***
Тэхён приехал, чтобы помочь сделать летние заготовки, когда в огороде Юнхо поспели отличные кабаки и баклажаны, а Намджун добыл мешок великолепной Заозёрской соли, которая славилась по всему Предгорью. Альфа с Тэхёном сходили к Юнхо и принесли, как сказал Тэхён, радостно и гордо суя в руки смеющемуся Чимину выбранные овощи, лучшее из лучшего. — А у Юнхо та-акой огород! — с восхищением сказал он. — Я когда уходить буду, обязательно возьму разного. Мне Минги показал и сад их. Никогда не думал, что можно столько всего выращивать посреди леса! Возьму ягод и кабаков — уж очень они хороши! — Папа же не любит кабаки, — поддразнил его Чимин, с удовольствием гладя брата по волосам. Тэхён улёгся ему на колени и, как и всегда, с наслаждением принимал эту свою любимую ласку. — Так я ж не папе, — выдал он и тут же замер. Спина его напряглась, а в нежном аромате вишенной наливки чуть загорчил испуг. — Кому же? — Чимин постарался спросить как можно безмятежнее, хотя его сердце дрогнуло в тревоге. — Да я там... ну, в Долинной деревне, многих знаю, кому бы надо было. Вообще любой будет там рад, — чуть сбивчиво начал пояснять Тэхён, и Чимин ощутил, как под его руками чуть задрожало тело брата. Тэ собирался лгать, и Чимину стало от этого немного страшно: старший врать ненавидел. Но сейчас, стараясь звучать уверенно, он продолжил: — Там много беременных, ты же знаешь. Да и с малышами которые, им совсем некогда ходить и искать овощи получше. И альфы тоже не всегда толковые, им всё больше мясо и мясо, а овощи... Вон и папа, и Юнги говорят, да и наши тоже: очень нужны овощи тем, кто кормит или это... носит пока. — Хорошо, Тэхёни, — мягко сказал Чимин, — ты попроси у Намджуна возок, купи побольше да свези в Долинную. Юнхо на ярмарках не очень часто торгует, у него всё свои да наши разбирают, а ты отвези тому... тем, кто нуждается. Скажи, что мы с Джуни сочтёмся с ним, он знает... — Ещё чего, — обиженно перебил его Тэхён. — Я уже и спросил у Юнхо, он частью работой может взять, помощником на сборе урожая, а частью — за куриц. У них, у Долинных, ты же знаешь, курицы знатные. И яйца — мм, объедение. Они там в этой своей морве — будь она проклята стократно и на небе и под пятой Природы-Покрова — травку такую подкладывали в корм, чтобы неслись куры, а сами вкусными были. — Так то у Долинных, — улыбаясь, возразил Чимин. — А ты-то где куриц возьмёшь, а, кудрявая твоя башка? — Он чуть потянул и подёргал брата за кудрявые локоны, шелковистые и лёгкие, очень приятные на ощупь. Тэхён помолчал, но потом вдруг сказал: — Попрошу или куплю. Найду уж где. Меня там многие и знают, и доверят мне. Так что найду. Кстати! — Он вдруг встрепенулся и приподнял голову с Чиминовых колен. — Мне и до альфы твоего дело! Хочу у него кое-что заказать. — Так сразу и скажи, — заботливо посоветовал Чимин, притягивая брата обратно, — он сейчас занят по горло, лето, сам понимаешь... — Чими, — через какое-то время, которое они блаженно молчали рядом друг с другом, неуверенно позвал Тэхён, — а как Соён?.. Как они... — Выкарабкиваются, — тихо ответил Чимин. — Соён плачет, но уже по дому шурует, и в цветнике этом своём... Субин всё раньше смеялся над ним, говорил, что цветы в их маленьком дворе — лишнее, что блажь, а сейчас... Джуни говорит, что они там вместе возятся. Молчат, но рядом. И иногда просто сидят у этих цветочков, Субин обнимает Соёна, а тот... — У него в носу защипало, в горле, как и всегда, когда он говорил о своём соседе, затяжелело и загорчило. — Понимаю, — тихо отозвался Тэхён. Он мягко погладил Чимина по щеке и осторожно провёл по шрамам. — Чими... Больше не болят? Чимин замер. О шрамах его спрашивал только Тэхён. Сокджин откровенно избегал этой темы, Намджун словно и не замечал их, и лишь Тэхён, словно напоминая себе о чём-то, спрашивал Чимина, не болят ли его шрамы. Он знал, что младший брат спокойно относится к ним, не стесняется, прикрывает защитой не для себя — чтобы не беспокоить своим несчастьем других, а сам смирился. Он — смирился, а вот Тэхён нет. — Не болят, Тэтэ. — Чимин перехватил его руку и прижал к повреждённой щеке. — Ни здесь не болят, ни на сердце. Прошу тебя, милый мой... Забудь. Что мне сделать, чтобы не болели твои шрамы? Чтобы ты забыл? Тэхён тяжело вздохнул и лёг обратно ему на колени. Он не ответил. Никогда не отвечал, когда Чимин спрашивал его о чём-то подобном. И не мог забыть. И простить не мог.***
О большой ярмарке в деревне у Синего ската Намджун рассказывал неохотно. Он вообще не очень любил куда-то выезжать, особенно туда, где будет много народу, все будут шуметь, радостно орать, а ещё там будет много любопытных альф, которые будут пялиться на главное сокровище Намджуна и мерзко вонять своими откровенными запахами. Но Чимин такие выезды в последнее время просто обожал. Он вообще любил ездить в повозке или даже верхом на волке Намджуна, когда они отправлялись на долгие прогулки в лес поглубже, туда, где можно было найти нетронутые поляны со сладкой мордокой, сладянкой или зарослями обожаемой Чимином смородовой ягоды. А ещё ему нравилось сидеть на ярмарке около их прилавка, подставлять лицо, прикрытое защитой, солнцу и широко и глупо улыбаться всем подряд. Нос его ходуном ходил, и он хвастливо потом говорил, что может сказать, сколько альф, сколько омег побывали у их прилавка и сколько из омег хотели бы поболтать с Намджуном поближе и потише, а сколько альф завидовали его силе и ловкости. Намджун слова об омегах пропускал мимо ушей: он никогда особо не верил в Чиминову ревность, потому что это было глупо — подозревать его в чём-то. А вот об альфах пытался расспросить поподробнее и потом рычал, что Чимин бы лучше сидел под навесом да носа бы не казал, чтобы никакие альфы не завидовали Намджуну. Потому что завидуют они вовсе не его силе. Да, он был в этом уверен. Нет, дурачком он не был и прекрасно понимал, что лицо его любимого изуродовано шрамами, которые не убрать, не изгладить, не сделать незаметными. И всё же они не портили Чимина — вот хоть что можете сделать Намджуну, а он был в этом уверен. Особенно в чёрной защите, украшенной серебряной вязью, Чимин был чудно красив. Эта защита придавала ему странное очарование таинственности, и Намджун видел — видел, видел, в отличие от этого наивного дурачка! — как альфы засматривались на него, их жадные загребущие лапы, которые Намджуну хотелось откусить, так и тянулись к правой, почти не повреждённой щеке омежки, которую не скрывала защита, к нежной шее над белоснежной рубахой, к маленьким пальчикам, которые были постоянно чем-то заняты: то монеты считали, то шили что-то меленькое, то перематывали нитки в небольшие катушечки, которые продавали их частые соседи из Заозёрья. Чимин любил это дело — скатывать такие катушечки, он говорил, что его это успокаивает. А Намджун ворчал, что бессовестные соседи просто используют добродушного и безотказного омежку, но не возражал и злился не особо. Ему нравилось выражение мягкой безмятежности, которое опускалось на лицо Чимина, когда он был отвлечён каким-то таким делом. Но всё же ярмарки ему не нравились. Он бы запер свою прелесть в доме, ходил бы рядом и облизывал его, мял ночами под собой, вытрахивая его строптивость и своеволие, а днём бы любовался издали — сам, один. Потому что Чимин был его. Только его! Но омега уже суетливо семенил по дому, звонко разглагольствуя о том, что в этот раз они могут не только железный товар продавать на большой ярмарке, но и кое-какое рукоделье, вещички для младенчиков, которые Чимин намастачился шить очень и очень миленькими. Заготовки ему делал Намджун вечерами, а омежка сшивал их, обтрогивая своими чуткими пальчиками, и иногда красиво обмётывал красными нитками, которые у него лежали отдельно в особой коробочке. И из-за того, что он попробует впервые продавать свой собственный товар, Чимин волновался, радовался и долго не мог успокоиться, даже улёгшись рядом с утомлённо бурчащим Намджуном. В конце концов тому надоела возня и вздохи под боком, он зарычал, напал на неугомона, повернул его — возмущённо хнычущего и с азартом пытающегося противиться — на живот, приспустил мягкие штанишки, приложил пару раз ладонью, а потом вылизал так, что Чимин кончил со сладкими визгами — и уснул уже, наконец, даже не дождавшись, пока Намджун додрочит себе и кончит ему на очаровательные ямочки над половинками — своё любимое место на обожаемом теле омежки.***
У костра, который они разожгли, чтобы переночевать, было шумно и весело. Волки ехали возками с запряжёнными в них лошадьми, потому что везли много товара для большой ярмарки, так что не обращались. Их было четыре пары: две из Волчьей слободы, две — из Долинной деревни. Они были молоды, полны и сил и все рады тому, что вырвались из рутины домашней жизни, предвкушая веселье на ярмарке. Все, кроме Намджуна, наверно. Он, понятное дело, был суров и озабочен, так как в этом весёлом базаре был старшим и чувствовал на себе ответственность за всех. И за своих — Манчона и Гихёка, которые смогли оторваться от своего малыша, оставив его добрейшему Минхо, и поехать на ярмарку, чтобы продавать из общих запасов, а потом закупить нужные для слободы одеяла, сумы, ткани и нитки. И за Долинных, особенно за одну пару — Чонгука и его Роёна. Те были родителями двух очаровательных альфочек, которых они оставили в доме Юнги, чтобы вместе с ещё двумя — молодожёнами Мун, Мунгуком и Чаёном, — немного повеселиться и принести своими красивыми лицами, широкими белозубыми улыбками и лукавыми взглядами прибыль побольше Долинникам. Чимин вовсю веселился с ними, а они обходились с ним, как с драгоценной хрупкой вещицей: смотрели восторженно, с готовностью подставляли руки и плечи, чтобы он мог дойти, докуда хотел, подавали прямо в пальцы миски и — дай им такую возможность смеющийся и немного смущённо фырчащий Чимин — кормили бы его с благоговением. Было видно, что решимость, уверенность и светлая радость этого слепого омеги их восхищает до глубины души. Особенно тепло говорил с Чимином красавец Роён, нежный юный омега, которого несколько беспокоило то, что они оставили своих обожаемых крошек, но он не мог скрыть радости от того, что может безмятежно отдохнуть от огромной ответственности за них хотя бы немного. Он почти не отходил от Чимина и всё расспрашивал его о жизни в Волчьей слободе, о своём брате и малыше-племяннике, которые там жили, о том, какой была охота осенью и много ли заготовили, да всего ли хватает. — Мне Тэхён говорил, что вы с ним какие-то совершенно чудные заготовки сделали в этот раз, — улыбчиво щебетал он, — у меня вот не получилась капуста, перекислил что ли, а может, ещё что. Гуки, конечно, готов был и такую есть, но я не дал, выкинуть пришлось, чтобы не отравился, хотя он у меня всеядный, мы с Тэтэ смеёмся с него. И Тэтэ, кстати, сказал, что в следующий раз он попросит своего папу мне помочь, он ведь у вас просто великолепно готовит капустные скатки, Тэтэ нам с Гуки давал пробовать — пальчики оближешь, Гуки тогда объелся до колик! — Да, папа у нас по капусте первый в заготовках, — улыбался Чимин, как-то странно поджимаясь и чуть отворачивая от Роёна лицо, — а как там ваши малыши? Слышал, что у вас животиками мучались несколько... — О, нет, нет, — испуганно замахал руками Роён, — это не у нас. Нас с Чонгуком Джисук вовремя предупредил, чтобы мы ягоду-молоку не ели, что от неё у волчат колики, так что и Чен, и Сюми — оба в порядке. Да к тому же Тэтэ им от вашего Хонджуна принёс растирки, которая успокаивает, они и спят спокойнее, и не плачут почти. — Тэхён часто помогает вам... тебе? — немного помолчав, негромко спросил Чимин, и Намджун встрепенулся, пристально на него поглядев. Было что-то в голосе омеги такое... Жалостливое или жалобное... — Помогает, — согласно закивал Роён. — Гуки нарадоваться не может: он так беспокоится обо мне, когда уходит в дальние Полесья на границу или на охоту, а рядом с Тэтэ и мне спокойнее, и у него на сердце не тяжко. Да, волчонок? — Роён ласково потрепал по чёрным кудрям подсевшего к ним альфу. — Наш Тэтэ так бережёт нас, просто благословение Звёзд! — Пусть даст ему света Мати Луна, — пробормотал Чонгук, который был очень неразговорчивым и вообще-то откровенно мрачным альфой, но рядом с Роёном жмурился довольным котом и ластился под руку своему омеге откровенно и никого не стесняясь. Они были Истинными, так что к их такому поведению все относились с пониманием. Но Чимин отчего-то поджал губы и повёл плечами: ему явно было неудобно рядом с ними. Их спасли громкоголосые Манчон и Гихёк, которые, переругиваясь, вышли из лесу, неся по вязанке дров на ночной костёр. По их виду и сладковатому аромату Намджун понял, что эти развратники только что осквернили какую-то укромную поляночку, даром что холодно уже было — этим двоим и зимой в снегу голыми было бы не холодно, нашли бы, чем согреться. К этому все привыкли, так что Намджун лишь сердито рыкнул на Гихёка, который в сердцах кинул свою вязанку слишком далеко от костра. Альфа, недовольно фыркнув на старшего, поджав губы, перенёс дрова ближе. А Манчон сразу пошёл в их возок, явно чем-то вздёрнутый. — Что-то случилось? — негромко спросил у подсевшего к костру Гихёка Чимин, чуть морщась от сильного и злого аромата альфы и обхватывая себя руками, будто ему вдруг стало холодно. Намджун оскалился и подсел к своему омеге с другой стороны, пугнув робкого Роёна своей решительностью, обнял Чимина и сжал покрепче, даря успокаивающий запах. — Ничего, — между тем раздражённо ответил Гихёк. — Просто очередной выпендрёж перед те... — Заткнись! — крикнул ему от своего возка Манчон. — Только вякни что, сучий кобелина, дрянь блохастая, я тебе... Гихёк подскочил и ринулся к своему расходившемуся буяну. Намджун тяжко вздохнул, невольно прислушиваясь к возне и шороху листьев, по которым Гихёк волок своего упрямо ругающего его на чём свет стоит омегу обратно в чащу — мириться. Чимин в его руках жался и хихикал, тыкаясь носом ему в плечо. Молодожёны Мун, алые от смущения, смеялись, стыдливо поглядывая друг на друга, Роён пытался скрыть широкую улыбку, но у него это не получалось. И даже Чонгук добродушно и сыто улыбался. Он обнажал в этой улыбке передние зубы, чуть выдающиеся вперёд. Это делало его обычно мрачное лицо, на котором красота была броской и хищной и без доброжелательства в глазах вызывала скорее трепет, чем восхищение, безобидно милым. Намджун хмуро косился на него и крепче прижимал к себе своё безмятежное сокровище. Истинные-то истинные, это да, но осмотрительного, как известно, и Мати Луна прощает. — Неугомонные, — тепло сказал Чимин, поводя носом и блаженно улыбаясь. — Думаю, нам бы спать пора, как думаешь? — Пора, — кивнул Намджун. — Кто первым дозорить будет? — Мы! — хором ответили Мун. — Хорошо, — буркнул Чонгук, — тогда через треть меня разбудите. — Лучше меня, — возразил Намджун. — Я позорюю до света, а вы поспите. — Чего ещё? — удивился Чонгук. — Ты старший, так я сам могу... — Не спорь, — мягко перебил его Чимин, благодарно и ласково поглаживая руки своего альфы. — Пусть Джун сделает, как сказал. А вы и впрямь поспите. Намаялись, чай, сладко ли с детьми-то спать? — Сладко, — помотал головой Роён, широко и искренне улыбаясь. — Они у нас не беспокойные, не волнуйтесь, да и Тэ помогает, я же говорил. Не бойтесь, Гуки и я можем... — Сказал, позорюю, — хмуро прервал его Намджун. — А вы отдохните. Завтра будет трудный день. Чонгук больше не спорил, они быстро ушли в свой шалаш, который альфа заботливо успел навести у большого дерева. Намджун поправил кострище, посоветовал Мунам взять одеяла потеплее, но не заворачиваться вместе, чтобы не уснуть, а греться по одному. Сам же, отведя Чимина к крытому возку, в котором уже было постелено большое одеяло, пошёл поискать Манчона и Гихёка. Застал он эту неутомимую парочку у реки сидящими на огромном камне, прижатыми друг у другу так, что сомнений не оставалось: помирились. Они ворковали, как два сизяка под крышей, и говор их прерывался звонко звучащими над рекой поцелуями. Намджун закатил глаза и цокнул: ну, что за люди? Даже в дороге не успокоятся никак, ведут себя как волчата, честное слово — и смех и грех. Он вернулся и нырнул под бок лежащего на спине Чимина, обнял его и, как и всегда, почувствовал себя дома. И неважно было, сколько звёзд сияло над тонким покрывалом возка, сколько ветров колыхало его ненадёжные тканые стены, что за земля была под его колёсами: пока рядом с ним был Чимин, его надёжа, его любовь, его сокровище — он был дома. И был счастлив. Почти. — Как ты думаешь, — вдруг нерешительно сказал Чимин, — мой Тэхён... Он вот... Ты как думаешь, он... — Или в Роёна влюблён, или в Чонгука, или в обоих, — вздохнув, ответил Намджун. Ему не хотелось говорить об этом, потому что слишком болезненно отзывалось сердце на всё, что касалось этого странного и непонятного ему совершенно омеги — брата Чимина Тэхёна. И ни о чём так не жалел он, как о том, что именно от его поведения и судьбы зависела судьба их с Чимином Обретения, их Священного обряда под Древом Духа, где они, пройдя через испытания, перед лицом стаи и вожака смогут обрести друг друга и назвать друг друга мужьями. Только вот когда это будет? — Ты так просто это говоришь... — Голос Чимина подрагивал. — Почему ты так... говоришь? И откуда знаешь? — Говорят, — нехотя ответил Намджун. — Многое болтают, приносит из Долинной, что Тэхён там просто снежным божком считается, кем-то вроде Минхо у нас. Только Минхо Обретён Сынмином, а Тэхён свободный. Вот и ищут ему пару то там, то тут. А кто-то говорит — знаешь, все рты не замкнуть — что он уж очень часто захаживает к Чонам. Только думают на Чонгука, треплются о том, что Роён дальше носа не видит. Но вот что я тебе скажу: это всё полная ерунда — что болтают. Он вздохнул и прижал приникшего к нему и замершего мышонком в его руках Чимина. — Чонгук и Роён — Истинные, — продолжил он уверенно, — а это ничем не перешибить. Да и Тэхён, хотя и словно бешеной пчёлкой покусанный, но хороший парень. Он не станет между мужьями клиниться. Он обожает Чена и Сюму, говорят, они его любимчики там, он им всё тащит, что может добыть. И разрушать их родителей он не станет. — И счастливым... — всхлипнул Чимин. — И счастливым тоже не станет. — На чужом горе не построишь счастья, — твёрдо ответил Намджун. — И всё же... Я всё равно добьюсь от твоего папки разрешения взять тебя замуж. Несмотря на Тэхёна. Есть люди, которым не суждено Обрести, понимаешь? Может, счастье его в другом. А что же мне из-за этого тоже необретённым ходить? — Не говори так, — помотал головой Чимин и всхлипнул громче. — Не верю. Он у меня чудесный, он самый добрый и светлый — мой Тэтэ... — Да, верю, — вдохнул Намджун. — И сердце волей своей вольно, помимо разума кричит, но всё же... Понимаешь... И в это время над поляной, над возками — над всем лесом, кажется, раздался яростный и дикий крик. Это кричали Гихёк — его голос Намджун успел узнать, выскакивая из возка: — Кочевье! На лапы, волки! Кочевье! Кочевье! Кочевье!