Как тогда, оно хочет играть
Но роль поменялась давно ещё
Тук-тук, я взглянул под кровать
И меня испугалось чудовище
И всё как в детстве
Только пара правок в правила, подметим
Есть одна жизнь, кто плохо прятался, тот съеден
Алина хотела исчезнуть с этой планеты. На жопной тяге улететь в космос от маминых расспросов. Эта настырная женщина не отстала даже тогда, когда дочь закрылась в комнате и прокричала из-за двери, что не ответит больше ни на один вопрос. — Нет, ты мне скажи, кто это был? — не унималась она, скребясь в комнату. — Это твой начальник? — Нет! — завизжала Алина, стягивая с себя одежду. — Симпатичный. Сколько ему? — Я его не знаю! — Больше двадцати пяти? — Не знаю! — Значит, да… А квартира у него есть? — Мама! — Что «мама»? Что «мама»? — А! Почему ты пытаешься сосватать меня каждому парню в моей жизни? — Мне скоро пятьдесят, а у меня до сих пор нет внуков! — Мама, тебе пятьдесят только через четыре года! А мне — девятнадцать. Ты первая будешь орать, если я залечу. — Конечно! Конечно, буду! Растила кровиночку, а ее какой-то нищеброд обрюхатил! — Мама! Не делайте мне нервы! — Боже! Какие мы нежные. Ну и не рассказывай мне ничего, — за дверью послышались отдаляющиеся шаги, и Алина наконец спокойно выдохнула, разглядывая себя в зеркале. М-да, пиздец. Ну, не такая синяя, как Макс и на том спасибо. Маме всех вчерашних приключений не расскажешь, а вот Еве — очень даже. Проверив дверь еще раз, Алина залезла на кровать и набрала подругу. Говорила тихо, чтобы любопытная Варвара за дверью не услышала. Ева, как и ожидалось, на другом конце уссывалась и, наверняка, каталась по полу. — Ты отлупила его?! Ты?! Макса?! — Макарова буквально визжала в трубку. — Да-да, — раскраснелась Алина. — А потом мы поцеловались, — почти прошептала она. Ева тут же успокоилась и стала сама серьезность: — Что вы сделали? — Поцеловались. — Вы? Ты и Макс? — Ева, я сейчас приеду и плюну тебе прямо в ухо! Да! Я и он! — А я говорила! Я говорила, а ты мне, мандавошка, не верила! Я знала, что он тебе нравится! И что теперь? — Ничего. Его мама спугнула. — Ну, Татьяна Владимировна! Ева еще очень долго причитала и говорила о своей правоте, пока язык не устал. Тогда пришлось распрощаться. И Алина осталась наедине со своими мыслями до самой ночи. Макс не писал и вообще никак не подавал признаков жизни, а ближе к полуночи вдруг позвонил. — Я около подъезда. Выйди, — ни привета, ни ответа. Просто факт. — Сейчас… — Алина выбралась из кровати, проверила коридор и родительскую спальню. Спят и в ус не дуют. Быстро обулась и помчалась вниз. У подъезда и правда стоял Кузнецов. Замерзший как цуцик. — Иди сюда, — Гладкая взяла его за руку и завела в подъезд. — Зачем ты приехал? — Не знаю, — раздраженно вздохнул он, задрав голову кверху. — Тебя увидеть хотел. И вообще, я не закончил тогда, — Макс опустил голову и наклонился к девушке. — Меня прервали. — И что ты хочешь от меня теперь? — Алина старалась держаться, но эти карие глаза… Коленки влюбленно затряслись. — Тройное сальто назад. — Чего? — Что я могу от тебя хотеть? — Ты хоть знаешь, насколько ты противный? — сощурилась Гладкая и все же потянулась к лицу парня, обхватив его за щеки. — Терпеть тебя ненавижу, — прошептала она, целуя холодные губы. Наверное, если бы не крепкие руки, с силой обвившие талию, Алины бы сползла по Максу на подогнувшихся ногах. Она слышала его тяжелое дыхание, чувствовала требовательный язык у себя во рту и таяла, мягко отвечая. Она же его терпеть не может… Такой он хорошенький… Оторваться стоило титанических усилий. У обоих горели глаза, и трое возбужденно стояли. — Меня там мама ждет, — пробормотала Алина, раскрасневшись пуще помидора. — И папа, — зачем-то добавила, на что Макс тихо рассмеялся. — Тогда иди, — кивнул он на лестницу. — И я тоже пойду. — Ты — первый. — Нет, ты. Вдруг на тебя кто-то накинется? — Кроме тебя некому… — Макс приподнял бровь и шагнул вперед с хищной ухмылкой. — Ладно! Пока! — и Алину как ветром сдуло. Кто так делает, а? Вот эти ваши поцелуйчики, ухмылочки… Людям спать надо, а трусы намокли! Алина влетела в комнату и упала лицом в подушки. Приятная дрожь волнения все еще гуляла по телу, на талии чувствовались его руки. Хотелось счастливо завизжать, как дурочка. Но все спали, и она лишь замахала ногами, ударяя носками кровать. Лицо и шея горели огнем. Срочно нужен душ. СРО-ЧНО. Она заперлась в ванной, наспех снимая с себя пижаму. Такого давящего желания Алина не испытывала уже очень и очень давно, если испытывала вообще когда-нибудь. Колени опасно дрожали, когда она открутила лейку душа, включила горячую воду и залезла в ванну. Закинув ноги на бортики, она закусила губу в тихом стоне, когда несильный, но ощутимый напор воды точечно охватил теплом клитор. Бедра вмиг напряглись, и Алина зажмурилась, кусая щеку изнутри, сжимая шланг душа до белых пальцев. Горячий клубок внизу живота затягивался в тяжелый узел, и в рыжей голове рисовались откровенные картины. Как Макс ласкает ее пальцами. Как целует грудь и спускается ниже. Как его язык обжигает бедра и живот… Алина выгнулась и быстро отвела в сторону душ, содрогаясь в коротком оргазме. Узел внутри лопнул и прошелся по телу глубокой волной, отзываясь частой пульсацией между ног. В комнату Алина вернулась почти без сил, свалилась в кровать и быстро уснула. Утром Гладкая с красными щеками вспоминала вечер и ждала хоть одного сообщения от Макса. Но тот молчал, даже не появлялся в сети, и она томилась в этой муке. Еще ведь и выходные, на смену выходить не надо. А он, наверное, там… Алина планировала подарить что-нибудь ему прямо на Новый год или после выходных, но сейчас уже не выдерживала. Ей хотелось увидеть его прямо сейчас, завалиться в Хаб и поцеловать. Из быстрых вариантов как предлог встречи были только капкейки. Алина без задних мыслей убежала на кухню, ворошить шкафчики в поисках старых кондитерских принадлежностей и упаковок. Да, на первом курсе у нее был заскок, и она мечтала стать кондитером. Маман, конечно же, поддержала, скупая дочери формочки, пакеты, шприцы, муку, разрыхлители и прочее. Рыжуля даже делала торты и пирожные для друзей и родственников. Вроде бы, им нравилось. А Татьяна Владимировна вообще поддерживала каждую идею дочери: от вокальной школы до заведения домашних животных. Последнего пока не было, потому что они до сих пор не определились, кого хотят больше: кошку или собаку. Гремела на кухне и шуршала, чтобы потом сложить в коробочку шесть милых пирожных с миндально-ванильным кремом и упаковать это дело в подарочную бумагу. И окрыленная бросила посуду в раковине, а маме сказала, что бежит к Еве. Мама поверила. Конечно. Дурочку поищите. Алина тряслась у двери Хаба не от холода, а от волнения. Ладони взмокли и чуть не выронили коробочку. Глубоко вдохнув, она вошла внутрь, но никого не застала. Ни Макса, ни гостей, хоть дверь открыта, и везде горит свет. — В комнате, наверное, — предположила Гладкая, направляясь к двери. Она едва не открыла, как замерла, услышав два голоса по ту сторону. Один точно принадлежал Максу, а вот второго Алина не знала. Они о чем-то говорили. О чем — она не могла разобрать, но с каждой фразой голоса становились громче, и теперь можно было что-то различить. Она сама не знала, зачем стояла и подслушивала. Просто то, как злобно говорит Макс… — Что ты хочешь от меня теперь? — Макс сел на диван, снизу теперь поглядывал на отца. — Что теперь, — вот в данный момент, — что ты от меня хочешь? — Господи, я не понимаю, как ты можешь быть таким жестоким? Ей хуже с каждым днём! Кузя задумался в эту минуту: это он жестокий? Да, может быть. Может быть, он привык к этой жестокости. Привык жить, пробивая себе место под солнцем. Жесткость стала для него обыденностью. Может быть, все так. Но, когда они убивали его своей жесткостью, он молчал. А теперь они плачут, удивляясь его злобе. Да он ненавидит этот ебучий несправедливый мир! — И? Чем я могу помочь? Дать на похороны? — Кузя нервно провел языком по губам и сжал руки в замок, оперевшись на колени. — Ты уже похоронил ее? Молодец! — Как и она меня. Я вас всех похоронил, жалко, что нельзя сейчас взять и закопать… — Максим, хватит, прошу тебя! — взмолился мужчина, раскалываясь на осколки от отчаяния под этим отрешённо-озлобленным взглядом. — Она — твоя мать! — Кто? — удивление настолько чистое, что Кузе смешно. — Кто она? — Твоя мать. — Кто-кто? — Я понимаю твои чувства, но… — Нихуя ты не понимаешь! Не надо, блять, меня понимать! — он нервно укусил щеку и хрустнул пальцами, свесив голову вниз. Может не содержаться… — Ты называешь матерью ту блядь, которая скакала по хуям у тебя перед носом! Она, сука, бросила меня! — Кузя глубоко втянул носом воздух и, оттолкнувшись, поднялся с дивана, разминая шею. — Твоя милая бывшая супруга ходила и раздвигала ноги перед каждым встречным, а ты все бегал за ней и в жопу целовал. Ты ебанутый? Скажи мне, ты ебанутый?! — Она — твоя мать! — Она не моя мать! У нее есть прекрасный малолетний выблядок от другого. Кажется, тоже Максим? Она назвала так же чужого ребенка, а на меня хуй положила!.. — горло сжалось от старой обиды, стянувшей шею тугим жгутом. — У нее есть другой сын, другой Максим. У нее есть ребенок, которого любит и, о котором помнит. А я — насран. — Макс… — Я ненавижу это имя! Ненавижу, понимаешь? Я его почти забыл, потому что меня все называют Кузей. Наверное, другой бы на моем месте возмущался, но я рад, что меня зовут именно так. Не хочу иметь ничего общего с ней, — Кузя облизал пересохшие губы, задевая языком маленькие трещинки. — Что ты так смотришь? Жестко? — Она просто хочет увидеться с тобой. Неужели так сложно просто прийти в больницу хотя бы на Новый год? Она умирает! — Вот и отлично, увижу ее на похоронах. — Боже мой! — мужчина мог уже схватиться за голову и уйти, но все продолжал искать хоть каплю жалости в сыне. Неужели его сердце настолько окаменело? — Этот мальчик тоже может остаться без матери. Тебе его не жалко? Кузя удивленно поднялся в бровях и задрожал в приступе истерического смеха: — Мне? Этого выблядка? Боже, — расхохотался он в голос, подтирая пальцем слезы. — Нет! Почему я вообще должен его жалеть? Я обоссусь от счастья, если он тоже помучается. — Ему всего лишь тринадцать, Макс! Это ребенок, как ты можешь так говорить? Это слишком! — теперь он уже даже не надеялся. Теперь он боялся, не узнавая сына. Будто совсем чужой человек. — Слишком что? Слишком жестоко? М… Да, это жестко и несправедливо. Но знаешь, весь этот мир пиздец какой несправедливый. Я только одного понять не могу, — Кузя на секунду запнулся, подходя ближе к отцу. — почему никто не кричал об этом, когда она решила, что не нагулялась и изменяла у тебя под носом? Почему ты не говорил о жестокости, когда она ушла и вычеркнула меня из жизни? Почему ты не говорил это тогда?! Почему ты говоришь это только сейчас — ради чужого ребенка?! Ты, блять… Ты бегал за ней как собака. В жопу целовал, лишь бы она тебя не бросала, а обо мне забыл. Ну да, у тебя тоже любовь! Сколько твоей дочке? Девять? — Причем тут она? — в глазах отца заблестел неприкрытый ужас. — Она? Она ни при чем. Просто вам важны все дети, кроме меня. Так называемая «мама́» даже в Екатеринбурге сбагрила меня бабке, когда я приехал учиться. Она даже не встретилась со мной. Но сейчас я должен все забыть и броситься к ней. Самому не смешно? — выплюнул он, подойдя вплотную к отцу. — Я вас всех ненавижу. Тебя, ее и ее драгоценного сына. Я, твою мать, хочу удавить вас всех. Но это слишком просто, поэтому я надеюсь, что она сейчас мучается, а потом умрет в настоящей агонии, а ее сын поймет меня. Хотя, это вряд ли. Очень сложно жить, когда твоя мать мертва, но ещё сложнее, когда она живёт на полную, но без тебя. Поэтому приходи, когда будут похороны. Куплю ей самый красивый венок. Мужчина на ватных ногах отступил покачиваясь. В глазах столько боли и ужаса, что аж приятно. Он понял. Он вырастил чудовище. — Я тебя понял… — прохрипел он, отшагивая к двери. — Я тебя понял… Алина так и стояла у двери, зажав в руках маленький подарок. В ушах стоял ужасный звон, будто Макс кричал не на человека за дверью, а на нее саму. Такой боли и злобы в голосе она не слышала ни разу за два года. Все те крики, ссоры и угрозы увольнения на фоне всего сказанного сейчас, — пустое. Ничто, потому что по сравнению с этим бессильными и оттого жестокими словами, он никогда не ругался при ней и на нее по-настоящему. Никогда не говорил так, что тряслись руки и ноги. Так, что хотелось спрятаться и не вылезать. Алина слышала этот хрип и сип в голосе, будто Максим… Нет, Кузя… Будто он сдерживал слезы. И слышать это — ужасно больно. Она бы никогда не подумала, что у него могли быть проблемы в семье. Вообще, в принципе не думала о его семье. Знала только, что папа раньше делал вино и есть бабушка-армянка. Он ведь никогда ничего про себя толком и не рассказывал… Мужчина за дверью тихо проговорил, что понял Кузю и отступил. Алина едва успела отшагнуть в сторону, за бар, чтобы не попасться на глаза. Ей вообще сейчас тут лучше не быть. Но она стояла до сих пор здесь. Мужчина — высокий и худой выскочил из комнаты отдыха и быстро вышел на улицу, грохнув железной дверью. Даже не взглянул на Алину, но ей он показался смутно знакомым. Следом вышел сам Кузнецов, и девушка прижалась спиной к стене. Он выглядел больным. Бледный, с посиневшими губами и покрасневшими глазами. Его глаза — как стекла — пустые и безжизненные. Алина даже не смогла понять его эмоций, когда он взглянул на нее. Только поджал челюсти и выдохнул через нос. — Давно ты тут? — Алина не нашла, что ответить. Лишь покачала головой. — Ясно, — он пару раз устало моргнул, вдохнул, наполняя грудь воздухом, а потом взял с бара пачку сигарет и вышел на улицу. Внутри все поджалось и рухнуло вниз. Кузя не выглядел расстроенным или грустным. Он — мертв. Его безжизненные глаза въелись в память. Эти две карие стекляшки, как у куклы, только у них они и то живее. Алина медленно вдохнула и выдохнула. Легкие словно жгутом перетянуло. Аккуратно отставив коробочку в пестрой подарочной упаковке на бар, она переключила вывеску на «ERROR» и зашла в комнату. Он ушел в одной футболке… Забрав с вешалки куртку Кузнецова, девушка пошла на улицу. Застыла на входе, застав сгорбившегося парня, сидящего на расчищенных ступеньках. Его голова оказалась спущенной с плеч. Дым сизой струей тянулся откуда-то снизу. Алина не решалась сделать шаг вперед. Он похож на замерзшую сжавшуюся птицу. И ему холодно. Кожа покрылась крупными мурашками и быстро краснела на морозе, но Кузя продолжал сидеть и курить, покрываясь тонким слоем снега. Уже не первую сигарету тянет, судя по двум бычкам на ступеньках. Не ясно чего боялась. Того, что сорвется сам или сорвется на нее? Уверена, что сейчас его эмоциональное и психическое состояние настолько шаткое, что один лишний вздох мог все разрушить. Выбить у него из-под ног землю. Его трясло. Плечи и напряженная спина мелко дрожали. Алина все же нашла в себе силы сделать несколько тихих шагов и осторожно накинуть куртку на спину начальника. Он обернулся нервно и окинул девушку отстраненно-озлобленным взглядом. Отвернулся и продолжил затягиваться — выдыхать дым. Наверное, нужно что-то сказать, позвать его обратно, но она не смогла. Только села рядом. Казалось, сейчас — это большее, что она могла сделать: не трогать, а просто молча посидеть рядом. Хоть немного разделить его боль. Девичье сердце болезненно сжалось при виде кровавых точек на двух костяшках его пальцев. Он тушил об себя бычки. И уже сжал руку в кулак, потянувшись к ней с сигаретой. — Не надо, — Алина обхватила ладонь Кузи своими и крепко сжала, ощущая, как к ее теплой коже липнет сукровица от ожогов. — Пожалуйста. Это не поможет, — тихо проговорила она, подвигаясь ближе, прижимаясь к его боку. — поверь мне. Заглушая одну боль другой, легче станет только на время. Потом будет хуже. — Отпусти. Его голос звенел сталью и разбитым стеклом. Он слабо дернул руку на себя, и Алина сильнее ее сжала, переплетая свои пальцы с его. Потянула на себя и прижалась к ним щекой, прикрыв глаза. Вокруг все пропахло горьким дымом. Кузя доставал зубами из пачки сигареты, прикуривал и затягивался снова. Алина не смотрела на него, но продолжала прижимать его руку к лицу, чтобы он больше не трогал себя. Это просто невыносимо. Видеть в глазах живого человека такую безысходность и глубокую боль, от которой он не может никуда деться. Просто невозможно. Стало холодно. Зимний ветер забирался под одежду и колол кожу морозом. Ладонь в руках Алины замерзла, как и ее лицо, покрывшееся красными пятнами. — Пойдем внутрь. — тихо попросила Гладкая, поднимаясь со ступенек и не выпуская мужской руки. На этот раз Кузя легко поддался. Выкинул короткий бычок в низ ступенек, поднялся и не спеша пошел за Алиной. — Я поищу пластыри в аптечке, — обернулась она к парню. Тот кивнул и ушел в туалет. Белая коробка под баром ни разу еще не использовалась Алиной за эти два года. И что в ней лежит, она даже не знала. Надеялась найти что-то обеззараживающее и пару пластырей. Повезло. Кузнецов скоро вышел из уборной с мокрым лицом и пятнами от воды на футболке. С таким разбитым взглядом, что Алина не решалась взглянуть ему в глаза. Только позвала в комнату, усадила на диван и обработала следы от сигарет на костяшках хлоргексидином. Промокнула их и аккуратно наклеила широкий пластырь, чтобы сейчас никакая зараза не прилипла. — Не больно? — почти шепотом спросила она, осторожно разглаживая клейкий край пластыря по коже. — Нет, — откуда-то из глубины отозвался Макс и склонил голову, прислонившись лбом к животу Алины. — Просто сдохнуть хочется… — Не говори так, — все внутри болезненно поджалось. Девушка опустилась рядом на диван, удерживая ладонь Кузнецова в своей. Парень едко усмехнулся и наклонился вбок, ложась на диван и ноги Гладкой. Закрыл глаза и прижался щекой к ляжке. Старался забыться, пока Алина мягко гладила его по влажным от снега волосам. Кузя. У нее теперь не поворачивался язык называть его Максом даже в мыслях, быстро уснул у нее на коленях. Затих как маленький ребенок, и от этого сравнения под ребрами все горело. В этом огромном мужике, в его уверенных глазах, твердом голосе она услышала и увидела такую глубокую трещину, что те пластыри, которые наклеила на ожоги, ничем бы не помогли. Она услышала в том крике такую давнюю и задушенную обиду, что в ней самой что-то треснуло. Ужасно… Алина просидела с Кузей вот так несколько часов. Даже не считала. Просто сидела, гладила по голове, пока ноги не затекли и не заныли. Она аккуратно приподняла его голову, встала и подложила вместо себя подушку. Сидеть до самой ночи не имело никакого смысла. Ему нужно отдохнуть и побыть немного одному. Так казалось ей, поэтому она питала надежду, что их мысли с Кузей схожи. На самом деле — ложь. И даже не ясно, кому: себе или ему? Пледа, сколько бы она ни искала, так и не нашла. Поэтому только погладила парня по плечу перед уходом, надеясь, что он не замерзнет. Капкейки так и остались стоять на баре, но уже с оранжевым стикером на упаковке: «Съешь, когда проснешься. Сладкое поднимает настроение». Соборная площадь пестрила гирляндами, шариками, новогодними украшениями и большой елкой в самом центре. Кучи людей толпились у десятков маленьких ларечков с горячим чаем и глинтвейном. Все они беззаботно смеялись, обнимались, целовались, катали детей на санках. И просто выглядели счастливыми и радовались Новому году, до которого осталось уже меньше двух дней. И всем им Алина завидовала. Она бессмысленно бродила по площади и мерзла. Потом уже свернула к алее и села там на скамейку у выключенного фонтана. Мысли сплошным потоком полезли в голову. Вашу ж мать! Алина часто заморгала и глубоко вдохнула обжигающий морозный воздух носом. Глаза защипало, и как бы она ни смаргивала слезы, они все равно потекли по щекам. Вся сжалась. Хотелось спрятаться от чужих глаз и своих мыслей. Она сбежала из Хаба, чтобы скинуть с себя все те эмоции, но они въелись под кожу, как ее татуировки. Не получалось забыть глаза Кузи и его надломленный голос. Она ненавидела все, что услышала. И его мать тоже, хоть и не видела ее ни разу. Толстой в «Анне Карениной» писал: «Не суди — да не судим будешь», но Алина не могла. Как можно так поступить со своим ребенком? Бросить одного и родить другого как ни в чем не бывало. И назвать так же. Сука, даже звери так не поступают. Она ненавидела себя за то, что ничего не смогла сделать. Ни сказать, ни утешить. Только молча перенимала его боль. За это тоже ненавидела, за свою чуткую лояльность к чужим эмоциям. Она их проживала будто бы сама. В детстве, если кто-то смеялся рядом, она смеялась тоже. Если плакал, она — тоже. Но сейчас попросту не смогла испытать той боли. Испугалась, когда почувствовала, как внутри что-то треснуло и надломилось от своей беспомощности. Она не знала, как реагировать и что говорить. Будто кинули на середину ледяной реки. Греби и выбирайся из своих эмоций как хочешь. Злость Кузи проходила через нее собственными слезами и громкими всхлипами. И уже плевать на все эти любопытные и бездушные глаза. Ей так же плевать на них, как и им плевать на нее. На Кузю. Пошли вы все нахуй! Каждый из вас на этой ебанной алее! Все идите нахуй, празднуйте свой ебучий Новый год и заливайте в глотки литры шампанского! Будьте, блять, счастливы в Новом году! Лицо горело и покраснело от холода, когда в толпе, кажется, кто-то позвал: — Алина, — послышалось где-то, но она не обратила внимания. — Алина! — прозвучало уже ближе и намного четче, а перед глазами оказались чьи-то ноги. Девушка надрывно вздохнула и подняла голову наверх. В залитых глазах лицо смазалось и приобрело четкие черты, когда Алина подтерла слезы. — Тим… — просипела, глядя в перепуганное лицо парня. Ну нет… Она смотрела на него почти бездушно, хоть внутри кричала о несправедливости этого мира. Его не должно быть здесь. Ни здесь, ни в ее жизни вообще. Но он есть. Здесь и сейчас, прямо перед глазами. Чертов несправедливый мир, который имеет ее сейчас прямо в глотку. — Сейчас, подожди, — Новиков полез в свою сумку, недолго поковырялся по карманам и достал сухие платки, которые тут же отдал Гладкой. — Вот, держи. Алина молча вынула сразу несколько штук, дрожащими руками начала вытирать замерзшие щеки. Тимур вдруг перехватил ладонь и забрал салфетки, наклонившись к лицу. — Ты все растерла, — тихо проговорил он, начав осторожно вытирать ее от слез вперемешку с косметикой. — Не больно? — Тимур аккуратно прикоснулся салфеткой к уголку левого глаза, на что девушка только покачала головой. Не было сил оттолкнуть его. Все это неправильно и мерзко. Но сил не было… — Господи, ты же вся околела, — заволновался парень, повернув пальцами голову Алины немного в сторону. А она только сейчас поняла это, ощутив обжигающий контраст между лицом и его руками. — Пойдем, — позвал он, выкинув салфетки в урну. — тебе тут нельзя сидеть. — Я никуда не пойду, — просто хотелось, чтобы он ушел, а самой зарыться в сугроб и там остаться. — Вот еще. Тимур плюнул на протест и крепко обхватив за плечи, поднял Гладкую с лавочки. — Я не хочу! — только что унявшиеся слезы прорвались с новой силой. Зачем он все это делает?! Алину тошно от себя, от того, что она сделала с ним. А он продолжает быть рядом. Это, блять, так несправедливо по отношению к нему! — Да, я понял. Идем. Парень лишь мысленно отмахнулся и крепче стиснул плечи Гладкой, уводя ее в сторону ближайшего кафе. Плечом толкнул дверь, буквально втащив упирающуюся Алину внутрь. На ресепшене девушка окинула пару удивленным взглядом и проводила к свободному столику по просьбе молодого человека. — Давай куртку. Боже, да что с тобой такое? — на слова Алина уже не реагировала. Стояла возле стола и голосила. — Давай, — как маленькой девочке он расстегнул молнию, вытащил руки из рукавов и скинул верхнюю одежду на диванчик, игнорируя вешалку. — Так, где тут туалет? Пойдем, — Тимур развернул ее и все также удерживая за плечи, повел к женской уборной. Внутри женщина у зеркала завозмущалась, когда .зашел гость другого пола. — Извините, — отмахнулся он, подведя Алину к раковине. — Иди сюда. Тим надавил ей на плечи и наклонил над раковиной, принявшись умывать теплой водой. Алина затрепыхалась в руках и оттолкнула: — Я сама!.. — прокашляла она, захлебываясь слезами. — Сама! — Хорошо. Ладно. — отошел Новиков, подняв руки. — Я буду в зале. — Девушка, с вами все нормально? Может, вызвать полицию? — настороженно поинтересовалась женщина у зеркала, когда парень вышел. Алина покачала головой, выключила воду и начала набирать кучу бумажных полотенец, вытирая ими слезы и воду. В отражение смотреть даже не хотелось. Все ужасно. И там, и тут, и везде. Гладкая еще несколько минут стояла в уборной, приходя в себя. Слезы не текли, но к горлу подкатывал ком. Она глубоко вдохнула ртом и выдохнула носом, унимая дрожь и вышла в зал. Тимуру в глаза не смотрела, но благодарно кивнула, увидев на столе чашку капучино и кусок чизкейка. — Извини, — с хрипом произнесла она, сцепляя пальцы на чашке. С удовольствием распалась бы на атомы прямо сейчас. Сидеть перед Новиковым — стыдно, особенно после этой истерики. Он должен был пройти мимо и сделать вид, что они не знакомы, но снова сделал по-своему. Привел сюда и смотрит теперь с таким беспокойством, что аж тошнит. Ну, почему он не может посмотреть так на кого-то другого? — Я в норме. А вот ты — нет, — подметил он с горечью в голосе. — Что случилось? Алина потупила глаза на свои колени и стиснула зубы. Ей нечего ему сказать. Не сейчас, когда она плачет из-за другого парня. И даже не из-за неразделенной любви… Они молча сидели за дальним столиком у окна. Алина медленно пила остывший капучино, а Тимур к своему кофе даже не притронулся. Как и Гладкая к чизкейку, кусок в горле попросту встал бы. Он не хотел сейчас лезть к Алине, ковырять раны и вытягивать из нее информацию. Видеть ее слезы, пусть даже и из-за другого человека, — пытка. Ему нравится ее широкая лучезарная улыбка во все зубы, такая чтоб аж десна видны были. Она — как маленькое солнце, которое сейчас угасло и закрылось тучами. Старался не смотреть на нее прямо. Отводил взгляд к окну: за стеклом проходили одинокие люди, пары, семьи. На них плавно сыпался снег и, будь Алина сейчас в порядке, она бы тоже не сводила взгляда с окна. Зима — ее любимое время года. Прекрасно помнил, как она счастливо смеялась, когда он позвал ее на каток, накормил корндогами, а потом вместе с ней делал снежного ангела. Она бы сейчас со счастливым визгом побежала бы закидывать его снежками. Печально улыбнувшись про себя, Тимур все же решился посмотреть на девушку, и боль в груди отозвалась тяжестью в мышцах. Под глазами, у внутренних уголков стертая тушь забилась в маленькие складки кожи и делала яркий акцент на опухших веках и покрасневших капиллярах. На носу стерся тон. И Алина все еще продолжала промакивать кончик салфеткой, собирая сопли и остатки тонального. — Ты можешь не сторожить меня, — отстранено проговорила Алина и прижалась губами к чашке. — я сама оплачу заказ… — Пустяки, — он отодвинул свой кофе в сторону и сложил руки на столе, сцепив пальцы в замок. — Я переживаю за тебя. Вижу ведь, что тебе плохо. Что случилось? — Я не знаю… — девушка покачала головой, потеряно вперив взгляд в скромную вазочку с цветами на столе. Не могла объяснить, что чувствовала. Это что-то ужасное и болезненное, что гложет изнутри. И это не заглушить снотворным или обезболивающим. — Меня будто выдавили всю, как лимон. Пустота какая-то, будто за спиной ничего нет… — Алин, — Тимур потянулся одной рукой к ней, но вдруг остановился и стиснул зубы, вновь сцепляя пальцы между собой. — Ты не обязана мне ничего рассказывать, я понимаю. И я не буду расспрашивать больше. И если тебе будет лучше, то я уйду сейчас. — Нет, останься. Пожалуйста. Это отвратительно по отношению к Тимуру, но Алине сейчас нужно было побыть с кем-то. Так же молча посидеть, как она сидела с Кузей. Разделить с кем-то чувство беспомощности. Из всех чувств и эмоций Алина ненавидела больше всего именно беспомощность. Очень трудно смотреть, как кто-то страдает, а ты ничем помочь не можешь. Внутри все погано ныло. Она не нашла, что сказать Кузе и как его поддержать. Может быть, ему вовсе и не нужны были ни ее слова, ни общество, но она до сих пор думала о том, что могла бы сделать. Сейчас Тимуру была безмерно благодарна. Правда. Благодарна, что он больше не лез с расспросами, а просто был рядом. Рассказать все ему — в корне неправильно. Он не заслуживает того, чтобы она специально ковыряла в нем старые раны. И не станет. — Мне уже лучше, — заговорила через некоторое время Алина. Уже громче и увереннее. Тимур окинул ее беспокойным взглядом и сжал губы в одну полоску: — Все точно в порядке? Если тебе нужна какая-то помощь, ты всегда можешь ко мне обратиться. — Это неправильно. — Правильно, — прикрыв глаза, он с уверенностью кивнул. — Я не держу на тебя обиду. Мне очень трудно смотреть на тебя такую. Без улыбки. Алина натянуто улыбнулась, стараясь спрятать подавленный взгляд и благодарно кивнула: — Спасибо. Сколько с меня? — Не занимайся ерундой. Я оплачу и вызову тебе такси. Ты же домой сейчас? Идти куда-то или просто бродить по улицам не было смысла. Она замерзла и устала. Хотелось залезть в горячий душ, выпить чаю и лечь спать с надеждой, что завтра все уладиться. Поэтому лишь кивнула, и Тимур принялся вбивать в приложении ее адрес. Через несколько минут у кафе остановился нисан, и Алина поднялась из-за стола, прихватив куртку. — Спасибо еще раз, — обратилась она к молчаливому парню, на что он в таком же молчании вновь кивнул. — Спасибо. Дома никому ничего не сказала, хоть мама и заметила такую перемену в дочери. Приняла душ, выпила чай, как и хотела, и залезла под одеяло с телефоном. Спать хотелось, но уснуть никак не получалось. На часах всего лишь девятый час. Алина бесцельно листала тикток, не задерживаясь ни на одном видео, когда дверь в комнату немного приоткрылась, пропустив луч света из коридора и мамину голову. — Спишь? — тихо спросила женщина и заметив свет от телефона, зашла к дочери. — Мась, что случилось? — она опустилась на край кровати и запустила пальцы в волосы Алины, поглаживая голову. — Ты не заболела? — Просто устала. Все в порядке, — она закрыла глаза и отложила телефон. Сейчас стало немного легче. Мама, как в детстве гладила ее перед сном. — Посиди со мной немножко? — Посижу, конечно. Засыпай, — наклонившись, поцеловала дочь в висок и продолжила гладить по голове. — Спи… Спалось неспокойно. Алина часто просыпалась среди ночи и быстро засыпала. Поэтому тихую вибрацию телефона в своем поверхностном сне уловила легко. Глаза больно укололо светом, пришлось быстро убавить яркость, пока сетчатка не выгорела от едкой заставки. Проморгавшись, Гладкая сдвинула шторку уведомлений и прочитала сообщение из телеграмма. От Макса. Кузи.Пирожные очень вкусные
Спасибо
Алина некоторое время читала сообщение через шторку, не решаясь открыть в самом приложении и оказаться в сети. Снова не знала, что ему ответить сейчас, но почему-то уже лезла в телефонную книгу. Гудки тянулись всего пару секунд, после чего в динамике послышался тихий голос Кузнецова: — Не спишь? — Как ты? — вопросом на вопрос. И так же тихо, чтобы никого не разбудить. Да и просто громче говорить не получилось бы. Горло поджалось от воспоминаний и могло издавать только полушепот. На другом конце послышался тихий смешок и приглушенный стук, будто чашкой по столу: — Все нормально. Я поехал домой, как проснулся. И съел твои пирожные. Алина прикрыла глаза и прижала телефон к уху. Внутри мирно разлилось какое-то теплое чувство, перекрыв собой тревогу. Голос Кузи сейчас слышался просто уставшим, без той болезненной хрипоты и пропасти, где исчезали окончания слов. — Ты точно в норме? Я волнуюсь, — рука на каком-то рефлексе сжала край одеяло. Пожалуйста… — Можешь проверить сама, — с тихой усмешкой предложил парень. — Хочешь, чтобы я приехала к тебе? — сердце в этот момент взяло разгон. Забилось, как у влюбленной школьницы до того сильно, что аж ладони взмокли. Внутри еще отчаянно билось волнение за Кузю. После всего, что сегодня услышала и увидела… Она обняла подушку, представляя вместо нее своего противного босса. — Хочу. Это тихое «хочу»… Алина уже мысленно со всех ног неслась к нему, чтобы прижать к себе и сказать, что все будет хорошо. И поцеловать, чтобы он ни о чем плохом не думал. — Хорошо, — сдавленно выдохнула, поджав губы. — Напиши мне адрес. Уже положив трубку, Алина не смогла себе ответить, зачем согласилась приехать именно сейчас, а не утром. Как она уйдет молча ночью? Телефон снова завибрировал сначала сообщением из телеги: «Харьковская 3, 8 подъезд, 394. 12 этаж». А следом пришло уведомление из банка с парой косарей и подпиской: «На такси». Алина тихо усмехнулась. Деваться уже некуда. Она пообещала. Одевалась максимально тихо. И так же тихо собирала с собой рюкзак: пижама, зарядка. Отчего-то казалось, что едет она не на час… В ванной еще очень осторожно выцепила свою зубную щетку, чтобы, не дай бог, не перевернуть ни одной баночки на полке. Папа всегда спит как убитый. А вот у мамы сон очень чуткий. Совесть уехать молча не позволила. Алина оставила записку на холодильнике, что уехала к Еве, надеясь, что мама поверит. И вышла из квартиры, проклиная кучу бряцающих брелоков на ключах, когда запирала дверь. Такси ехало прямо по Богданке несколько минут, за которые Алина успела подумать только о том, что с Кузей действительно все в порядке. Не уверена, что сможет сказать что-то путное, если вновь увидит его таким. Нервная дрожь превращалась в пот на ладонях, и чтобы хоть как-то отвлечься, она сунула в уши наушники. Думала все о том же, но теперь под музыку. Высадили у нового жилого комплекса. Алина проезжала каждый раз Париж, когда ехала к Эле. Пару раз гуляла тут, все представляя, как там внутри? И вот теперь шла прямо к восьмому подъезду. Набрав на кнопках нужную комбинацию, Алина посмотрела в глазок камеры, ожидая пока ей откроют. Застекленная большая дверь приветливо пиликнула и размагнитилась, впуская Алину к консьержу. — Здравствуйте, я в триста девяносто четвертую, — зачем-то объяснила она, на что охранник кивнул ей и продолжил разгадывать кроссворды. Просторный подъезд встретил теплой приглушенной подсветкой и огромными зеркалами вдоль стены до самого лифта. Уже понимаясь на двенадцатый этаж в большой железной коробке, Алина ощущала себя не в своей тарелке. Она знала, что новостройки бьют по кошельку, но чтобы настолько… Сколько тут стоит квартира? Хотя бы однушка… На этаже в длинном коридоре нужная квартира нашлась сразу. Тонкий луч света пробивался через узкую щель в приоткрытой серой двери. Алина скользнула внутрь, оказавшись прямо перед парнем. — Привет, — девушка сдержанно махнула рукой и не решалась говорить в полный голос. Все казалось, что она может кого-то разбудить. Но здесь никто не спал. В просторной прихожей горел свет. Как и в коридоре, и на кухне, кусочек которой Алина смогла заметить за спиной Кузи. И сам он не выглядел сонным. Помятым, уставшим и по-теплому домашним в этих серых штанах, футболке и тапках. — Спасибо, что приехала. Проходи, я закрою, — голос Кузи приятно урчал приглушенным хрипом. Гладкая молча разулась, отдала куртку хозяину квартиры, наблюдая, как он легко отодвинул в сторону почти слившуюся со светлой стеной дверь и убрал в гардеробную верхнюю одежду. Вообще, прихожая очень просторная. Мало того, что пространство расширял светлый цвет стен, к этому прилагались еще зеркало с подсветкой, спрятанная гардеробная, чтобы всякие шкафы не занимали место. Освещали все это дело вытянутые вверх ночники. Очень уютно, она бы легла спать прямо на тахте, или под полкой для всяких мелочей, либо на коврике. Тем не менее, Макс подтолкнул ее немного вперед, в гостинную и кухню. Это оказалась одна большая комната, разделенная куском стены, выкрашенной в серый, и стеклянной перегородкой. Все также в светлых тонах, разбавленных лишь серым большим диваном, серыми шторами, прикрывающими панорамные окна, и серым ковром. Лаконично и стильно. И уютно, да. Еще занимательней кухня, куда Макс и проводил Алину. Все в бело-коричневых тонах. Сами кухонные тумбы тянулись на две стены буквой «Г». Сюда вписался и пенал с духовым шкафом. Верхние шкафчики выполнены под какую-то светлую древесину, а фартук под мрамор. Или это реально мрамор? Мрамор?! Да ты, Макс, прямо эстетик бой. Посередине кухни — белый стол на массивных черных ножках и четыре коричневых мягких стула. Отсюда был выход на балкон. И Алина уже приметила за стеклянной дверью подвесное кресло и кальян. Ну чисто логово балдежа. — Проходи, не стесняйся. — Да я и не стесняюсь… — Алина сжала в руках рюкзак и задержала дыхание, унимая волнение. — У тебя тут мило… У тебя тут ахуеть как дорого. Когда Кузя орал, что вбухивает в свое дело кучу бабла, Алина представляла маленькую такую кучку. Миллиона два в год… А тут кучка немножко — очень множко — увеличилась в несколько раз. Не уверена, что он поднял это все сам всего лишь несколько лет, которыми занимается бизнесом. А, точно. Армянские корни. Да. Армяне все богатые, да. Наверное, бабуля оставила ему все свое наследство, пенсионные, похоронные и золотые зубы… Все такое однотонное, выдержанное в едином стиле. Будто не квартира, а локация для фотосессий. Из фактов того, что тут кто-то живет свидетельствовали только небольшой бардак на столешнице из упаковки Алининых пирожных и включенная посудомоечная машина, тихо шуршащая внутри себя. — Будешь чай или кофе? У меня просто больше ничего нет, я дома почти не ем, — пожал плечами Кузя, заглядывая в холодильник. Пара яиц и две банки энергетика. — Могу еще ред булл предложить… — Я не голодная. Но от чая не откажусь, — Алина осторожно выдвинула из-за стола стул и присела, плотно сжав ноги. Здесь страшно даже дышать. Гладкая осматривалась, пока Кузя заваривал чай. Да уж… Высокие потолки и панорамные окна. Паркетные полы. И дорогущая на вид мебель. Алина чувствовала себя так, будто попала домой к богатому папику. Ну все, Алина, молодец. Сейчас тебя будут трахать сексом. Зачем еще зовут девушку к себе домой, тем более ночью? Ты ведь понимала, куда и зачем едешь. Понимала еще как. Хоть бы, блять, помылась… Девушка прикоснулась к голове. Ну, хотя бы волосы чистые… — Ты чего зажатая такая? — поинтересовался Кузя, поставив чашку с чаем на стол. — Боишься меня, что ли? — Нет, — качнула Алина головой. Боится влететь на бабки! — Просто волнуюсь за тебя. Спасибо, — рядом опустилась вазочка с кубиками сахара и маленькими щипчиками. Парень с грустной улыбкой сел рядом: — Я в порядке. Но был рад услышать твой голос. Захотелось тебя увидеть, — Гладкая перед ним уткнулась в чашку и отрывками начала отхлебывать горячий чай, краснея и от кипятка, и от слов Кузи. — Я тебя разбудил? — Это ведь я позвонила… По правде говоря, я очень плохо спала, — отставила она чашку. — Снился какой-то бред, — Кузя вдруг наклонился вперед, и Алина тут же отшатнулась, ударившись спиной в стул. — Ты плакала? У тебя глаза красные, — отметил он, выпрямляясь. Алина увидела, как поджалась его нижняя челюсть, и на скулах проступили желваки. — Я… — она вновь не знала, что ему сказать, чтобы не показалось, что она испытывает к нему жалость. — Мне стало больно от того, что я услышала. Я не ожидала… — Тоже считаешь меня жестоким? — его взгляд охладел и стал почти таким же отстраненным, как в Хабе. — Нет. Я поставила себя на твое место… Это ужасно, — Алина втянула воздух носом и прижала язык к верхнему небу, ощутив, как может заплакать от чего угодно. Его слова и правда звучали неприкрытой и больной жестокостью. Дети, которые получили родительскую любовь ни в чем не виноваты, но обиду Кузя никуда не мог спрятать. И Алина это прекрасно понимала. Его душит бессилие, с которым он старается противостоять этой несправедливой жизни. — Не надо меня жалеть. — И не жалею. Но мне становится очень обидно, когда представляю себя на твоем месте. Я бы говорила так же. — Даже с учетом того, что моя мать умирает? — он склонил голову, заглядывая в зеленые глаза, в которых стремительно собирались слезы, и выдохнул. — Извини, — Алина часто заморгала, и Кузя захотел себя удавить. Она имеет полное право развернуться и уйти. — Давай не будем о моей семье? Меня злит одна только мысль о ней, а я не хочу сейчас ругаться. — Ма… Кузь… — Не уходи, — в карих глазах камнем в воду рухнула мольба с болью. — Прости. Алине показалось, что Кузя сам не понимал, что говорил. Его зрачки мелко дрожали, а голос где-то в глубине хрипел. Не зная, что делать, она придумала только встать и обнять его, прижав к груди. — Все хорошо, — проговорила она в темную макушку и ощутила, как мужские руки крепко сковывают ее в объятиях. — Я побуду с тобой. Алина гладила его голову, шею и щеки, пока он сидел с закрытыми глазами и молча прижимал ее к себе. Тихо и спокойно. Стало даже немного прохладно, когда Кузя нехотя расцепил руки и отпустил. — Останешься на ночь? — поднял он голову с надеждой, на что Гладкая слабо улыбнулась. — Уже почти утро, — подсказала она, напомнив про время. — Только три часа, — его ладони мягко легли на заднюю сторону бедер девушки и легко погладили. — Я предлагаю безо всякого подтекста. Просто хочу побыть с тобой рядом. Как в пивнухе. Алина незаметно сжалась. Все же ему стало тогда немного легче. — Маме я уже сказала, что ушла к Еве, — сдалась она без боя. Даже не пыталась, потому что сама сюда пришла. — Если дашь мне какое-нибудь полотенце, я буду безмерно благодарна. Губы Кузи изогнулись в улыбке, а глаза заметно ожили. — В ванной можешь взять любое, — Алина обернулась к коридору. — Я покажу. Кузнецов поднялся и провел девушку в просторную в ванную комнату. Раковина встроена в каменную, на вид мраморную столешницу с несколькими тумбами, которые висели в нескольких сантиметрах над полом. Это ведь так ненадежно… Вдруг рухнет? — Вот, держи, — вынул он из одного ящика полотенце и положил на столешницу. — Там, — махнул он на прозрачную душевую кабину. — гель для душа, все такое. Разберешься, короче. — Хорошо. — Так… — вздохнул Кузя и потер шею. — Щас принесу что-нибудь переодеться. — Не надо. У меня с собой, — в этот момент Алина прикусила себе язык под довольным взглядом этих темных глаз. — Иди уже, — вытолкала она его за дверь и тут же закрылась, прижавшись к стене спиной. Лицо запылало. — Будто бы ты не знала, куда едешь… — Я все слышу, — раздалось за дверью. Алина молча возмутилась, замахнулась на дверь и выдохнула, осматриваясь. Хотелось понять, как он тут живет в таких хоромах. Над раковиной вдоль стены растянулось большое зеркало с приглушенной подсветкой. Самое интересное, почти без следов брызг. Это он настолько чистоплотный и педантичный? Нет, наверное, клининг вызывал недавно. Около раковины нашлась бритва и гель для бритья. Электрическая щетка с ирригатором и несколько лосьонов. Все. В верхнем ящике тумбы — еще несколько полотенец, свернутых аккуратными рулонами. Ну точно, — вызывает клининг. Оно ему надо убираться самому, если деньги есть? А вообще, ванная оказалась тоже вполне себе стильной. Всюду плитка под белый мрамор с черными разводами, и только зона душа выделена темным. Впрочем, в этом черном мраморе прекрасно выделялись несколько встроенных в стену полочек с подсветкой. А кто-то, оказывается, боится темноты? Или просто делает свое гнездо уютным? Алина вспомнила про Кузю за дверью и про себя усмехнулась, раздеваясь и собирая волосы в пучок найденной в рюкзаке резинкой. В душевой кабине, слава богу, заметила нормальную лейку и сеточку тропического дождя над головой. Главное, не включить последний. Волосы мочить не хотелось. Разобралась, путем тыка. Когда переоделась и вышла в коридор в обнимку с толстовкой и джинсами, Кузи уже нигде не было, а свет на кухне и в гостиной приглушен. Странно сейчас просто взять и остаться спать на диване. Он бы, наверное, сразу расстелил ей. Но диван стоял нетронутым, даже телевизор на противоположной стене не работает, а лампа над диваном погашена. Алина шагнула в сторону двери, ведущей в спальню, как она поняла. Потому что никакой другой двери в гостиной больше не было, если не считать встроенное в стену шкафа. Но туда не заглядывала, — вдруг Нарния? Ручка с тихим щелчком открыла дорогу в просторную спальню, где Кузя сейчас старательно заправлял постель на широкой кровати, скинув старое белье на пол. Не очень большая комната, — судя по размерам квартиры, спальня должна была быть побольше, но все равно выглядела уютной. Все также в серых, белых и коричневых оттенках. Еще одна гардеробная. И прекрасный вид на ночной город, прикрытый прозрачным светлым тюлем. — Помочь? — отчего-то улыбнулась Алина. Кузя поправлял резинки простыни под толстым матрасом с таким спокойным лицом. Алина вообще никогда не задумывалась о том, как он ведет себя один и чем занимается дома, и сейчас он выглядел так уютно… — Не, я уже все, — поправив подушки и встряхнув одеяло в пододеяльнике, парень сел и похлопал по кровати. — Залезай. — Будем спать вместе? — закусила Алина губу, скрывая смущенную улыбку. — А ты против? — Нет, — пожала она плечами и отошла к креслу у окна, чтобы сложить свои пожитки. Там же и задержалась, не решаясь развернуться лицом к Кузнецову. — Тогда иди ко мне. Ко мне… У Алины задрожали колени. И кажется, намокли трусы. — Сейчас… Только зарядку найду, — она долго ковырялась в рюкзаке, отыскивая провод, который уже давно держала в руке, пока за спиной не послышались шаги. — Ты стесняешься меня? — Кузя позади Алины тихо вздохнул и потрепал ее по макушке. — А раньше ты в открытую отстегивала пошлые анекдоты. Гладкая встрепенулась, выпрямила спину и обернулась к парню: — Ничего я не стесняюсь! Просто искала зарядку, — быстро обогнув начальника, она запрыгнула на высокую кровать и залезла под одеяло, тут же утонув в мягких подушках. — Что ты там стоишь? Стесняешься? Кузя качнул головой, прошел и лег рядом на бок. Подпер голову рукой, наблюдая, как Алина листает рабочий стол телефона из стороны в сторону. Посмеявшись про себя, он перехватил одну руку, поднял и подвинулся ближе, уложив голову на мягкий живот. — Не буду я к тебе в трусы лезть, — заверил Кузнецов и опустил руку себе на голову. — Я просто хочу, чтобы ты побыла сегодня со мной. — Я ничего такого про трусы не говорила, — Алина с осторожностью запустила в темные кучерявые волосы пальцы и задержала дыхание, надеясь, что кишечник сейчас не исполняет серенаду. — Вот и правильно. Сильным женщинам трусы не нужны…