Деревенские каникулы и прочая нечисть

Кузя не знал, чем себя занять. Дом Достоевский поддерживал в чистоте, которая вообще возможна для полузаброшенного строения. И даже если бы не поддерживал, Кузя не собирался унижаться и прибраться за смертным человечишкой. Хотя сейчас занять свои перепачканные руки было бы весьма кстати. Он конечно же слышал, как совершенно неспортивный Фёдор опрометью кинулся на улицу и исчез за кустами, явно очень встревоженный, а после скорее всего провалился в чёрную дыру. Вот уже дело к вечеру близиться, а Феди и след простыл. Он же и не ест и не спит толком, мог где-нибудь на опушке в обморок свалиться. Ночью упыри повылазиют и сожрут, кусочка не оставив. Кузя старательно, будто кто-то следит и может проверить, упрямо обходил окно, накручивая уже 27 круг по дому. Банька же не выделывался и караулил хозяина у стекла, вглядываясь в просёлочную дорогу и навострив ушки. Бесконечные мельтешания Домового порядком раздражали кота, а упрямость духа уже в глотке стояла. — Мяу! — требовательно мяукнул Банька, спрыгивая с подоконника и преграждая Кузе путь. — Что? — возмутился Домовёнок, обходя кота и засеменив подальше. — Мне этот дрыщ не сдался. Сам его сторожи, я ерундой не занимаюсь! Кот насмешливо фыркнул и снова запрыгнул на подоконник. Как же у духов и людей всё сложно. Почему постоянно строят из себя фиг пойми что? — Переживаю я за него, ага, мечтайте. — бубнил Кузя, забираясь за шкаф, где как раз поселилась плесень. Можно почистить и отвлечься. Ему не нужны люди. Эти жалкие, смертные, трусливые существа, возомнившие себя центром вселенной. Раньше в них была хоть капля уважения, а сейчас совсем страх потеряли. Даже не верят в него! В него! Самого духа дома! Как не пытаешься на себя намекнуть, крадя вещи и хлопая дверьми, а они только и твердят: «Это ветер! Это совпадение!» Фу, противно от них. Противно! Про-тив-но! Но его дом, его душа… Самое сокровенное и дорогое, что у него есть. И как бы Кузя не ненавидел людей, без них, без никчёмных «человеков», дом не живёт. Медленно умирает, загнивая. А вместе с ним и Домовой. Каждый Домовёнок боится лишь одного. Даже не своей смерти, а гибели дома. И когда последние жители Кузиной избы уехали в какой-то там город и бросили его загнивать, Домовой какое-то время даже не мог поверить в свою несчастную участь. Столько лет… нет, веков! Столько веков терпел людишек, и вот, чем они отплатили! Отставили разваливаться на части, на корм тараканам! Если до этого он хоть как-то подавлял свою, как говорил брат, «Натуру для хранителя семейного очага весьма специфическую», то теперь позволил беспомощной ненависти заполнить всё нутро, которая желчей плескалась в его глазах, а отборной бранью и проклятиями оседала на языке. Он окончательно осквернил все шаблоны о добром дядюшке-Домовом, которого и разозлить-то тяжело, коли душа чиста. Кузю как раз задобрить невозможно, а злость уже давно в крови (ну или что там у него внутри). Шли годы, столько воды утекло, и Кузя практически смирился со своей участью. Вот только привычки не позволяли спокойно сидеть и ждать, когда крыша окончательно обвалиться. Он поддерживал чистоту. Такую, которую мог. Уже не обращал внимания на неустанную боль в аналогично разваливающемся теле, так прискорбно похожем на человеческое. Было бы удобно просто сменить место жительства, но дух привязан к дому навечно. Как говорится, пока смерть не разлучит нас. Кузя ещё помнил, как появился на свет вместе с этим домом и зарождающимся под боком лесом. Как нарёкся с таким же ещё молодым Лешим братьями, пусть и не кровными. Сколько же времени прошло. Сколько же?.. Он перестал считать спустя три века. И вот его жизнь обрывается. Медленно, мучительно медленно. И он уже готов к этому. Но тут приезжает Фёдор. Зачем, почему, для чего. Что понадобилось ещё молодому городскому парню в деревеньке? Домового совсем не волновало. Он впервые за столько лет увидел живого человека не из окна или устроившись на отсырелой скамейке, а прямо в доме. В своём доме. Первым порывом было выгнать парня куда подальше. Вторым, третьим и четвёртым тоже. Разве нужна будет Фёдору его захудалая изба? Ну да, конечно. Так он и поверил. Достоевский сам не раз упоминал, что скоро уедет. Жизнь, существование Кузи просто продлится ещё на пару месяцев, а потом всё вернётся на круги своя. Провести свои последние годы в компании человека ещё хуже. Кузя был в этом уверен. Но что-то явно пошло не так. Хотя бы начиная с того, что тело больше так не ломит, как прежде. А сажа, насквозь пропитавшая его, вдруг начала отмываться. А Достоевский оказался не таким уж и плохим. Точнее, он оказался ужасным. От одного его вида Кузю воротило. Сначала и сейчас тоже. Правда уже не так сильно. Было в этом жутком пареньке что-то настоящее, не смотря на престранный образ жизни очень живое. И то, что можно появляться перед ним в любой момент и мешать нормальной жизни без оглядки на правила. И то, что Достоевский не пугался, как это сделал бы другой человек, а так же вступал в дебаты или злился, Кузе нравилось. И Гоголь, так часто посещавший скромную обитель Феди, тоже достаточно необычный и запоминающийся. И жизнь, вдруг вернувшаяся спустя такую долгую разлуку, такая же интересная. Отрицать это нельзя, как бы Кузя не старался. Брат же вроде говорил, что привязываться к людям свойственно всем Домовым?.. «Всем, кроме меня» — всегда отвечал Кузя, уже достаточно выбешеный бесконечными тирадами Лешего в роде: «Прими ты уже это. Хватит выёживаться. Ты добрый дух. У тебя на судьбе написано людей любить». «И в мыслях не собираюсь сопереживать этом кускам мяса!» Леший лишь улыбался, хитро поглядывая на брата. «Появится ещё тот, к кому прикипишь. Хочешь ты того или нет, но появится». — Ну спасибо братец, что хоть предупредил. — по привычке говорил сам с собой Кузя. Хотя стоп, о чём это он? Ему совершенна безразлична Фёдорова судьба. Вот вообще по барабану. Пусть его и съедят упыри в кустах. Пусть он и помрёт от недостатка сна или еды. Да чихать он хотел на него! Хотел, но не смог. Кузя злобно пнул валявшееся рядом ведро. Кого он вообще собирается обмануть?! Самого себя?! Ему нужен человек в доме. Кузя подбежал и ловко запрыгнул на подоконник рядом с Банькой. — Ну и где там этот скелет? — прошипел Кузя, стараясь не обращать внимания на приторно-довольно-победный взгляд кота, но не получилось. — Не смотри так на меня. Я не хочу чтобы мой дом развалился, а без скелета мне это и светит. Весь вид Баньки так и выражал: «Ну да, ну да, я так и думал». Но он решил не докучать Домовому и молчком устроился рядом, слегка приобняв духа хвостом. Минуты тянулись ужасно долго, а солнце неумолимо приближалось к горизонту, но на дороге так и не промелькнул человек. Все благоразумные давно дома сидят, боясь и нос на улицу высунуть, а их дурачок разгуливает не пойми где. Наконец, Банька и Кузя, обладая прекрасным слухом от природы, ещё из далека услышали перезвон Колиного гомона и редкие вставки хриплого Фединого отклика. Котик тут же кинулся к дверям, а Домовой пошёл медленно, будто появление ребят для него, как солнце, вставшее утром. Совершенно обыденное и ни чем не примечательное явление. Вышел в сени и даже демонстративно отвернулся от двери, ковыряясь в шкафу в поисках чего-то наверняка очень важного и необходимого прямо сейчас. Дверь со скрипом отворилась и Домовой услышал шаги. — Федя, ты посмотри, нас встречают! — радостно воскликнул Гоголь, запрыгивая в сени. Банька, мурча, потёрся о ноги вошедшего следом Достоевского. — О, явились не запылились! — притворно удивлённо-равнодушным голосом сказал Кузя, поворачиваясь к пришедшим… Секунду он молча пялился на то, что представляли собой парни. Картина довольно плачевная. — Чернобог вас заколи! — вернув себе дар речи, воскликнул Домовёнок. — Вы что, только из печки?! — Можно и так сказать… — не ожидая такой, похоже по настоящему встревоженной реакции, растерянно пробормотал Фёдор. — По крайней мере, чуть не сгорели точно! — привычно радостно-позитивно вставил свои пять копеек Коля. — Уже понял! Кузя, моментально возникший рядом с парнями, вдруг схватил их за края рубашек и потянул в сторону спальни, совершено не с силой маленького чупакабрика, а скорее мощного качка. Гоголь и Достоевский, откровенно обескураженные, не успели вовремя среагировать и лишь немного согнувшись направились следом, удивлённо переглядываясь. — Вы хоть знаете, как тяжело отчищать сажу! — в своей привычной манере возмущался Домовёнок, отпустив испачканную ткань только дойдя до комнаты. Щёлкнул пальцами и создал из пустоты баночку растительного масла и хозяйственное мыло. — И вообще, кто разрешал вам сгорать?! Хотя бы не пачкались тогда, коли так хотелось зажариться! Вы ж сейчас мне всё угваздаете! — он ещё раз оглядел вновь прибывших. Парни стояли по струнке смирно, не решаясь сделать и шагу и разозлить духа ещё сильнее. — А руки-то, руки! Мавки лесные, за что мне всё это! — воскликнул он, вскидывая руки к небу. — Мне кажется, или в Кузю вселилась моя бабушка? — шепнул Гоголь Достоевскому, пока Домовой ненадолго отвернулся. — Надеюсь, она скоро выселится. — фыркнул Фёдор. — Мне и тебя хватает, второй няньки не надо. — Хватит курлыкать! Потом намилуетесь, а теперь живо сюда! — приказал Кузя не терпящем возражения голосом. Примерно спустя час Коля и Федя, уже в чистой одежде, относительно отмытой кожей, но с до сих пор саднящим руками вернулись в спальню. — И тогда я с разбегу на него прыгнул, а потом… Новую байку Гоголя прервало требовательное мяуканье. Их встретил Банька, кивнул в сторону кровати и сам туда запрыгнул, поудобнее устроился на мягкой перине и пристально смотрел на парней янтарными глазами. — Милашечка! — благополучно забыв о чём говорил секунду назад, Николай подбежал к котику, явно собираясь потискать его, но вспомнив о ладонях, не очень-то потребного вида, решил воздержаться. С досадой посмотрел на свои коленки, уже без бинтов, но покрытые защитной коркой болячек. Бросил взгляд на обгорелые ладони, даже не желая вспоминать что случилось с его косичкой. — Много чего со мной случалось конечно, но чтобы я был отмудохан жизнью настолько, ни разу. — с тенью печальной улыбки заключил шут. — Не знаю, как с волосами, но кое с чем нам помочь могут. — ответил Фёдор, прекрасно догадавшись о намерениях Баньки, который следил за ними нетерпеливым взглядом. Достоевский, потянув за собой Колю, уселся рядом с котом на кровать. Тот довольно мяукнул, примостившись на коленях и замурлыкал чарующую песенку. — А чего он… — начал было Гоголь, но Фёдор шикнул, приложив палец к губам, заставляя его затихнуть. Прикрыв глаза, Достоевский расслабился, вслушиваясь в спокойное, тягучее мурчание кота. Мелодия заполнила пространство, проникала внутрь, но больше не оседала камнем в голове, помутняя рассудок, а устремлялась в ноющие ладони, притупляя боль. Узнав о способности Баюна к излечению, Фёдор решил воспользоваться возможностью и подобрать чудо-кота себе. Изначально он подразумевал исцеление Коли, которого постоянно тянуло на не всегда бесследно заканчивающиеся приключения, но как оказалось в действительности, Достоевскому тоже очень пригодилась способность Баньки. Немного запоздало осознав, что котик их лечит, Коля послушно замолчал. Но в отличии от товарища, он с нескрываемым удивление таращился на руки, которые со странным мерцанием постепенно возвращали себе прежний респектабельный вид. Он боялся пошевелиться и испортить всю магию, поэтому замер, затаив дыхание. Когда сгоревшие руки наконец стали не сгоревшими, а вполне нормальными, Банька, почувствовав, что сделал своё дело, спрыгнул на пол и посеменил к выходу, всё ещё мурлыча себе под нос простенькую мелодию. — Вот это да! Вот это магия! — восхищался Коля, разглядывая ладони. — Как новенькие! — Это всё конечно хорошо, но теперь иди сюда. — сказал Достоевский, вытаскивая из сумки ножницы. — Нужно устранить последние улики. — А волосы вернуть никак нельзя? — с тоской спросил Гоголь, но всё же послушно спустился на пол, чтобы Феде было удобнее его стричь. — Вот именно, что нельзя. Он лечит, а не возвращает. А волосы твои ненаглядные быстро отрастут. — Фёдор скептически оглядел его причёску. Уцелевшие взъерошенные пряди торчали в разные стороны, так что назвать это нечто «косичкой» было достаточно сложно, но учитывая прошедшие обстоятельства, это простительно. Достоевский аккуратно потянул пушистую красную резинку, благополучно запутавшуюся в светлых прядях. Оценив ситуацию, Федя решил, что легче дёрнуть, чем распутывать такой комок. Хотя Коля был с ним не согласен. — Ой! Федя! — возмущённо воскликнул он. — У тебя на голове прошёл табун лошадей, так что терпи. — отстранённо ответил Достоевский, для удобства нацепив на руку резинку и продолжая расплетать перепутанную косичку. Как он и предполагал, это оказалось непросто. Пришлось повозиться, но было в этом и что-то успокаивающее. Своего рода медитация. Когда все пучки были распутаны, Фёдор на автомате продолжал перебирать пряди. Мягкие. Прикасаться к ним приятно. Только подгоревшие кончики немного портили картину. — Коль, а хочешь, я тебе карешку забабахую? — непривычно даже для самого себя задорно сказал Федя, хватая волосы собеседника как можно выше. — Сменишь стиль. — Неееет! — испугался Коля. — Не надо! Мне и так всё нравится! — Ладно-ладно, успокойся. — засмеялся Достоевский. — И хватит дёргаться, а то и правда отрежу! Сожжённые тёмные кончики на ощупь как солома. Фёдор вооружился ножницами и быстро от них избавился. Волосы упали на пол, а Коля от нечего делать сгрёб их в кучу и теперь теребил в руках. — Всё. — Достоевский убрал ножницы на место и поднял взгляд на уже подскочившего и смотрящегося на себя в зеркало Колю. Исчезло от силы пять-шесть сантиметров, для Гоголевской шевелюры это не так уж и много. Даже сам Николай об этом подумал, продолжая кружится перед зеркалом. Фёдор, всё ещё сидевший на краю кровати, невольно на него засмотрелся. Он рядом, теперь всё хорошо. Почти всё. Но сейчас думать об этом не хотелось. Вообще не о чём не думать, просто раствориться в Коле. В его улыбке, разноцветных глазах. Забыться. — А теперь ты на меня пялишься! — довольно воскликнул Гоголь, широко ухмыляясь и повернувшись к Достоевскому, который даже не заметил, как на собственном лице появилась лёгкая улыбка. — Раньше не видел тебя с распущенными волосами. — задумчиво проговорил Фёдор, продолжая неотрывно созерцать Колю. С такой шевелюрой Гоголь ясное дело предпочитал всегда разгуливать с косичкой. Но сейчас светлые, практически белые волосы, от долго нахождения в заплетённом состоянии слегка закрученные, струились волнами по плечам и спускались на спину. Видеть такого Гоголя было слегка непривычно, но не отрицало особого шарма. — Тебе очень идёт. Фёдор сказал это настолько просто, будто сообщил прогноз погоды. Но почему-то от этих слов и взгляда, с которым они были произнесены, Коля смутился. Он слегка нервно теребил край майки, чувствуя, как щёки краснеют, а внутри порхают бабочки. Довольный Колиной реакцией, Достоевский сжалился и откинулся на кровать, бухнувшись в подушку и глубоко вдыхая. Закрывая глаза, он вдруг ощутил дикую усталость и эмоциональное истощение. Недавно пережитое так его вымотало, что от всех переживаний осталось только бездонная пустота. Да и бессонные ночи давали о себе знать. Немного погодя он услышал шаги и кровать скрипнула, промявшись под тихо устроившегося рядом Гоголем. — Никто не поймёт. — догадавшись, о чём хочет спросить Коля, не открывая глаз сказал Фёдор. — Спишут на несчастный случай или на летальный исход собственного желания. Благо её репутация к этому вполне располагает. Тишина в ответ заставила Достоевского напрячься. Неправильно для шумного Гоголя. Федя приподнялся и открыл глаза. Коля сидел, прислонившись спиной к ковру и глядя застекленелым взглядом перед собой. — Коля? — немного встревоженного позвал Федя, принимая сидячее положение. — Ась? — вздрогнув, Гоголь пару раз моргнул и повернулся к Достоевскому, тут же снова улыбаясь и слегка наклоняя голову набок. — Всё хорошо. Но Фёдора так просто не обмануть. — Я же и не спрашивал. — выгнув бровь, заметил Федя. — И вообще, что-то скрывать от меня неэффективно и бесполезно. — Знаю. Поэтому ты мне и нравишься. — Вот имен… Что? Достоевский удивлённо распахнул глаза, а Коля, всё ещё улыбаясь, как большой кот, подсел поближе и поцеловал Федю в лоб. Он задумался совсем ненадолго. Поняв, насколько важно время, учитывая их «везение» на неприятные ситуации, решил больше не оттягивать. — Ты и сам это знаешь. Я люблю тебя. Конечно же Достоевский знает. Это и ежу понятно, а уж ему тем более. Но он всё равно был поражён. Одно дело догадываться о таких мыслях, а услышать этому подтверждение совсем другое. И сейчас он удивлённо, по настоящему удивлённо таращился на Колю, беспомощно открывая и закрывая рот, чувствуя, как краснеет и не зная, что и ответить. Вернее, прекрасно знал, но не мог. Не мог поверить, что Гоголь может его любить. Его. Явно не самое обаятельное существо. Не мог поверить, что он… Он, холоднее метели и мрачнее тучи, тоже может любить. Как Коле вообще удалось так просто сказать такое? Это тебе не спокойной ночи пожелать. Но у Гоголя получилось, и от этого было ещё… Фёдор даже не мог подобрать подходящее определение, в полной мере описывающего то, что сейчас твориться в его голове. Это же не возможно. Всё происходящее ошибка, так не должно быть. Из урагана беспорядочных мыслей его вырвал смех Коли. — Ты такой забавно-потерянный! — забавлялся он растерянностью Феди. Хорошо он устроился! Сломал Достоевскому мозг, а теперь ещё и смеётся! Раньше бы Фёдор захотел ему врезать, но сейчас… Между ними и так почти не было расстояния, так что Федя схватил Колю за ворот майки и не обратив внимания на растерянный взгляд шута, притянул его ещё совсем немного ближе, затягивая в поцелуй. Гоголь удивлённо пискнул, но тут же обнял Достоевского, зажмурившись от удовольствия. Может, пока Фёдор не может выразить свои чувства словами, но он обязательно научиться. А сейчас можно попытаться донести всё, что внутри, немного по другому.

***

Началась ужасающая жара. Солнце шпарило, так и норовя наградить какого-нибудь несчастного солнечным ударом. Даже Фёдор, которого можно было занести в книгу рекордов как самого мёрзнущего человека на планете, считал такую погоду чересчур тёплой. Относительный плюс конечно есть: теперь не холодно. Но тут же появляется совсем не относительный минус: слишком жарко. Даже в тени почти что также душно, как под солнцем. Пытаясь скрыться от зноя, Достоевский укрылся под пышной ивой на поляне с домиком на дереве и катался на шине, которую они с Колей недавно прикрепили за верёвки к прочной ветке. Немного покачиваясь на импровизированных качелях, Федя следил за снующему туда сюда букашками и как обычно размышлял обо всём и сразу. Как он и думал, в смерти Варвары их с Гоголем никто не заподозрил. Официально это признали несчастным случаем, а слухи поддерживали версию самоубийства. Никто и помыслить не мог о другом варианте развития событий. Прекрасно. Доказать то, что произошло на самом деле ни у кого всё равно бы не получилось. Фёдор позаботился об этом. Но прекрасно зная природу слухов, надеялся, что ни у кого и мысли подобной не появится. Ему на мнение малоизвестных людей было наплевать, тем более он уверен, что местные дети уже приписали ему кучу непростительных грехов, но на репутацию Коли, которому тут ещё жить, слухи могли повлиять. Достоевский услышал за спиной бодрые шаги в припрыжку, принадлежащие только одному человеку в мире, а потом перед его носом появилось мороженко. — Привееет! — радостно воскликнул Гоголь, устраиваясь рядом с Федей на большой шине. — Я так и знал, что ты здесь! У него в руках тоже было розовое, наверное малиновое, уже наполовину съеденное мороженное. — Привет. — улыбнулся Достоевский, рассматривая своё мороженное-пломбир. Он даже не мог вспомнить, когда ел его в последний раз и ел ли вообще. — Спасибо. Хоть что-то холодное. — Ага! Жара невыносимая! — безостановочно лопая мороженое, протороторил Гоголь. — Я только не знал, какое твоё любимое, ты вообще сладкое не любишь так-то, но тётя Доня сказала это взять, и я вот взял. — Это моё любимое. — не задумываясь ответил Фёдор, даже не обманывая. Он всё равно не пробовал другие вкусы, а всё, принесённое Колей, автоматически становится любимым. — Ура, я угадал! — счастливейшая улыбка заиграла на его лице. Рассказывая новую историю, Гоголь за пару минут съел всё мороженное, и теперь нетерпеливо поглядывал на Федину, ещё почти целую порцию. Хитро улыбнувшись, он дождался, когда Федя отвлечётся, и резко подтолкнул его мороженное прямо Достоевскому в нос. Возмущённый до глубины несуществующей души, Фёдор с грозным взглядом повернулся к другу, но как Достоевский и думал, такой вид не произвёл нужное впечатление и шут только грохнулся с качелей, заливаясь смехом. — Очень смешно. — хмуро буркнул Федя, стирая мороженко с носа, но звонкий смех Коли был настолько заразительным, что и Достоевский не удержался и улыбнулся, скрывая за кашлем свой смех. Немного позже Гоголь уже гонялся за бабочками, стараясь поймать насекомое, а Фёдор, доевший мороженое, раскатывался на шине, пытаясь добыть хоть каплю свежего ветерка. — Здесь есть хотя бы одно место, где не так душно? — затормозив, задал Достоевский вопрос скорее риторический, не требующий ответа. — Есть! — вдруг ответил Коля, кувыркнувшись через голову и присев прямо перед Федей — Федь, пойдём на речку? Отказываться Достоевский и так смысла не видел, а щенячий, молящий взгляд Гоголя даже не давал подобную попытку. — Пойдём. Гоголь радостно подпрыгнул, взял Фёдора за руку, помог подняться и не прекращая щебетать, повёл в сторону речки. С поляны они завернули в кусты и теперь шли всё глубже в лес. Деревья и кусты громоздились со всех сторон, затрудняя путь, но Коля продолжал как не в чём ни бывало пробираться дальше, перепрыгивая через камни. Достоевский конечно доверял Коле, но как говорится, доверяй но проверяй, а та дорога, по которой его вели, выглядела весьма подозрительно. Начиная с того, что дороги не было вовсе. Лишь еле заметная тропка, вся изрытая корнями и ухабами. — Коля, ты уверен, что нам сюда? — отодвигая очередную ветку, настороженно спросил Федя. — Конечно! Я постоянно так хожу! Это самый короткий путь! — Короткий, значит? — безнадёжный вздох. — Это многое объясняет. — Ну, Федь! У меня всё под контролем! — Хочу в это верить. Продолжая подозрительный «короткий путь», Фёдор отметил и хорошее. В кроне листвы не так душно, как было раньше. В конце концов дорога стала напоминать туннель. Высоченная трава старалась запутать ноги, а всё новые ветки так и норовили выколоть глаза. Откуда-то доносилось пение птиц и жужжание насекомых, напоминая, что они с Гоголем тут не единственные живые существа. Кстати… — Коль, я тут уже долго, а животных… обычных животных не разу не видел. — поймав момент, когда шут замолчал, окончив очередную байку (не перебивать же его), спросил Достоевский. — Они у вас тут вообще есть? Или из всех достопримечательностей только упыри и были? — Да кто их знает. — пожал плечами Гоголь, перепрыгивая с камня на камень. — Вроде были, но последние время о них не слуху не духу. — усмехнулся. — Как ты уже понял, мы специализируемся на магических тварях. Какой-то репейник прицепился к синей майке Достоевского, не желая пускать дальше. Пока Фёдор выбирался из хватки упёртого кустарника, Коля завернул и скрылся за зеленью. Постоянно он так делает, а Федьку каждый раз пробивает озноб от непонятно страха не увидеть его за поворотом (спасибо дурацкому сараю с туннелями!). Быстро последовав за другом, Достоевский вдруг резко вывалился из узкой тропинки на более просторную территорию. Трава всё такая же высокая, но кусты расступились и теперь перед парнями красовался нехилый овраг, с единственным переходом в виде поваленного молнией дерева. Листья давно опали, оставив ветки тянутся уродливыми руками. Повторяя за ними, вырванные из земли корни так же торчали в разные стороны. Почерневший у основания ствол был достаточно широким. Пройти можно. Вот только получится ли перебраться на другую сторону, не протестировав при этом свободное падение и довольно неприятное приземление? — Ты же говорил, что постоянно тут ходишь. — скрестив руки на груди, Фёдор прожигал Гоголя многозначительным взглядом, чуть склонив голову на бок. — Как же так неожиданно получилось, м? — Я не знал что тут мост развалился! Два года назад он был! — запоздало осознав, что ляпнул не то, Коля прикрыл рот ладонью, чувствуя, как Достоевский выбирает, какой из возможных методов убийств выбрать. — То есть… я думал… два года не так уж и много… — Индюк тоже думал и в суп попал. — крайне недовольный Федя вспомнил фразу, очень бесившую его в детстве. Как вообще можно воспринимать взрослых в серьёз, когда в спорах с пятилетним ребёнок они используют такие бессмысленные и откровенно тупые аргументы?! — Я бы предпочёл быть голубем, а не индюком. — обезоруживающе улыбнулся Гоголь, отойдя от дерева и возникнув перед Достоевским, чуть наклоняясь вперёд. — Я был бы беленьким голубем, а ты чёрненьким! И мы бы летали вместе! — Курочка ты, а не голубь. — слегка покраснев, но не собираясь так просто растаять от невинного и невероятно милого вида Коли, Федя демонстративно отвернулся. — Живучая такая. За ней с топором гоняются, в угол забивают, а она в самый последний момент ускользает. — Фу, не хочу быть курочкой! Они не летают! — всё так же улыбаясь, но уже с хитрым огоньком в глазах, Николай обошёл буку-Федю и обнял со спины, положив голову на его плечо. — А я хочу с тобой летать по голубому небку! Не ожидавший такого подлого удара в спину, Федя зажмурился и тихо выругался, чем лишь ещё больше развеселил Колю. — Мы с тобой и так уже по чему-то очень голубому летаем… Не грохнуться бы. Услышав заливистый смех Гоголя, Федя, всё ещё не поворачивавшийся к нему, удивлённо распахнул глаза. Он что, сказал это вслух?! Как эта мысль так коварно вырвалась наружу без его ведома?! — Летаем… — мечтательно протянул Коля, отпуская Достоевского и в мгновение ока убегая к обрыву. Он изучал дерево, пока Фёдор, у которого (началась гей паника!!!!!) сердце билось как в последний раз, пытался понять, что с ним вообще только что было. Почему он вдруг так… Тц. Даже в собственной голове не хотелось признавать, что он смутился. Его корабль холодной бесчувственности, так уверенно плывший много лет, в последнее время безнадёжно терпел крушение о айсберг обаятельного Гоголя, а спасательных кругов и в помине нет! А нужны ли они ему?.. — Мы можем и тут пробраться. — неунывающий Коля вырвал Достоевского из мыслей. — А собирать твои размазанные останки я буду? — придя в себя окончательно, хмуро спросил Фёдор. — Всё хорошо будет! — этот аргумент не удовлетворил Достоевского от слова совсем. — Но если ты так боишься… — Не неси чепухи. — тут же передумал Федя, хватаясь за корни и забираясь на ствол. — Пошли. Довольный Гоголь запрыгнул следом, конечно же не держась за удобно подставленные ветки, расставил руки в стороны для большего равновесия и зашагал по стволу. Достоевский в отличие от него воспользовался торчащими ветвями и пробирался более осторожней. Высоты он никогда не боялся, просто несчастный случай с падением в овраг он пока не планировал. Только за Колю, так беспечно идущего сзади, он и правда переживал. А то, что он идёт совершенно небезопасно, Федя не сомневался. — Коль, ты бы лучше хоть немного держался. — Всё под контролем! — совершенно не удивившись Фединым глазам на затылке, Гоголь глянул вниз — Тут не так уж и высо…ко… Лучше бы не смотрел. Теперь уже не мог оторваться. Осознание, какая под ним пропасть, прошибла электрическим ударом. Голова вдруг закружилось, а перед глазами поплыло… — …ак ты, Коля! — сквозь шум в ушах донёсся голос Фёдора, а потом покосившегося в овраг Николая схватили холодные руки, утягивая вперёд, как можно дальше от пропасти. Каким-то образом Гоголь переместился с дерева на траву по другую сторону оврага. Он ещё с опаской таращился на оставшуюся позади яму, а Достоевский крепко держал его за руки. — Первое правило: никогда не смотреть вниз! — раздражённо прошипел Фёдор, заставляя Николая посмотреть ему в глаза. — Всё под контролем, всё под контролем, а сам уже падать собрался! Сам предложил, а умудрился… ты чего лыбишься? — Ты просто такой милый, когда злишься. — по-лисьи усмехнулся Коля, победно замечая лёгкое удивление Фёдора. Поцеловал в щёку, решая окончательно его добить. — Я больше так не буду. Спасибо, что снова меня спас. — Я бы сказал, что спасибо в карман не положишь, но опоздал. — всё-таки улыбнулся Достоевский. — Так где там твоя речка? — Точно! — Гоголь, не отпуская ладонь Фёдора, повёл его дальше. — Совсем чуть-чуть осталось! Сначала они почувствовали прохладу и услышали шум воды. Птицы стали щебетать громче, словно пели приветственный гимн. Завернув за ещё один куст, напоминающий смородиновый, парни наконец увидели речку. Ближе к воде надоедливая трава постепенно переходила в пустую землю с камнями. Среди нескончаемой зелени разливалась невероятно чистая, практически прозрачная вода. Лучи солнца, сумевшие пробраться суда сквозь преграду из деревьев, бликами ложились на листья и водную гладь. В далеке Фёдор заметил то самое семейство уточек, а котором так воодушевлённо рассказывал Коля. На высоком дереве, располагающемся возле реки, за ветку была прикреплена тарзанка саморучного изготовления. Просто прочная верёвка да деревяшка, ничего не обычного, но она наверняка пользовалась большой популярностью у ребят, постоянно ошивающихся здесь. Кстати, а где люди? По рассказам Гоголя, тут всегда многолюдно, а сейчас ни души. — Сегодня никто не придёт! — невероятно гордый собой и за догадку о Фединых мыслях, и за удачно подобранное время для приглашения, сказал Николай. — Самая большая группа такое недавно натворила, что им ещё долго речки не видать, а остальные сегодня к… — он вдруг замялся. — Ну… готовятся там к одному празднику. Малыши без старших не ходят и предпочитают мешаться им под ногами больше, чем гулять на воле. В общем, идеальное время, чтобы безопасно вытащить тебя сюда! — Согласен. — блаженно улыбнувшись, Достоевский облокотился спиной о дерево, наслаждаясь забытой свежестью. Гоголь же, как был в жёлтой майке с мордочками оранжевых котиков и джинсовых шортах, схватил тарзанку и с разбегу сиганул в воду, подняв кучу брызг и скрывшись под водой. Спустя секунду круги на воде исчезли и на свет вылезла макушка счастливейшего Коли, чьи волосы мокрой мочалкой прилипли к лицу, а одежда аналогично облепила тело. — Федя, иди сюда! Тут не холодно! — Спасибо, воздержусь. — радуясь, что устроился подальше от опасно мокрой речки и опасно энергичного Гоголя, ответил Достоевский, присаживаясь под деревом. Вопреки всем ожиданиям и заранее подготовленным аргументам, Николай больше не донимал его уговорами, зато пострадали ни в чём не повинные уточки, за которыми решил погоняться шут. Плавал он на диво быстро и птицам пришлось изрядно постараться, чтобы не попасть к нему в руки. — Ну почему вы убегаете?! Я же просто хочу вас обнять! — кричал Коля, не прекращая попытки нагнать прытких уток. — Неужели я такой страшный? — В их глазах уж точно. — тихо усмехнулся забавляющийся сие гонкой Фёдор. — Когда же им надоест уплывать и они решат накинутся? Ставлю на пять минут. Как и предполагалось, ровно через пять минут уже Гоголь убегал от замучившихся уток, перешедших в контрнаступление. Испугавшись за свою шкуру, Коля выбежал на траву. — Вот же бяки! К ним со всей душой, а они! — показав язык агрессивным птицам, Николай направился к Достоевскому, оставляя за собой шлейф воды. — Дурачок. — засмеялся Федя. — Это они ещё добрые, а если бы сейчас за тобой на берег выбрались? — Представить страшно! — Гоголь плюхнулся рядом. — Мне теперь в речку не зайти! — Да ладно, сейчас уплывут и возвращайся спокойно. — теребя в руках колосинку, ответил Достоевский спокойно, но подняв взгляд на мокрого Колю, моментально напрягся. Слишком довольный, явно что-то задумал. — Даже не думай об этом. — О чём, Феденька? — состроив из себя невинного ангелочка, спросил он. — Кстати, водичка такая тёплая, зря ты купаться не идёшь. Потом такое время не поймать. — Вот об этом и не думай. — холодно ответил Фёдор, не отрывая от шута мрачного взгляда. — Я не хочу быть похож на промокшую крысу. — Ты будешь самой милой мокрой крыской. — поднявшись на ноги и продолжая загадочно улыбаться ответил Гоголь. — По крайней мере, для меня. — Коля! — прекрасно понимая, что задумал этот дуралей, угрожающе воскликнул Достоевский. Но было поздно. Коля уже подхватил его на руки и бегом спустился назад в речку. Достоевский рьяно пытался вырваться, но Гоголь крепко держал его, не давая освободиться. — Отпусти! — продолжая бессмысленные попытки освободиться, крикнул Фёдор. В ответ Николай лишь усмехнулся, а потом Федя вдруг лишился опоры и на секунду начал падать в воду, задохнувшись от неожиданности, но его тут же снова подхватил Гоголь, продолжая смеяться. — Ах, упырь ты эдакий! — крикнул Фёдор, но прижался к Гоголю, обхватив шею белобрысого руками. Так хоть немного безопаснее. — Я намного красивее упыря. — засмеялся шут, продолжая уверенно заходить всё глубже в воду. — Это я обязательно исправлю! — чувствуя, как тело начало погружаться в воду, а одежда противно прилипла, бесновался Достоевский, сильнее цепляясь за Колю. — Объединюсь с Банькой и твоё милое личико расквасится. — Ты только что признал, что у меня милое личико? — довольно промурлыкал Гоголь, наконец останавливаясь. — Чёрт. — только и выдохнул Фёдор. Николай погрузился в воду немного выше пояса, практически так же и Федя. Вода и правда тёплая, да и Коля, обнимавший его крепко и бережно, не давал замёрзнуть. — Доволен? — сердито спросил Достоевский, поднимая голову. — Конечно. А то ты скоро высохнешь на солнышке. — в глазах Коли плясали озорные человечки. — Федь, задержи дыхание. — Коля, не смей! Его конечно же не послушали. Успел набрать воздуха в последний момент, а потом Гоголь нырнул прямо с ним на руках. Полностью погрузившись под воду, оба зажмурились. Волосы сразу же обрели способность к левитации и расплывались, одежда тоже начала странные движения. В мыслях Достоевский уже перебрал весь список известных ему пыток. Он же теперь насквозь мокрый! За такое положено придумать жестокую месть. Спустя пару мгновений Коля вынырнул на поверхность. Волосы тут же повисли паклями. Он затряс головой, как пёс, высушиваясь. В Фёдора, только что освободившего лицо от прилипших, ставших ещё темнее, волос, полетела добрая половина капель от Гоголя. — Коля, имей совесть. И так попытался меня утопить, а всё мало. — Зато ты освежился. — широко улыбнулся Николай. — Мне и так хорошо было. — Достоевский собирался продолжать бубнить, но вдруг резко замер. Он даже не заметил, в какой именно момент рука Коли проникла под его майку. Зато теперь отчётливо чувствовал исходящее от неё тепло. Хотя ставшее мгновенно непроницаемым лицо Феди не выдавало ни одной эмоции, Гоголь прекрасно увидел заливший его алый румянец. Будто бы невзначай начал пересчитывать выступавшие на худом теле рёбра, водя ладонью туда-сюда. — Коля, я тебе сейчас руку оторву. — убийственным голосом возвестил Федя, так и не подняв на шута взгляда. — Ой, она мне ещё нужна. — наигранно испуганным голосом откликнулся Коля, но не убрал руку. Вдруг ему в лицо прилетела струя брызг. Воспользовавшись секундным замешательством Гоголя, Фёдор кувыркнулся и погрузившись под воду, отплыл немного подальше. Коля вылупился на него удивлённо, а довольный Достоевский показал ему язык. — Русалочка, вам принц не нужен? — рассмеявшись, поплыл к нему Гоголь. — Нет, мы сильные и независимые. И вообще, я больше на дистрофика-Урсулу похож, а не на красноволосую рыбу. — Тогда мне придётся тебя утопить. — брызнув в Федю, вроде грустно, но при этом не прекращая улыбаться, заключил Николай. — Как будто это так легко. — самодовольно ухмыльнулся Фёдор, уворачиваясь от брызг. — Это вызов? — Именно. — новая водная атака полетела в Колю. — Тогда пощады не жди! — Гоголь нырнул, и быстро подплыв к Феде, схватил его за ногу и потянул на дно. Достоевский попытался удержаться за ветку, но не вышло и пришлось вновь погружаться. Это победа в битве, но не войне. Ещё посмотрим, кто кого утопит. Если в этом лесу и остались звери, то сегодня они вряд ли наведаются на речку, откуда доносился громкий, счастливый смех двух парней.