Сломанный (18+)

— Трус! — фыркнул Сокджин. — Я думал, что он смелый и отважный альфа, а он такой огромный — и такой трус. — Пап, если бы ты на меня так нарычал, как на бедного Намджуна, я бы тоже сбежал, — улыбаясь, возразил Тэхён и снова провёл рукой по чуть отросшим мягким волосам брата. — Чими, ваши запахи очень здорово смешались, но, кажется, твоего гораздо больше. Чимин смущённо захихикал, а Сокджин возмущённо вскрикнул: — Ким Тэхён! Как у тебя язык поворачивается говорить о таком! — Ну, пап, понюхай, — ухмыльнулся Тэ, — это же просто прелесть, что за аромат. Вы очень подходите друг другу, Чими. — Не слушай его, сынок, — непримиримо сказал Сокджин, — ты не обязан оставаться под одной крышей с альфой, который так отнёсся к тебе! И что бы там ни говорил Сонхва, у этого альфы был выбор! Он мог оставить тебя, он мог просто поухаживать, а потом позвать омег! Он мог... — Я точно бы не был рад этому, — тихо возразил Чимин, — мне было бы больно, если бы он так поступил. И болело бы точно не только тело. — Но почему? Неужели ты думаешь, что обязан ему за его отношение к тебе? — В голосе Сокджина было полно горечи. — Чими, поверь, он сам захотел заботиться о тебе, никто его не просил, не принуждал, в его милосердии ни тогда, ни сейчас никто не нуждался! И платить ему за это никто не обязан! А насчёт того, как он поступил с тобой... Он ведь просто воспользовался тем, что ты не мог отказать ему! — Я не просто не отказывал, пап, — я позвал его, — едва слышно ответил Чимин. Ему было ужасно неприятно говорить об этом с возмущённым и уже успевшим накричать на Намджуна и, видимо, на Сонхва папой, но он понимал: этот разговор нужен, если не ему — то Сокджину точно. И он был благодарен Тэхёну, который не дал старшему омеге кинуться на Намджуна и сейчас одним своим присутствием действовал успокаивающе, потому что был полностью на стороне умиротворённого Чимина. — Ты юн, твоя несдержанность вполне объяснима! — отрезал непримиримо Сокджин. — Мне больше приятно думать, что я позвал того, кто мне... — Чимин замялся и прикусил губу. — Он ведь нравится тебе? — мягко выручил его Тэхён. — Давно нравится, да? — Я не знаю, — едва слышно отозвался Чимин, — но никто никогда не был так... близок мне. Кроме вас, конечно, но ведь это не то же самое. — Вот именно, — с горечью подхватил Сокджин. — Мы любим тебя искренне и бескорыстно, а он привязал тебя к себе своим запахом, он сделал всё, чтобы ты позвал его, когда не мог противиться своим желаниям! Он не дал тебе выбора! — Зачем мне выбор, пап? — Вздохнув, Чимин поудобнее устроился на коленях Тэхёна, с наслаждением чувствуя прикосновение его пальцев на своих щеках и волосах. — Не такой уж я и драгоценный подарок — с таким-то лицом — чтобы выбирать и капризничать. — Значит, он тебе не нравится? — удивлённо спросил Тэхён. — Думаешь, что просто больше никого не сможешь привлечь? — Тэхён! — возмущённо одёрнул его Сокджин. — Ты прав, Тэ, — ответил Чимин, глуша в себе взметнувшуюся досаду. — Но не во всём. Я точно никого не смогу больше привлечь, но, кажется, я на самом деле привлекаю этого альфу. Он такой сильный, такой независимый. Я слышу, как он говорит с другими, я слышу иногда, что говорят о нём. Он ведь красив, не так ли? — Чимин умолк, но ни брат, ни папа не ответили ему, и он тяжело вздохнул. — Да, очень красив. Кажется, они тут считают его странным, потому что он пахнет для них как-то не так, потому что молчалив и никого не боится, потому что у него в семье было что-то не так, как у всех... Но мне наплевать, я виж... — Он сбился и сглотнул тугой кислый ком, а рука Тэхёна сочувственно и ласково сжала его ладонь. — Я ощущаю его тем, кем он показывает мне себя. Он сказал, что выбрал меня — и нет пока причин ему не верить. Он сказал, что не отпустит, и я слышу искренность в его голосе. Он заботится обо мне, а я не паточный сироп, но сколько бы я ни выводил его, он лишь рычит. Ни разу ни одним словом он не указал мне на моё настоящее положение... — Какое? — болезненно громко спросил Сокджин. Чимин вздохнул и ответил печально, но уверенно: — Слепого, беспомощного нахлебника в его доме, неспособного обходиться без его силы и запаха. — Это неправда, — дрожащим от слёз голосом сказал Сокджин. — Только скажи — и я заберу тебя, у тебя есть дом! Ты не побродяжка бесприютная! У нас мало альф в деревне — тебе там было бы гораздо легче, чем здесь, среди волков! Это был... Он умолк, а Чимин закончил за него: — Это был мой выбор, я знаю. Потому что только в его руках мне спокойно. Уж не знаю почему. Но ни к одному человеку я не относился так, как к нему. Он мне нужен. Его голос и запах успокаивают, его силы дарят уверенность, его слова всегда интересны, хотя он и не любит говорить. А ещё... — Чимин был не уверен, что стоит говорить, но хотелось уже высказаться до конца, так что... — А ещё он относится ко мне совсем не так, как к другим омегам — друзьям, заказчикам, всем остальным. — Не так? — с любопытством переспросил Тэхён. — Как же? — Он со мной осторожен и нежен, — тихо ответил Чимин. — Он прислушивается к тому, что я говорю. Он любит брюкву, но мне как-то было плохо от неё, и больше он никогда её не готовил. Он делает мне заварку из цветов, хотя сам как-то сказал, что от сласти их аромата его тошнит. Он знает, что я не увижу одежду, в которую он меня наряжает, когда мы идём гулять в лес, но я точно знаю, что она всегда красива, и не только та, которую ты мне, папочка, передаёшь, но и любая, что он привозит для меня с ярмарки. Он не хотел, но я попросил — и он выковал мне моего Нама. — В комнате повисла неловкая тишина, и Чимин, чуть дрогнув голосом, пояснил: — Так я назвал свой нож. — Он нащупал наборные ножны у себя под боком и погладил их. — Он дал мне моего защитника. Он сделал для меня так много! И я... Я готов всю жизнь делать хоть что-то, чтобы он не стонал отчего-то во сне и хотя бы иногда смеялся. — Он смеётся? — в один голос и с одинаковым изумлением спросили Тэхён и Сокджин. — Да, он смеётся так, как никто не смеётся, это... особенный смех. — Чимин легко потянул воздух и, покраснев, сладко вздохнул. — А ещё он смелый, не подумай, папа, очень смелый. Но ты был так зол, ты чуть нас всех своим запахом не придушил. А Нам... м... Мой альфа, хоть и молчит, но очень хорошо чувствует настроение. Он меня без слов понимает, он... Он меня чувствует, понимаешь? — Твой альфа, — словно заворожённый, повторил Тэхён. — С ума сойти, да, пап? Наш малыш Чими так уверенно говорит "мой альфа"... Это просто невероятно! — Что тут невероятного? — насмешливо и чуть громче, чем обычно, сказал Сокджин. — Как после совместной течки и называть альфу, если он честный и ответственный, не так ли, Ким Намджун? И неужели тебя не учили, что подслушивать нехорошо? Выходи немедленно и имей смелость посмотреть мне в глаза! Чимин смущённо захихикал и спрятался в руках Тэхёна, который откровенно засмеялся: видимо, альфа, застигнутый на горячем и сейчас что-то смущённо бухтящий перед пышущим возмущением старшим омегой, был очень забавным. По привычке, желая понять, что чувствует Намджун, Чимин на несколько мгновений сосредоточился на его запахе. В чуть горчащем, свежем аромате хвои не было сладкого привкуса паточной смородины, он был пряным и солнечным. Вдыхая его полной грудью, слушая, как говорят люди, которых он любил всей душой, Чимин вдруг осознал до конца простую, как мир, истину: теперь людей, за которых он был бы готов умереть, стало на одного больше. Это напугало его и безмерно радовало. Он провёл рукой по своему лицу, по бороздам, которые оставил на нём проклятый враг, и вздохнул. Что же... По какой бы причине Намджун ни оставался рядом с ним, почему бы ни терпел капризного своего омегу, сейчас он был рядом со всем желанием, искренне и честно. Может, это не любовь. Может, альфу привлекало то, насколько Чимин от него зависел, потому что его ревнивый нрав и собственничество Чимин ощутил на себе в течку, да и до неё, в полной мере. Но это его не пугало. Да, он зависим и нуждается. Да, он почти беспомощен и мало что может в этой жизни. Но ни разу свою власть — совершенную, надо сказать, власть за закрытой дверью небольшого домика — Намджун не использовал во зло омеге. Заставлял есть и лечиться, оберегал от запахов пугающих его альф, не подпускал в тяжёлые дни к нему никого, не выпускал из-под себя в жару течки, рыча угрозы несуществующим своим соперникам. Пока... всё. И кстати то, что этот глупый альфа ревновал, льстило Чимину: словно кто-то мог на самом деле покуситься на него — такого! Смешно! Но отчего-то раз от разу в разговорах с Намджуном в нём крепла уверенность в том, что альфа на самом деле верит, что на Чимина мог кто-то позариться. А значит... кажется, шрамы, что уродуют тело и лицо омеги, не имеют для него никакого значения! Он их... не видит? Не замечает? Не принимает в расчёт, когда рычит на слишком близко подошедших к нему альф? Может, поэтому считают его странным? Поэтому иногда он сам называет себя сломанным? Он не видит очевидного и верит в то, что... придумал себе сам? Что же... Чимин, возможно, никогда не поймёт этого альфу, но пока ему очень нравились эти его странности.

***

Весна выдалась ранней, дружной и очень хлопотной. В волчьей слободе в двенадцати домах уже вопили во всё горло волчата, призывая сбившихся с ног родителей быть ловчее и расторопнее, а ещё в девяти готовились принимать щедрые дары Мати Луны и неуёмной молодой похоти. Хонджун сбивался с ног, белкой-покатушкой прыгал от дома к дому, осматривая малышей, успокаивая и наставляя омег и отбиваясь от обеспокоенно суетящихся альф, чьи по большей части бестолковые страхи за свои семейства выводили его из себя. — И снова — нет! — рычал он на Юнхо, который с круглыми от ужаса глазами прилетел к нему спозаранку с мольбой дать какое-то успокоительное для малыша Хосока, который всю ночь не давал им с Минги спать. — Ещё и ещё раз: это нормально, вы качаете, спите по очереди, Минги пьёт заварку, которую я ему дал, — и всё будет хорошо. Ну, беспокойный у вас альфочка, беспокойный! Но, поверь, когда он подрастёт, все эти беды будут казаться желанными мелочами, судя по характеру, который он уже проявляет! Так что уходи, забери сына, дай Минги пару часов сна, а потом отдай ему малыша и ляг уже поспи сам, только в сарае, чтобы плач тебя не будил. Всё у вас хорошо, и Соки совершенно здоров! — Да нельзя Енджуну масла, как вы не понимаете, дядя Юхон! — вопил он, стукая кулаком по столу, за которым, набычившись, сидел альфа, упрямо пытающийся накормить своего только что родившего омегу сытной кашей с маслом. — Малыш Киён пока слишком слаб, ему нужно безопасное молоко, так что Енджуну нужна очень жидкая и безопасная пища, а от жирной он же и раньше у вас страдал! И что, что он её любит? На то вы и рядом с ним, Вы же взрослый человек, почему вы ведёте себя, как пугливый и послушный юный папаша! И не смейте на меня рычать, я завтра снова и приду, и не дай вам леший снова наварить для Енджуна этого! — А я ещё раз говорю, Хван Хёнджин, что ты немедленно сходишь в лес и принесёшь первоцветов для толокнянки! — ледяным голосом говорил он злобно скалящемуся на него белоснежному волку с яркими голубыми глазами, который, уже даже обернулся, но всё ещё пытался воспротивиться ему, чтобы не оставлять дома мужа. — Иди, иди! Бедному Сонни надо хоть немного передохнуть от твоих облизываний и объятий. Ты же каждым взглядом своим к нему пристаёшь, он и так еле выдохнуть от тебя может! И, кстати, по дороге обратно зайди к брату и отдай первоцвет Юто! — кричал он вслед злобно скулящему, но уже трусившему по направлению к лесу волку. Тот рявкал в ответ, и Хонджун швырял в него удачно подвернувшуюся небольшую палку: — Сукин сын! Поругайся мне ещё! Ну, а ты куда выперся без дохи? — шипел он на появившегося на пороге мужа Хенджина Джисона. — Иди, иди в дом, горе моё луковое, никуда твой альфа не денется. Как малыши? Что Бомгю? Это правда, что он уже чуть ли не оборачиваться пытается? Молодой да ранний, да? Сонхва сказал, что Хёнджин такие же фокусы выкидывал в детстве все диву давались. А ну, пошли, посмотрим! Он суетился целыми днями, похудел и осунулся. Сонхва, который и сам, сбиваясь с ног, с утра до вечера носился по слободе или по соседним деревням, налаживая торговые связи и завязывая нужные отношения, рычал, что однажды просто запрёт мужа в доме и не выпустит с ложа. Но при этом так смотрел иногда на Хонджуна, столько нежной гордости и даже самодовольства было на его лице, что омега лишь краснел от удовольствия: было приятно, что самый дорогой человек на свете так относился к тому, что он делал. Так что Хонджун бодрости не терял, мужественно скрипел зубами от злости на заполошных молодых родителей и шёл напролом в своём стремлении всё сделать так, как надо, вспоминая всё, чему его учили. И лишь вечером, когда приходил в небольшой домик на окраине слободы, рядом с кузницей, Хонджун без сил опускался на лавку ничком и закрывал глаза. — Чи-и-ми-ии... — жалобно звал он. — Я сейчас сдохну-у-у... На его голову опускались небольшие мягкие руки и маленькие пальцы начинали ощупывать его лицо, пробегать по шее, а потом — сначала осторожно, а потом всё крепче и увереннее — мяли ему плечи, иногда спускались на спину. И он — тоже сначала тихо, а потом всё громче — начинал скулить, выть и в конце — стонать от болезненного удовольствия. — Ох, ты ж... А-а-ах... Как же больно!.. Ещё, Чими... Ответом ему обычно был мелодичный мягкий смех и неизменное: — Тебе надо отдохнуть, Хони, слышишь? Ты так напряжён, что я могу об тебя пальцы сломать! — О, м-ма-аати Луна-а-а... — стонал Хонджун, ощущая, как выламывает его спину под натиском неожиданно сильных и уверенных пальцев Чимина. — Да-аа... — Опять у нас тут непотребства, — слышал он так же обыденное бурчание высокого сильного альфы, который с мрачным видом вваливался в дом и, как часто бывало, садился неподалёку с углём и мелованной досочкой. — Однажды ты его сломаешь, и мне придётся отвечать перед Сонхва. — Ужин на столе, Джуни, — светло улыбался, повернув лицо к альфе, Чимин, который, замерев, жадно дрожал тонкими ноздрями. — Сегодня разжёг со второго раза! — И в голосе омеги была гордость. Хонджун, уложив голову на ладони щекой, с удовольствием наблюдал, как обычно холодное лицо Ким Намджуна совершенно внезапно озаряется светлой улыбкой в ответ на это бесхитростное хвастовство миленького омежки, который так явно пытался надышаться альфьим ароматом. — Ты отлично справлялся и раньше, — урчал Намджун, — я сейчас. Одна мысль. Хочу нарисовать, пока живо. Чимин радостно кивал и возвращался к пыткам Хонджуновой спины. — Как прошёл день, Хони? — ласково спрашивал он. — Как там наши малыши? А то Минхо забегал только на полчаса, я ему выпоил молока с хлебом — еле заставил, но он ведь так любит молочное, так что не отказал — и снова понёсся к Ликси. Там у малыша Хиу снова что-то с животиком, но вроде как это из-за колик... — Это потому что дивий Чанбин постоянно его облизывает, — уже беззлобно, иссякнув из-за обессиливающих Чиминьих проминаний, бурчал Хонджун. — А я говорил, что ребёнок лишь наполовину волк, что он тянет потом в рот эти ручки и ножки, к отцовой слюне ему надо привыкнуть, но это же Чанбин, он всё никак не может надышаться на своё чадо, Ликс уже воет, что он ему на руки бедняжку Хиу не отдаёт и в колыбельку отказывается класть, носится, как сумасшедший. — Ну, ты же знаешь, — тихо и немного печально говорил Чимин, — они чуть не потеряли его, так что... — Знаю, — резко обрывал его Хонджун, поджимаясь внутри от болезненного воспоминания, — но уже всё хорошо! А приучит ребёнка быть постоянно на одних руках — потом сам мучиться будет. — Хиу — омега, ему можно и на руках. — Такими словами обычно встревал в их разговор Намджун, редко и только если это касалось чего-то близкого ему. Иногда Хонджуну казалось, что альфа их вообще не слышит, так как говорили они негромко, а он был увлечён своим угольком. Но это явно было не так. Чимин в ответ на что-то подобное всегда пунцовел и прикусывал в лёгкой досаде губы. Хонджун же лишь посмеивался. О том, что Чимин основную часть времени проводит на руках у своего альфы, шутили многие. Как и о том, что Намджун может бросить всё на свете, если услышит жалобное "Джуни!", чтобы нестись к своему мягкому омежке. Намджун на эти шутки в основном не обращал никакого внимания, а вот Чимин всё последнее время из штанов выпрыгивал, доказывая, что это всё неправда. Потому что это и было неправдой. Хонджун поражался тому, как быстро восстанавливался этот омега. Его спас от смерти волчий обычай вылизывать раны, он был принесён на волчьем горбу в эту слободу, волчий запах поднял его, давая силы. Да, он был зависим от этого волка, но всеми силами старался эту свою зависимость преодолеть. Начал учиться владеть ножом — и Юнхо уже пару раз с удивлением говорил Хонджуну, что Чимин как будто стал чуять свой нож, кажется, он даже название ему дал. Медленно, но уверенно он изучил дом и двор Намджуна, шаг за шагом прошёл их и теперь легко ходил здесь, едва касаясь иногда стен. Он научился сам есть и даже кое-что готовить, отлично уже подрубал простынки и очень много пелёнок, в которые кутали волчат, были обшиты его маленькими пальчиками. И что самое приятное — Намджун во всём этом ему помогал. Он очень ценил то, что Чимин видит в нём своего первого помощника и единственного защитника, но старания омеги по обретению хоть какой-то самостоятельности поддерживал всецело. И, как ни странно, при всём своём жёстком норове, слушался советов Сокджина, Минхо и Хонджуна относительно того, как ещё может помочь своему омеге чувствовать себя увереннее и правильнее. После совместной течки Чимин с Намджуном окончательно слились — и в запахе, и, кажется, в понимании друг друга. Потому что этот альфа — странный, суровый и мрачный, не понимающий шуток и способный на откровенную жестокость (видел Хонджун пару раз, как он расправлялся с теми, кто позволял себе шутить насчёт слепоты Чимина, были и такие) — смотрел на своего омегу так, словно тот был снежным божком, самым прелестным существом на свете. И искренне ревновал его ко всем — даже к самому Хонджуну. К тому, что Чимин помогает своими неожиданно сильными и хваткими пальцами Хонджуну после полного работы дня, Намджун тоже привык не сразу. Но Чимин что-то там мяукал ему на ухо, и злобный оскал сменялся блаженным покоем. Так что вскоре Намджун даже не смотрел на них, когда Чимин склонялся над распластанным на лавке стонущим от боли в плечах и спине Хонджуном. А тот, с огромной благодарностью принимая заботу омежки, не мог не думать о перипетиях его странной, страшной и такой... завораживающей судьбы. Чимина изуродовали сурово, его лицо на самом деле было искажено жуткими шрамами, да и тело пострадало не меньше. Но казалось, что нашедший и спасший его альфа искренне не замечает этого. Они с Намджуном могли за столом спокойно говорить о том, что шрамы сегодня поутру ныли, видимо, к дождю. И Чимин не стеснялся, и Намджун лишь заботливо гладил его по лицу, не боясь присутствия Хонджуна, и просил никуда не выходить со двора. Это тоже было просто поразительно! Потому что он просил всерьёз! Хотя и знал, что Чимин по-прежнему мало куда мог бы пойти сам, один, без его помощи. Разве что, держась за забор, дойти до соседа Соёна, чтобы помочь тому с уборкой: беременность у этого омеги проходила непросто, но он упрямо пытался выполнять все свои обязанности по дому, выводя этим своего альфу Субина из себя и доводя его до белого каления. Присутствие же Чимина, как потом рассказывал сам Соён Хонджуну, Субина успокаивало: отчего-то он свято верил в то, что слепой омега не даст его упрямому мужу перетрудиться и навредить себе и ребёнку. Так что альфа продолжал ворчать, кутая Соёна и прося не напрягаться, но они быстро и нежно мирились, нагло пользуясь тем, что Чимин не мог их увидеть, и Субин мог спокойно уйти, оставив своего ненаглядного в добрых руках. И Соён, и Хонджун, говоря об этом, поражались тому, какое доверие мог внушить этот по сути беспомощный омега с мягким высоким голосом, неровной из-за шрама улыбкой и умелыми пальцами. И это всё, кроме как к Соёну, Чимин больше никуда и не ходил почти. Вот с Намджуном они уже ходили всюду, и омега даже руку его отпускал, зная, что в случае чего альфа не даст ему упасть. Сам кинется на землю, сдирая локти и бок, но поймает своего легкого омежку. Это правда, Сонхва как-то рассказывал Хонджуну, что видел это лично. Сказал, что и сам рванулся подхватить споткнувшегося юношу, повинуясь внутреннему зову, но Намджун так на него зыркнул, что... Тут Сонхва мудро умолк и глотнул из кружки взвара. Но Хонджун понял и так. И несмотря на всё это, Намджун словно и не замечал слепоты Чимина. Он говорил с ним так, словно тот всё видел, словно не было у него никаких повреждений, словно он был самым красивым, самым желанным и самым здоровым омегой в слободе. Это было ужасно странно и потрясало искренностью. Хонджун любил бывать у них, наблюдать за ними, видеть мягкие ямочки на щеках довольно жмурящегося сытым котярой Намджуна, наблюдать за ловкими пальцами Чимина, который ощупывал, едва касаясь, словно танцуя ими, всё, что было на кухонном столе, на небольшом столике, где лежали его принадлежности для шитья. Они игриво проходились по лицу Намджуна, по плечам самого Хонджуна — всюду. И они не напрягали, не были наглыми. Наоборот, часто хотелось закрыть свои глаза и отдаться этим касаниям, поверить им. И лишь суровый голос Сонхва, пришедшего в дом кузнеца за своим запропавшим мужем, приводил Хонджуна в себя. Он вздыхал, прощался с любезными хозяева и, расправив измятые и ноющие приятной болью плечи, шёл в объятия к своему альфе. Завтра он будет готов к новому дню, как и его тело, обихоженное сильными и уверенными пальцами милого омеги Чимина.