Сонхва и сдвинутые его брови. О, как же без него обошлось бы!.. Юнхо, не справившись, побежал, конечно, к своему дружку!.. — Отдай его Сокджину, мы оставим его во времянке, а потом его заберут... — Только тронь его, вожак... Только тронь.. — Намджун, ты не владеешь собой! — Владею. Уходи. Нам помощь не нужна. Я не... Я клянусь тебе, что не сделаю ничего против его желания. — Ты прекрасно понимаешь... — А ты бы смог оставить своего омегу, если бы он просил ему помочь? — Но он не твой омега! — Будет моим. Уже мой. Попробуй разлучить нас — и ты увидишь. Если выживешь. — Не смей мне угрожать, Намджун! Рычание вожака и синий свет в его глазах на какое-то время вырвали Намджуна из странного состояния туманной, всепоглощающей озлобленности, но он, даже осознав, что делает это напрасно, наверно, всё же тяжело глянул в прищуренные гневные глаза Сонхва — и лишь набычился сильнее. Пусть попробует. Пусть только попробует. — Я могу заставить тебя отступиться от него, — прорычал Сонхва, — и ты это знаешь. Но я знаю, что он привязан к тебе слишком сильно. Поэтому... — Он схватил Намджуна за плечи и встряхнул его так, что того качнуло и он на мгновение дрогнул, так как не ожидал в гибком и стройном теле вожака такой силы. — Слушай меня, волк! Сделаешь ему больно, не будешь осторожен, не отступишь, если он оттолкнёт, — я узнаю. Я всё узнаю. И изгнание станет твоим наказанием. Слышишь меня? — Слышу. Намджун не отвёл взгляда. Не отступил. И Сонхва сам отпустил его плечи, развернулся и ушёл. А Намджун остался. Победителем. Но сейчас, ощущая в себе дикое, необоримое желание, он вдруг остановился и стиснул руками голову. А может, нужно было отступить? Может, следовало послушать Сонхва, отдать Чимина и... Волк внутри ударился в прутья клетки так, что у Намджуна звон пошёл по всей внутренней сущности и заломило от боли тело. — Не смей! — проревел он. — Отдать? Его отдать? Никогда! Иди, он ждёт! Он зовёт! Ты обнюхал его — и он ответил тебе, потянулся к тебе! Назвал Джуном! Ты не противен ему! Ты видел, как он тянется к тебе всё это время, как ведёт носиком вслед за тобой, как трогает, как ищет твою руку, как ласкает ночами твоего волка! Иди — и присвой его! Он твой! Трахни, пометь и посади на узел, чтобы больше никуда! Никогда! Не делся! И чтобы ни одна похотливая тварь, что хочет его забрать у тебя, — и дохнуть не смела в его сторону! И он пошёл. Дрожащими руками запер кузню, в которой ворочал молот и клещи, выковывая болванки-заготовки последние пару часов, когда Чимин сладко уснул в своём кресле и начал пахнуть уж очень сильно. Нет, справедливости ради надо сказать, что он всё же до последнего возвращался к мысли о том, что, если что, можно всё же уйти из дома и попросить приютить его кого-нибудь. Никто бы ему не отказал, объясни он, что с ним творится. Вот только и удержать его, когда внутренний волк позвал бы обратно, туда, где, беззащитный, нежный, сладко пахнущий, с влажной от пота шейкой и приоткрытыми губами, лежит его омега, лежит и стонет, умоляя помочь ему, зовя своего альфу, — никто бы не смог. И покалечил бы он любого, кто встал бы у него на пути. Так что нет. Крадучись, словно вор, он взошёл на своё крыльцо, оглянулся, будто на самом деле пришёл не с добром, и быстро вошёл, запирая дверь на тяжёлый засов. Еду он запас. Воды было вдоволь. Он подготовился. Потому что знал: не выдержит. Не устоит. Не сможет отпустить. Ни за что.