***
— Прости, что так вышло, — говорит Рихард, разувшись и вымыв руки. — Да ерунда, у меня тоже нормально. Бардак я минимально разобрала ещё с утра, — нам пришлось экстренно перебираться из квартиры Круспе ко мне, потому что он забыл о каких-то ремонтных работах дома. Общаться под аккомпанемент дрели — удовольствие ниже среднего. Рихард тепло улыбается мне и по-хозяйски направляется на кухню, чтоб достать из холодильника вино. Я же решаю первым делом разобраться с букетом и наполняю вазу водой, избавляю розы от упаковки и подрезаю их. В это время Рихард нагло жуёт мой любимый сыр и ищет на полках что-то ещё, видимо, тоже съестное. Я без возмущений тянусь к шкафчику за бокалами и едва не бью себя дверцей по пальцам от неожиданной реплики: — Кстати, ты приглашена на наш концерт, — вот уж умеет Рихард Круспе сделать сюрприз. Я растягиваю губы в подобии улыбки и ставлю бокалы на стол с жалобным звяком. — Супер. Когда он? — дай Бог он через месяцок, и все эмоции от последнего разговора с Тиллем хоть сколько-нибудь улягутся. — Ну вот. Я думал, ты следишь за моей карьерой, — непонятно, всерьёз ли Круспе обиделся, поэтому я на всякий случай изображаю святую невинность и оправдываюсь с улыбкой: — Просто забыла. — Берлинские концерты — первые в туре. Я бы хотел, чтоб ты присутствовала на обоих, но сомневаюсь, что ты хотя бы на один согласишься прийти, — вот теперь Рихард по-настоящему опечален, и я задумчиво смотрю в пока пустой бокал и вздрагиваю от хлопка, когда Круспе откупоривает вино. — Для тебя это настолько важно? — я внутренне борюсь сама с собой, хотя где-то в глубине уже знаю правильный ответ на вопрос. — Да, Ви. Ты знаешь меня, я рассказал тебе о многих личных и сокровенных аспектах своей жизни, но моя музыка — это настолько огромный кусок меня, что ты наверняка даже вообразить не можешь. Я хочу, чтоб ты увидела и услышала, к чему мы готовились так долго. Я же из зала не вылезал, не говоря о репетициях. — Вот результаты тренировок я как раз в состоянии оценить, — с отстранённой ухмылкой говорю я и в качестве подтверждения собственным словам забираюсь ладонью под футболку Рихарда, ощупывая пресс. Он (Круспе, не пресс, хвала небесам, у меня ещё не настолько поехала крыша) усмехается, но руку мою убирает и молча наполняет бокалы. — Я тебя поняла, Рич. Я приду, и если ты так хочешь, приду на оба. Что ж, за эту благодарную улыбку и сияющие глаза я на многое могу согласиться. — Ура! Заодно сможешь увидеться с Тиллем и обсудить все рабочие вопросы, пока мы не уехали, — на этой фразе с моего лица сползает улыбка. — Боюсь, процесс выпуска сборника может застопориться из-за напряжённого графика. Особенно в первое время, когда города плотно друг за другом стоят. Конечно, я хочу, чтоб ты приехала заранее, посмотрела на приготовления и всё такое. Как раз время будет. — Прекрасно. Как раз многое хотела обсудить, — беспечно отвечаю я и стараюсь поскорее утопить неловкий взгляд в бокале с красным вином. Рихард смотрит на меня, изогнув бровь, и я чувствую повисший в воздухе вопрос кожей. — Да всё нормально. — Не отпирайся. Ви, не знаю, говорили тебе или нет, но ты очень плоха во лжи. Просто ужасна, — как же, говорили. Например, Линдеманн, сидя на том же стуле, что и ты сейчас. — Было дело. Всё нормально, немного повздорили, — вот тут я, к собственному счастью, говорю чистую правду, поэтому ловить меня не на чем. Круспе понимающе вздыхает и приобнимает меня за плечи рукой, свободной от бокала. — С ним может быть тяжеловато работать, это правда. Ладно, к дьяволу Тилля, вот его я ещё не обсуждал с женщинами, — в этой фразе ощутимо слышится какая-то ревность, но дело как будто не только в женщинах. — Тебе кажется, что он популярнее тебя, и тебя это бесит, — без вопросительной интонации заключаю я и отпиваю глоток вина. Господи, какая же дрянь — и это за такие деньги. Рихард, прежде чем ответить, тоже пробует вино и блаженно улыбается. Ясно, я просто ничего не понимаю в хорошем вине. — Мне не кажется, это факт. И да, меня это ужасно бесит. Все лавры присуждаются ему, пока я словно всю жизнь воюю за признание: «Пожалуйста, заметьте меня, пожалуйста, полюбите меня». Сначала ты не получаешь внимание и любовь от матери, а потом всю жизнь кому-то что-то доказываешь. Что я чего-то стою, что я заслуживаю. Рихард говорит об этом так спокойно и отчуждённо; становится понятно, насколько это глубокая, но спрятанная ото всех боль. Я не сразу нахожусь, что ответить, обескураженная внезапной откровенностью, пока Круспе осушает бокал до дна и наливает себе ещё, а потом начинает озираться, наверняка в поисках пепельницы. У меня внутри что-то тревожно ёкает; боюсь представить, насколько больно всю жизнь быть на вторых ролях. Хотя в моих глазах Рихард ничуть не неудачник или актёр второго плана. — Тебе не нужно ничего никому доказывать, Рихард, слышишь? — он смотрит на меня со снисходительной улыбкой, будто я сказала очаровательную, но всё-таки глупость. Я взгляд игнорирую и дотягиваюсь до полки, чтоб дать Круспе пепельницу. — Ты заслуживаешь любви и внимания просто потому, что ты — это ты. Ты ценен сам по себе. Как и любой человек на свете, собственно… — Рихард вздыхает и качает головой. — Давай мы просто закроем эту тему. Я поделился не для того, чтоб получить жалость, — я иронично усмехаюсь. — О, поверь мне, дорогой. Мне ничуть тебя не жаль, — я вытягиваю из его пачки сигарету — не успела купить свои — и жестом прошу поделиться зажигалкой. Рихард с какой-то непонятной эмоцией на лице приближается ко мне и даёт прикурить от своей сигареты. — И на том спасибо. Но всё-таки я бы предпочёл тему поприятнее для последнего вечера, когда мы можем нормально поговорить, — настолько очевидно, что Рихард закрылся в попытке защититься от меня, что я теперь даже стараться не буду заговорить об этом вновь, по крайней мере, до поры до времени. — Что ж, лучше расскажи, как дела у тебя на работе. — С удовольствием. У нас недавно на совещании уснул секретарь, — я стряхиваю пепел с крепкой сигареты и вытягиваю ноги, укладывая их на колени Круспе. Он плотно обхватывает мои щиколотки, придвигает стул поближе, чтоб мне было удобнее, и использует самую беспечную улыбку из своего арсенала. Ту самую «у меня всё в порядке»-улыбку. Я принимаю правила игры и начинаю рассказ.***
Вики, 15:15 Я надеюсь, ты не обидишься, если я не буду выглядеть как типичная группис. У меня нет ничего фанатского. И экстра короткого:(
Рихард, 15:18 Если даёшь слово прийти в красивом белье, я прощу тебе наряд любого уровня нелепости, моё сокровище.
Я хмыкаю, бегло просмотрев ответ Рихарда на заблокированном экране, и вновь смотрю в шкаф. Что вообще принято надевать на подобные мероприятия? Собрать полный образ из мерча я уже не смогу, хотя было бы очень смешно заявиться во всём фанатском: от украшений до сумки и одежды. Представляю лица Рихарда и Тилля. Одеваться во что-то слишком «рокерское» из шипов и кожи и вовсе кажется мне позерством, я не безумная поклонница подобной музыки, пусть и очень многие композиции я распробовала и искренне полюбила. А наряжаться как дамочки из «нулевого ряда», которого, кстати, не предполагается как минимум на предстоящих концертах, и вовсе моветон. Я давно не сталкивалась с классическим женским «нечего надеть», потому что однажды я потратила целое состояние на консультацию стилиста и закупку гардероба на все случаи жизни. И теперь, представьте себе, мне не в чем пойти на концерт. Машина должна приехать за мной уже через полчаса, и я почти смиряюсь с участью пойти в пижамных штанах, как вдруг взгляд падает на весьма приемлемый топ, который можно надеть с рубашкой. Если я её найду. И отпарю. В конечном итоге водитель Рихарда ждёт меня на пятнадцать минут дольше, и я влетаю в салон с извинениями и развязанными шнурками на мартинсах. Водитель с улыбкой бурчит что-то про «этих женщин», я мгновенно завожусь, но во избежание конфликта просто прошу включить музыку погромче. Около площадки я минут пятнадцать мнусь в ожидании хоть кого-нибудь, кто сможет пропустить меня на территорию. Пусть меня и привезли к служебному входу, около него уже тоже собралась целая толпа, не говоря уже об обычных входах, где, кажется, организованы стихийные ночёвки в палатках. Жуть. Толпа смотрит на меня крайне недобро, в частности девушки. Парням по большому счёту на меня всё равно, а женщины словно чувствуют во мне конкурентку. Девочки, какая конкуренция, вас никто не заметит в толпе и не заберёт с собой в закат. Вы что, живёте в фанфике? Наконец дверь распахивается, и выходит Стивен. Я стараюсь сдержать разочарованный вздох, потому что я вообще забыла о его существовании, и уж тем более не планировала видеться с ним. Он лучезарно улыбается, увидев меня, и протягивает руку, приглашая юркнуть внутрь, пока в щель не заползли ушлые поклонники. Собрав волю в кулак, я цепляюсь за чужие холодные пальцы и покидаю потенциально опасную зону. — Я очень рад тебя видеть! Рихард сказал, что ты работаешь с Тиллем. Здорово, что всё же получилось сотрудничество, пусть и не со всей группой, — тараторит Стивен и ведёт меня по какому-то лабиринту, из которого я даже под страхом смерти выбраться смогу вряд ли. Я стараюсь поспевать за ним и иногда цепляю его за полу расстёгнутой рубашки. — Да, всё получилось, — бесцветно подтверждаю я и едва не влетаю в стену на резком повороте. — Надеюсь, ты на меня не сердишься за недоразумение с нашей биографией. Я мало на что мог повлиять, к сожалению, пусть и пытался потом ещё не раз. — Что ты. Всё в порядке. — Рихард велел мне провести для тебя экскурсию и доставить в гримёрку, когда будет закончен саундчек. Но сначала нам нужно получить для тебя бейджик, иначе охрана тебя отсюда вынесет, — Стив усмехается и продолжает забег по бесконечным коридорам и проходам. Я мысленно горячо благодарю Рихарда за такое одолжение, вот это я понимаю компания, вот уж удружил. В конце концов мы оказываемся в помещении, назначение которого мне непонятно, и среди груды наваленного хлама обнаруживается карточка с надписью «Организатор» на ярко-красном шнурке. — Этот бейдж даёт полный доступ к площадке, но на всякий случай возьми ещё бейдж артиста, к ним обычно вопросов меньше, — я хочу возмутиться, что охране наверняка покажется, будто я просто наворовала все бейджи мира, но у Стивена тоже их обнаруживается два: «организатор» и «артист». Ладно. — Думаю, тебя не потянет на приключения без сопровождения, но всё равно на всякий случай предупрежу: постарайся не оказаться в гуще толпы, когда будет запуск. У нас безопасно, но инциденты с травмами порой случаются. Тебе положено место в ложе недалеко от пульта, но ты можешь побыть и непосредственно у пульта. Если не планируешь прыгать, я поговорю со звукорежиссёром. Там меньше всего контакта с толпой. — Спасибо за заботу. Я подумаю, где мне будет комфортнее, — уверяю я Стивена, который щебечет с улыбкой и всё норовит меня коснуться, и надеваю бейджи, поправляя после этого волосы. — Скоро закончится чек? Вместо ответа Стив берёт рацию и спрашивает, на каком этапе подготовка. Из ответного бубнежа я ничего не могу разобрать, но Стивен переводит на человеческий: — Там только закончили с монтажом оборудования. Парни уже чекались вчера, поэтому сегодня уложатся в час, — радостно сообщает Стивен, и я ужасаюсь. Мне предстоит провести с ним как минимум час. Господи, если ты есть, если ты меня слышишь, пошли мне просто пощады.***
Бога нет. Я убеждаюсь в этом спустя полчаса праздного шатания по площадке под руку со Стивеном, который не умолкает ни на одну, чёрт его дери, секунду. В конце концов мы оказываемся в пока ещё пустом зале, и я не упускаю возможности послушать шоу из первого ряда в практически гордом одиночестве. На музыкантах пока нет никакого грима и костюмов, они выглядят весьма расслабленными и даже не обращают внимания на моё появление, сосредоточенные на обсуждении чего-то вне микрофонов. Тилль делает замечания звукорежиссёру строгим тоном, но к коллегам по сцене обращается в основном с улыбкой. Мне нравится их сегодняшний настрой. В конце концов Рихард бросает взгляд в мою сторону и сначала словно не замечает, а потом медленно поворачивает голову в мою сторону, картинно ахает и прикрывает открытый рот ладонью. — Не паясничай, — со смешком прошу я. — Ты выглядишь роскошно, Ви, — уверяет Круспе и планирует уже спрыгнуть со сцены, но его одёргивает рычанием Тилль, а заодно и ловит за шкирку. — Боже, потом будете целоваться. Давайте работать! — я чувствую, как кровь приливает к лицу; надеюсь, что я хотя бы не покраснела, как школьница. Перед Тиллем жутко неудобно, но благодаря нему на меня смотрят и остальные, и я машу ручкой. Смотрят на меня скорее как на интересный предмет мебели, лишь Пауль узнаёт меня и кричит на русском: — Привет! Я отвечаю тем же с улыбкой и резко разворачиваюсь на пятках, желая поскорее исчезнуть из поля зрения Линдеманна. Его взгляд я продолжаю ощущать до того момента, пока Стивен не уводит меня на безопасное расстояние. Он, следует сказать, заметно притих и как будто чему-то расстроился. Я разрываюсь между «ура, побыть в тишине» и «погодите, а что же случилось». В итоге интерес побеждает и я как бы между делом спрашиваю: — У тебя как будто испортилось настроение. Что-то не так? — я разглядываю оборудование для фаер-шоу и стараюсь не смотреть в сторону Стива, чтоб не выдать собственное любопытство. — Нет, что ты, — теперь я знаю, как выглядит человек, который не умеет врать. Подождите, я что, звучу настолько же неубедительно? Кошмар. — Понятно. Ладно. Теперь в тишине мне становится неловко, но судя по часам на запястье, саундчек должен вот-вот закончиться. Я не особо вслушиваюсь в то, что происходит на сцене, чтоб полноценно погрузиться в шоу уже непосредственно на концерте. В конечном итоге мы оказываемся у какой-то странной стоянки, на которой сплошь гольфкары или что-то в этом духе. Стивен видит моё замешательство и беззлобно усмехается. — Тут не набегаешься, территория просто огромная. Используем транспорт. — Прелесть, — хихикаю я. — Но я бы предпочла ещё пешком пройтись. Далеко до гримёрок? — Прилично, но я не против. Пройдёмся, — Стив пожимает плечами.***
Кто бы мог подумать, что почти у всех свои индивидуальные гримёрки, максимум разделённые на двоих. Большое счастье, что Рихард, местная звёздочка, тусуется в отдельном помещении, и я имею возможность вообще ни с кем больше не пересекаться. В коридорах и соседних помещениях постоянно гудёж и шум, организаторы и менеджеры ловко лавируют по площадке, как муравьи, пока музыканты спокойно себе обедают. Они с собой повара таскают, прости Господи — я от обеда отказалась, но с улыбкой наблюдаю за тем, как Круспе уплетает какой-то жуткого вида шпинат. По его словам, через пару часов приедет пресса, к этому моменту ещё нужно будет провести фаер-чек. А после планируется какая-то алкогольная вакханалия, и я надеюсь, что не напьюсь до скотского состояния от волнения. Я ещё и умудрилась не позавтракать сегодня, поэтому во избежание позора я всё-таки утаскиваю с чужой тарелки кусок чего-то, похожего на мясо. — Может, всё же поешь? — интересуется Рихард, придвигая тарелку ближе ко мне. — Когда я нервничаю, я не могу нормально есть. Есть какая-нибудь выпечка? — это, наверное, самый безопасный вариант для меня. — Зайди в соседнюю гримёрку, там больше любителей мучного. Дверь справа от нашей. Я благодарно улыбаюсь и иду в указанном направлении, надеясь нарваться на Пауля — он мне кажется наиболее безопасным человеком из присутствующих. Ну, за исключением Круспе, конечно. И, конечно, за дверью полуголый Тилль. — Привет, — я даже глаза не поднимаю на него. — Мне сказали, что у вас тут есть какая-то выпечка. Если есть булка, которую не жалко… — Забирай хоть все. Поднос на столе, — сухо говорит Линдеманн и накидывает на шею полотенце, направляясь к какой-то неприметной двери. Видимо, это душевая. Я верчу головой в поисках стола и обнаруживаю какое-то дикое количество круассанов, слоек, булок… Самым привлекательным кажется круассан с какими-то листьями и, кажется, сыром внутри, его я и хватаю как-то воровато, боясь провести лишнюю секунду на чужой территории. Тилль точно за мной наблюдает, я вижу его взгляд через зеркало и съёживаюсь. — Только к Рихарду не возвращайся с таким испуганным выражением лица. Он решит, что я над тобой издевался, — советует Тилль ровным тоном и наконец скрывается за дверью. Ещё никогда мне не вставали поперёк горла такие вкусные круассаны. Круспе колдует над кофемашиной и не обращает внимание на то, сколь безрадостно я пережёвываю еду, болтает о предстоящем концерте и афтерпати. — Вас на второй концерт-то хватит после тусовки? — Мастерство не пропьёшь, Ви, — беспечно уверяет Рихард и ставит передо мной дымящуюся кружку. — Мы устраиваем афтерпати только после первого концерта, второй должен пройти более мирно. Меньше прессы, меньше приглашённых гостей… У меня будут почти сутки на воскрешение, так что не беспокойся. — Дело твоё. После еды Рихард, как и всегда, решает перейти к физической активности, и я, конечно, не о тренировке посреди гримёрки, а скорее об… усиленном кардио. Я с ухмылкой наблюдаю за тем, как темнеет чужой взгляд, как рука тянется к моей рубашке, чтоб стянуть ту с плеча. — Ты всё-таки надела красивый комплект, — удовлетворённо заключает Рихард, когда лямка топа и рубашка сползают достаточно, чтоб явить миру бретельки кружевного белья. — Не зря покупал. — И чулки, — отвечаю я, глядя, как Рихард расплывается в улыбке. Я прикрываю глаза, зная, что сейчас он потянется целовать меня, чувствую на шее тёплое дыхание и слышу голос: — Мой бог, — и это точно не голос Рихарда. Распахнув веки, я вижу стоящего в дверях Линдеманна, вернее, его спину — стало быть, застукал и отвернулся. Закрыть дверь с другой стороны ему в голову, видимо, не пришло. — Круспе, фаер-чек. Ох, дерьмо, — добавляет он уже тише, всё-таки захлопнув дверь. Я чувствую себя просто отвратительно в отличие от Рихарда, которого произошедшее, судя по всему, ничуть не задело и не смутило. Наверняка они видели друг друга в разных ситуациях, в том числе компрометирующих, но тут была ещё и я. Я грозно дёргаю рубашку на законное место, прикрывая оголённое плечо, и поправляю задравшуюся юбку. Какой кошмар, боже мой. Рихард строит печальную мордашку и обещает: — Мы закончим начатое, когда я вернусь. Я в этом очень сильно сомневаюсь.***
Следующие пару часов я сижу как в воду опущенная, стараюсь вообще нигде не отсвечивать и ссылаюсь на головную боль, когда Рихард вновь совершает попытку раздеть меня. Хвала небесам, он не настаивает и спокойно принимает отказ, сосредотачивается на подготовке и на себе. Я пялюсь в экран планшета и вяло поддерживаю разговор с Линдой, которая жалуется на своих подчинённых. Хотя, справедливости ради, подчинённые — мои. Пока есть ещё свободное время, я закрываю мелкие задачи, чтоб не заниматься этим завтра с утра или перед следующим концертом. — У тебя с Тиллем что-то было? — голос Круспе звучит как гром среди ясного неба. Я едва не роняю на себя сигарету, а потом едва не ловлю её за горящий кончик. Травм удаётся избежать. — Сдурел? — в моём голосе даже больше грубости, чем хотелось бы, но всё-таки я может и дура, но не стерва. — Извинись. — Ты права, прости, — Рихард отвлекается от грима, который он поправляет за гримёром, и проходит ко мне. Берёт за руку, чтоб поцеловать каждую костяшку, и виновато смотрит в глаза. — Ты бы мне сказала как минимум, я знаю. — Слава Богу, у тебя прорезалась хоть одна светлая мысль. Рихард Цвен Круспе, я торжественно обещаю тебе сообщить, как только ты станешь не единственным претендентом на место в моей постели. — И на сердце! — И на сердце, — бездумно соглашаюсь я и отпускаю Рихарда обратно к зеркалу. Он, весьма повеселевший, берётся за кисть и щедро обмакивает ту в чёрные тени. Стоп, подождите, какое сердце? Мы же договаривались о другом. Наши отношения вообще не предполагают сердечные чувства. Ёбанный свет. Не затушив предыдущую сигарету, я закуриваю новую, таская их вновь из пачки Рихарда, но теперь это оправдано тем, что мои ментоловые недостаточно крепкие, для такого стресса — и вовсе насмешка, как жвачка из школьной столовой в виде сигарет. Пока Круспе беззаботно смотрит в зеркало и выискивает изъяны грима, я смотрю на него невидящим взглядом и думаю, думаю настолько усердно, что начинает пульсировать голова. В этой истории нет места чувствам никаким, кроме родственных, он это знает. Знает ведь? Теперь моя тяга к Линдеманну кажется не просто чем-то пугающим, а доводящим до истерики, праведного ужаса: Рихард ждёт моей любви? Хочет быть любим мной? Готов любить меня? А я?.. Что за чёрт? — А когда выпивка будет? — жалобно спрашиваю я. — В комнате для афтерпати всё уже готово. Всё в твоём распоряжении, — отзывается Рихард. — Стой, подожди, взгляни, пожалуйста. Кажется, не симметрично. — Ага. Давай поправлю, — Круспе вручает мне кисти и палетки и садится передо мной, доверчиво закрывает глаза и тянется ближе. Я растушёвываю подводку, особо не думая о процессе, и смотрю на трогательно подрагивающие ресницы. Он восхитительный, но настолько не мой. — Готово, — в качестве завершения я кратко целую Рихарда, и он лучезарно улыбается. Я покидаю гримёрку, чтоб стащить целую бутылку вермута, блюдечко с лимоном и ведёрко льда. Рихард смотрит на меня с вопросительной насмешкой, и я вымучиваю улыбку. — Ой, Ви, я тебя напугал, похоже. Про сердце это я так, ляпнул просто. Я не претендую и не планирую. Я не думаю, что ты хотела бы это слышать, но я тебя, наверное, никогда не полюблю. Как женщину. Как человека — определённо, как очень близкого, но… Я же говорил, нет у меня никакого сердца и быть не может. В твоё я лезть тоже не посмею. Ты очень дорогой мне человек, с тобой спокойно, с тобой очень комфортно, с тобой всегда интересно, но… Прости, я не хочу делать тебе больно. — Рихард, — на этот раз я улыбаюсь искренне и не могу удержаться от поцелуя, осознанного и продолжительного. Сперва Круспе отстаёт и едва шевелит губами, видимо, от удивления, но быстро подхватывает темп. — Всё хорошо. Честное слово. — Ты не обиделась? Я тебя… не ранил? — я беспечно мотаю головой, а Рихард недоверчиво смотрит мне в глаза. — Клянись. — О боже, клянусь, — я протягиваю мизинчик в качестве подтверждения своих слов, и Круспе смеётся. — Принимается. Иди сюда, — он размыкает руки для объятий и долго не отпускает меня, укачивая, как маленькую. — Ладно, наливай. — Ты будешь вермут? — Фи. Нет, у меня тут есть виски, — он указывает на бутылку янтарной жидкости, припрятанную за зеркалом, и берёт чистые стаканы. — Скоро начнёт подтягиваться пресса, хочу быть в нужной кондиции и немного расслабиться. — Нервничаешь из-за предстоящего концерта? — Ты себе даже не представляешь, насколько. Волнения добавляет то, что шоу увидишь ты. Я не имею права ударить в грязь лицом. — Уверена, что тебе удастся меня поразить. В хорошем смысле слова, — я ободряюще улыбаюсь и целую Круспе в висок. Он едва не мурлычет и запускает прохладные ладони мне под одежду, широко оглаживая лопатки.***
К концерту я умудряюсь изрядно набраться в компании какой-то прелестной журналистки, когда Рихард меня бросает, поэтому ближе к началу сообщаю Стивену о готовности потолкаться с людьми и потанцевать в ложе. Он лишь поджимает губы в ответ и кивает в сторону длинного коридора, указывая направление. Я слушаю гомон журналистов, наблюдаю за тем, как музыканты обмениваются рукопожатиями и подмигиваю Круспе, когда перехватываю его взгляд. Он, в секунду посерьёзнев, смыкает веки и глубоко вздыхает. Я никогда не видела, чтоб он так сильно волновался, но ни на секунду не сомневаюсь, что всё пройдёт гладко. Толпа кричит и пульсирует единым организмом, скандирует название группы, со всех сторон то и дело слышатся взрывы аплодисментов и визги особо нетерпеливых поклонниц. Я держу Стива под руку, боясь оступиться, и восхищённо смотрю по сторонам, пока меня ведут за ограждениями, позволяя не пересекаться с беснующимся народом. Я быстро заражаюсь чужим азартом и начинаю испытывать сладостное предвкушение. — Они выйдут минут через двадцать. Ты как, в порядке? — В полном. Спасибо за сопровождение, — под волшебным действием алкоголя все былые обиды на Стивена забываются и растворяются в воздухе. Он криво ухмыляется. — А что всё-таки случилось? — Всё прекрасно. Рихарду повезло, — гораздо тише добавляет Стив, и я отвожу взгляд. Понятненько. А как я вообще оказалась в точке своей жизни, где рядом со мной находятся аж три мужчины, два из которых точно не прочь со мной переспать, а третьему я бы ещё и сердце вручила тёплым и бьющимся? И это я жаловалась на одиночество? Бойся своих желаний, Вики. Вдоволь поразмышлять мне не удаётся, поскольку мы наконец оказываемся в ложе, и Стивен покидает меня, не обернувшись на прощание. Я потягиваюсь, разминая мышцы, и намереваюсь отлично провести время. До начала у меня остаётся ещё половина бокала какого-то вкусного коктейля, который намешала мне та же журналистка — чёрт возьми, напрочь забыла её имя. Да и хрен с ней. Начало шоу заставляет меня затрепетать и задрожать. Толпа взрывается таким неистовым рёвом, что я едва не пугаюсь, но к собственному удивлению обнаруживаю себя тоже кричащей. И чем дольше длится концерт, тем сильнее саднит моё горло. Я, оказывается, помню большую часть песен и с удовольствием подпеваю, лишь иногда замолкая, чтоб насладиться вокалом Тилля вперемешку с чужими фальшивыми воплями. Рихард выглядит просто сногсшибательно, и у меня замирает сердце каждый раз, когда я слышу его голос, вижу его взгляды, устремлённые куда-то поверх зала. Он словно растворяется в музыке и концерте, наблюдать за ним — сплошное наслаждение. Я стараюсь даже не скашивать взгляд в сторону Линдеманна: на сцене он становится абсолютно другим человеком, делает невероятное шоу из каждого своего движения, и даже вздохи его хочется ловить и запечатлевать. Когда дело доходит до Haifisch, я не могу сдержать смешка и доброй улыбки. Какая же Рихард звезда, как же он кайфует от чужой любви, он буквально купается в восхищении и выглядит при этом так, словно ему это досталось легко и играючи. Он разбрасывает карточки с автографами, ловит какие-то прилетающие в лодку подарки и подмигивает абсолютно бездумно случайным девицам. Пафоса ему, конечно, не занимать. Опыт присутствия на концерте близок по ощущениям к опыту религиозному. Тысячи голосов возносят к небу вместо молитвы строки, обнажающие человеческие пороки, черноту душ, страхи и страсти. От величия момента дыхание спирает где-то в глотке, в какой-то момент от грандиозности в глазах поблёскивают слёзы, но здесь, среди сплошных сумасшедших и без ума влюблённых это не стыдно даже. От каждого всполоха этого очистительного огня у меня кругом идёт голова, и я даже жалею, что столько лет прожила в одной стране с людьми, которые делают столь грандиозное шоу, и пропускала это всё мимо ушей. Даже поначалу я не испытывала никакого трепета к творчеству группы, но теперь я понимаю, что к Rammstein невозможно быть равнодушным. Их можно либо любить до беспамятства, либо ненавидеть. Нет никакой золотой середины, нет никакой разгадки, нет возможности пройти мимо и не почувствовать совсем ничего. Зацепит каждого, хотя бы осколком, хотя бы по касательной, но точно оставит след. Когда концерт подходит к концу, я ещё долго не могу сдвинуться с места, наблюдая за чужими эмоциями. У кого-то сегодня наверняка сбылась самая заветная мечта, и часы ожидания в очереди точно стояли того. Люди смеются, обнимаются, плачут, кричат и скандируют снова, и быть в эпицентре концентрированного восторга, густой, без примесей, любви, до мурашек приятно.***
Я мнусь неподалёку от гудящей группы, не зная, куда направиться, и хочу первым делом поблагодарить Рихарда за приглашение и потрясающий концерт. Музыканты благодарят команду, жмут руки техникам, менеджерам, ассистентам, друг другу. Я слежу за этим с искренним удовольствием и лишь немного ощущаю свою неуместность, непричастность. Особенно приятно видеть Тилля таким расслабленным, словно он тоже волновался и наконец смог выдохнуть — смеётся, инициирует объятия… — Два слова о прошедшем концерте, — ко мне обращается Пауль и вместо микрофона тычет мне в лицо початую бутылку воды. — Боже, охуенно, — отвечаю я на русском и слышу непонимающие смешки. Ухмыльнувшись, говорю уже на немецком, — грандиозно, монументально. — Вики! — Ландерс обнимает меня за плечи с присущей ему теплотой и радостно смеётся. Тилль задерживает на мне взгляд, и его улыбка застывает, словно закованная в лёд. Видеть это неприятно и больно, но, пожалуй, это наименьшая расплата за всё то, что я умудрилась сказать ему в тот вечер. Рихард тоже смотрит, но гораздо более открыто и тепло. — Через час на этом же месте, — говорит Линдеманн достаточно громко и направляется в сторону своей гримёрки. Остальные тоже разбредаются немного перевести дух и подготовиться к афтерпати. Рихард, весь мокрый и липкий, прижимает меня к себе и целует в макушку. Кажется, настоящее шоу только начинается.***
Блять, это что такое вообще всё. Первый час всё было весьма чинно и благородно. Теперь же это всё превратилось в настоящий кромешный пиздец. Грохочет какая-то музыка, кругом десятки непонятных людей, девушки стараются облепить музыкантов со всех сторон. Одна особо прыткая особа почти забралась на колени к Рихарду, но он нетрезво рявкнул на неё и, похоже, довёл до слёз. Тилль напротив выглядит довольным обилием женского внимания, прижимает к себе то одну, то другую, и выглядит по-скотски пьяным. Я всё пытаюсь куда-то приткнуться, поговорить хоть с кем-то вменяемым, но с каждой минутой найти собеседника всё сложнее, потому что из безалкогольного тут только воздух, и тот с примесями. Рассудив, что я не могу бороться со злом, решаю к нему примкнуть. После эмоциональной встряски в виде концерта и всего одного съеденного круассана я очень быстро превращаюсь в подростка, который впервые понюхал пробку от шампанского, и становлюсь практически настолько же пьяной, насколько сидящий рядом со мной Шнайдер. Или это не он? А есть ли мне до этого дело? Нет. Или да. То есть неважно. Мои намерения накидаться быстро обнаруживаются и горячо поддерживаются Рихардом, который явно чувствовал себя немного неудобно потому, что в такой компании оставаться трезвым и вменяемым — очень сложно, всё равно что грызть камень в мишленовском ресторане. Теперь он подливает в мою колу с виски, — хотя это сейчас скорее виски с виски, — ещё алкоголя, без стеснений покусывает мою шею, зализывая места укусов, невпопад хихикает и ничуть не смущается тому, что на него наверняка пялятся. Как минимум та девушка, которую он отшил. Те четыре девушки, которых он отшил. Но теперь и меня это заботит мало, потому что тело лёгкое, голова кружится, и мир ощущается чуточку проще. Все мои былые переживания кажутся разрешимыми и надуманными, гениальные решения рождаются из воздуха за одну секунду, и я почти рвусь их записывать в заметки телефона, но что-то меня останавливает. Возможно, воспоминание о том, что я каждый раз нетрезвая записываю свои гениальные мысли, а наутро перечитываю и неизменно ужасаюсь тому, какую нелепицу способен родить мозг в изменённом состоянии. Я мало удивляюсь тому, что в какой-то момент осознаю себя на сцене, поддерживаемая под обе руки Тиллем и Рихардом, а Пауль со Шнайдером пытаются водрузить на меня металлические крылья, которые ещё и умеют ко всему плеваться огнём. Когда Линдеманн на сцене, они не кажутся и на толику такими же тяжёлыми, но сейчас мне кажется, что я могу вот-вот сломаться под их весом. В конце концов мы бросаем затею и оставляем оборудование слегка ошалевшим техникам, которые уже несколько часов собирают всё по площадке и с ноткой отвращения смотрят на пьяную компанию. Неудаче никто не расстраивается — все продолжают смеяться, и, подождите, Тилль обнимает меня за плечи, пока Рихард щебечет о чём-то с Ландерсом? Надеюсь, когда я протрезвею, смогу восстановить хронологию событий и вспомнить, в какой момент мы с Линдеманном закопали топор войны. Все курят прямо в помещении, где проходит вечеринка, но там от плотности дыма уже ничего не видно, и я решаю не усугублять и без того плачевную ситуацию и покидаю всех в поисках укромного уголочка, прихватив с собой чужую пачку сигарет — представления не имею, чьи это, но в таком месиве уже всё равно, где чьи сигареты и где чей бокал. Спустя минут десять блуждания по лабиринту, — кстати, как я буду возвращаться, я не представляю, — находится подобие скамейки, и даже со стоящей рядом пепельницей. Я пытаюсь поправить рубашку, но чувствую, что её на мне уже нет, и даже думать не хочется, где я её потеряла. Надеюсь, не отдала какой-нибудь группис в качестве сувенира. Через несколько минут в глубине тёмного коридора раздаются тяжёлые шаги. — А я-то думаю, где мои сигареты. — Прости. Я не знаю, где мои, — я протягиваю пачку вышедшему из сумрака Тиллю. — Ты как, в порядке? — Ага. Я не помню подробностей, но ты, похоже, больше не сердишься на меня за то, что я тебе наговорила. Тем не менее, всё равно хочу извиниться. Тилль, я просто испугалась и молола всякую чепуху… — Я так и понял, — Тилль присаживается рядом со мной и обнимает за плечи, подкуривая сигарету. — Будем считать, что этого эпизода не было, но я запомню, какой ты можешь быть. На всякий случай, — я морщусь, а Линдеманн мягко целует меня в макушку, задерживаясь в такой позе и вдыхая запах волос. Могу предположить, что от меня, вероятно, пахнет алкоголем и сигаретным дымом с едва заметными отголосками Lost Cherry, но Тилля, видимо, всё устраивает. Я стараюсь не шевелиться и даже не дышать слишком глубоко, чтоб не спугнуть его и задержаться в таком положении как можно дольше. Я ощущаю, как поцелуи рассыпаются по волосам и стекают к лицу и шее. Алкоголь притупляет моё чувство страха, поэтому я не отшатываюсь сразу, но замираю, как жертва перед охотником. Почувствовав моё смятение, Тилль останавливается и отстраняется: — Прости. Не буду больше посягать на твои личные границы, — Линдеманн горько хмыкает и глубоко затягивается. В тишине и темноте вновь раздаются шаги, и к нам нетвёрдой походкой подходит Рихард. Я живу в ситкоме, где сценарист — идиот. — Слушайте, я, наверное, домой поеду. Спать хочу, — думаю, больше этим вечером ничего хорошего не случится, и можно просто слинять. — Ага, — бесцветно говорит Рихард и пялится на кончик зажжённой сигареты. — Я вызову тебе такси. — Не надо. Я сам. И провожу, — твёрдо говорит Тилль и бросает окурок в пепельницу. — Пошли, надо найти твою рубашку. Рихард целует меня в лоб на прощание и остаётся один во мраке курилки. Я покорно следую за Тиллем и ближе к концу пути беру его за руку — просто чтобы сохранить равновесие, не больше. Он смеряет меня долгим и серьёзным взглядом, после чего переплетает пальцы. Всю дорогу до дома я дремлю на чужом плече, укрытая гигантской курткой, и чувствую размеренное дыхание.