Деревенские каникулы и прочая нечисть

— Смотри, берёшь стебелёк и загибаешь сюда… Сигма, сидевший на коленях рядом с Колей, уже пятый раз терпеливо объяснял ему, как правильно сплести венок. От старания Гоголь даже высунул кончик языка, выкручивая зелёные стебли в разные стороны, но цветы почему-то всё равно распадались, ни в какую не желая собираться воедино и превращаться в красивый венок, как у Сигмы. Они, а также Фёдор и Иван коротали солнечный день на лесной полянке. Сегодня утром Достоевского как обычно поставили перед фактом — он идёт на пикник. Федя может и придумал бы, как избежать подобной участи, если бы не Кузя, решивший во что бы то ни стало помыть Баньку. А учитывая ненависть кота ко всему мокрому, сегодня в избе будут настоящие игры на выживание. И Фёдор, как и полагается бесстрашному стратегу, догадался, что и ему обязательно придётся участвовать в битве кота и Домового, поэтому как можно скорее совершил тактическое отступление, воспользовавшись приглашением. Конечно, сначала пришлось прополоть пол огорода бабушки Татьяны, но всё лучше, чем получить от двух магических существ. Морковь хотя бы не царапается, а помидоры не сыплются проклятьями в разные стороны. Интересно, какие бы проклятия использовали помидоры? Честно закончив с огородом, парни, прихватив с собой небольшую корзинку (после того, как она побывала в руках Татьяны Семёновной, корзинка стала заметно тяжелее) и синюю в жёлтый горошек простыню, отправились в лес. Жара потихоньку спадает, становясь приемлемой для лета, но со стороны реки до сих пор круглосуточно доносятся визги деревенских ребят. Все поляны, дворы, закоулки и тропинки также кишат людьми. Очень шумными людьми. Очень назойливыми и приставучими, не имеющими понятия о личных границах людьми. Фёдору они напоминали стаю голодных комаров, громко и противно пищащих, со всех сторон окружавших свою жертву, а потом впиваясь в неё и высасывая всю энергию. Настоящий кошмар и сплошное раздражение. Достоевский бы с радостью прихлопнул всех лезущих ближе чем позволено, но объяснить пропажу такого количества детей довольно проблематично, поэтому приходиться терпеть и скрываться от общества за деревянными стенами ставшего уже родным дома. Иногда он задавался вопросом, почему такой же шумный Коля его совсем не бесит? Вроде, тоже активный, лезет везде и всюду, но своими выходками вызывает лишь улыбку. Странно это. Почему то, что невозможно терпеть в других, так легко принять и любить в дорогом тебе человеке? Достоевский никак не мог найти этому объяснения. Он просто любит всё, что связано с Колей. Он никогда не сможет понять, почему именно так. Наверное, этого и не надо. Гоголь просто особенный, вот и всё. К огромному счастью Фёдора, Коля умел выбирать места, где на удивление не было ни души. Ещё одип пункт, почему Достоевскому нравится Гоголь. Он принимает его интровертность и не желание общаться с людьми. Сигма и Ваня не в счёт. Даже Фёдор считал их довольно приятными и был не прочь небольшого контакта с ними. А если бы и был против, он полностью уверен, что Коля не заставлял бы его участвовать в приключениях этой компашки. В отличие от экстравертов, бесконечно твердящих о том, что «интровертам нужно выходить из зоны комфорта», Гоголь принимал особенность Фёдора и звал его только туда, где будет как можно меньше неприятных для Достоевского людей. Серьёзно, почему некоторые считают, что необщительные должны перешагивать через себя и меняться, будто такой образ жизни неправильный, даже если интровертам так комфортнее, но Фёдор ни разу не слышал, чтобы кто-то насильно заставлял экстравертов сидеть дома и ни с кем не разговаривать. Разве им не нужно также выходить из зоны комфорта? Ощущается некая несправедливость. Гоголь постарался и умудрился найти наверняка единственную во всей округе поляну, которую бесконечные человеческие группы обошли стороной. Дойдя туда, парни расстелили покрывало и поставили на него корзинку. Ковёр из зелени украшало такое большое количество цветов, что Сигма сразу принялся плести венки. Коля, какое-то время бегающий за бабочками и даже поймавший одну недостаточно проворную, вскоре заметил это и присоединился к Сигме. Правда, он совершенно не представлял, как превратить букет в цельный венок, и даже долгие уроки Сигмы не помогали ему укротить разнообразные цветы. Но это лишь больше распаляло упорство шута и он продолжал мучать стебли, старательно повторяя за Сигмой. Пока парочка занималась цветами, Фёдор и Ваня удобно устроились на покрывале, мило беседуя. Достоевский слегка удивился, найдя в корзинке маленький термос с травяным чаем, которого раньше точно не было. Наверняка Татьяна Семёновна, которой Гоголь точно нашептал о безграничной любви Феди к чаю, подложила его, пока они трудились в огороде. Лучшая плата за добровольно-принудительное овощное рабство, ничего не скажешь. Попивая неожиданно появившийся чай, Достоевский разговаривал с Гончаровым, иногда поглядывая на Колю и мысленно улыбаясь его пока безуспешным попыткам сплести венок. Иван оказался достаточно начитанным и интересным собеседником. Поправляя венок из васильков, любезно сплетённый Сигмой, Гончаров с воодушевлением продолжал их очень интеллектуальный диалог. - Я вообще не понимаю, почему Маринетт и Эдриан не могут узнать друг друга. У них ни волосы, ни голоса не меняются. - Согласен, невообразимая ересь. Единственное объяснение - это только наличие в масках способности затуманивать сознание, но о таком ни разу не говорилось, так что... — Да что ж такое-то! — раздосадованный Коля резко вскочил на ноги, бросив остатки цветов, так и не ставших венком. Пыхтя, недовольный Гоголь протопал к Фёдору и сел рядом, сложив руки на груди. — Они сговорились и специально распадаются! Бяки! — Возможно так и есть и у цветов вселенский заговор против тебя, но мне почему-то кажется, что дело в другом — усмехнулся Достоевский, погладив Колю по спине. В ответ Гоголь пробубнил что-то не членораздельное и еле заметно дёрнулся. Руки Фёдора как всегда ледяные. Интересно, почему так? У Феди проблемы с кровообращением? Тогда нужно к врачу. Если это лечится, конечно. Ему наверное не очень здорово постоянно мёрзнуть. Ну а если не лечится, то Гоголь с радостью станет персональной грелкой для Достоевского. Он бы и прямо сейчас очень хотел обнять Федю, но прекрасно знал, что тот этого не одобрит. Если вдруг настроение Коли по какой-то причине переставало быть «самое радостное на свете», то это продолжалось максимум секунд 30. Также и сейчас. Только что он выглядел довольно рассерженным, но как всегда моментально переключился и хитро улыбнувшись, вскочил, быстро убежав за пышные кусты. — О нет. — устало вздохнул Иван. — Он что-то задумал. Нужно уйти минимум на 10 километров подальше. Он тут же встал и пошёл к Сигме. Глядя ему вслед, Фёдор снова понял, что совсем не разбирается в отношениях людей. Даже не так. раньше он прекрасно понимал, что и как связывает людей, но если это касалось Гоголя и его мини-банды, то тут всё намного сложнее. Гончаров явно не испытывает великого удовольствия, находясь рядом с Колей, а вроде и не уходит. Даже помогает ему, если что случится и бывает сам зовёт Гоголя куда-то. Зачем? Может, Коля — мавка под прикрытием и он просто заворожил несчастного Гончарова, привязав к себе? Достоевский уже привык, что разбираться в вещах, к которым причастен Николай, в принципе бесполезно. Поэтому просто смотрел, как Сигма собирает букет ромашек. Иван уже подошёл к нему и помогал срывать новые цветы. Куда им столько венков, солить будут? Как бы странно не звучало, но Сигме идут цветы. На вид он такой же хрупкий и нежный. Но Достоевский подозревал, что и у Сигмы есть шипы. Просто пока нет смысла их показывать. Пока пчёлы жужжали, опыляя уцелевшие цветы, Гончаров остановился у дерева и засмотрелся на кору. Эх, это была ошибка. Сверху, из зелёной листвы его вдруг окатила струя воды. Очень холодной воды. — ГОГОЛЬ! — крикнул Иван, чьи длинные волосы моментально промокли и превратились в висячие сосульки. Кинул одуванчик туда, откуда раздавался звонкий смех. — Быстро спускайся! Я тебе космы повыдираю! — Сначала поднимись на мой уровень, Ванечка! — свесившись с ветки, веселился Коля. — Мне и на дереве хорошо. В руках у Гоголя был водяной пистолет. И пока Гончаров убирал с лица волосы, продолжая бубнить что-то про долгую и мучительную смерть от наковальни, шут снова прицелился и выстрелил водой в стоящего поодаль Сигму, который уже тихонько пятился назад. Взвизгнув, Сигма отпрыгнул в сторону, но от меткого Коли скрыться не удалось и вскоре его рубашка тоже была мокрая. Достоевскому повезло оказаться достаточно далеко от древесного штаба Гоголя, поэтому подобная участь его не постигла. Пока под боком разворачивалась водяная битва, он спокойно пересчитывал облака. Греясь на солнышке и слыша отголоски смеха Коли и угроз Гончарова, Фёдор прикидывал, смогут ли они стащить Гоголя с дерева. Шансы ничтожно малы. Даже жалко их немного. Достоевский зевнул. Потряс головой, стараясь отогнать сонливость. Но глаза будто налились свинцом, а тело стало таким тяжёлым, что в конце концов Фёдор лёг на бок на покрывало, прикрывая глаза. Все звуки стали приглушёнными, словно отошли на второй план. Он просто немного отдохнёт, ничего не случится… Вокруг только пламя. Ничего больше. Огонь тянется к небу, застилая всё, что только можно. Слишком жарко, нечем дышать. Фёдор стоит на обугленной земле, а пожар окружил его кольцом. Достоевский пятится назад, слыша хруст сожжённой травы, но и там бушевало пламя. Невозможно убежать. Правда глаза не слезились, а из горла не вырывался сухой кашель. Фёдор просто стоял, глядя, как огонь приближается, тянет свои пламенные руки. Достоевский зажмуривается, готовясь к худшему, но тут земля под ногами уходит из-под ног, и он летит в тёмную пропасть. Ощущение, что падает к самому центру земли, словно беспросветный мрак туннеля никогда не кончится. Но вот наконец появляется земля. Падая, ударяется о камни, но не чувствует боли. Оставаясь в сидячем положении, отстранённо оглядывается по сторонам, инстинктивно потирая ушибленную голову. Он всё ещё под землёй. Темнота развеивается чем-то непонятным, будто под потолком туннеля, где оказался Фёдор, зависли в воздухе световые шары. Достоевского совсем не интересует, что и почему происходит. Он не испытывает не страха, ничего… До того момента, как из глубины пропитанного сыростью туннеля не раздаётся грохот, сотрясающий землю. Землетрясение? Нет. Федя точно знает, кто это. И от осознания пробивает озноб. Он понимает, откуда приближается грохот, и видит выход в противоположной стороне, слегка подсвеченный светлым сиянием. Пытается вскочить и убежать как можно дальше, но тело его не слушается. Он словно окаменел, не в силах и пошевелиться. Судорожно дыша, ему остаётся лишь с беспомощным ужасом ждать. Из тьмы проступила пара человеческих силуэтов. Вместо ног у них змеиные хвосты, на руках длинные как ножи когти, а издают они шипение, очень напоминающее злорадный, противный смех. Но Фёдор всё равно их узнал. Те, кого принято называть «родителями»… Нервно и слишком громко вдохнув, Достоевский просыпается и вскакивает, вцепившись ладонями в простынь. Фёдор слышит лишь собственное рваное дыхание, уставившись в зелёную точку перед собой, он часто моргает, пытаясь избавится от чёрных пятен, застилавших всё, кроме этого клочка травы. — Федя? Голос Коли, раздавшийся очень близко, вернул Достоевского в реальность. Он оглядывается, и осознание постепенно возвращается к нему. Пикник, Гоголь с пистолетом, лёг на минуточку. Чёрт, он заснул. И снова кошмар. Во сне самое жуткое — чувство, что ты в ловушке. Сознание играет против тебя, бороться бесполезно. Даже самые великие гении человечества беспомощны, если их просто лишить возможности двигаться и закинуть туда, где логики нет. Где никогда не знаешь, что произойдёт, где законов не существует. Зрение сфокусировалось, но лучше бы и дальше темнело. Теперь же Достоевский встретился с тремя встревоженными парами глаз. Сигма и Гончаров похоже всё-таки стащили Гоголя с дерева, и теперь все они сидели рядом с Федей. Либо солнце настолько греет, либо Достоевский надолго провалился, но никто уже не мокрый. — Федя? — снова позвал Коля. Выглядел Достоевский не очень. Тёмные волосы растрепались, лиловые глаза бегают в разные стороны, словно старательно что-то ища, а лицо будто стало ещё бледнее, чем раньше. Ощущение, что он напуган. — Я… — Фёдор пытается говорить как можно спокойнее, но мысли разбегаются, а ещё немного трясёт. Остаётся надеяться, что это не так уж заметно. Глубокий вдох. Почему ему так плохо? Это же просто сон. И ничего такого страшного в нём не произошло. Не успело произойти. — Всё нормально. — откашлявшись, наконец смог выдавить он. Хотя, беспомощность — это очень страшно. Ясное дело, что на «нормально», он вряд ли тянет. И повиснувшая тягучая тишина в перемешку с всё так же смотрящими на него друзьями давит. — Говорю же, нормально. — сухо повторяет Фёдор, отчаянно желая избавиться от внимания. Гончаров молча смотрит куда-то вниз, Достоевский отслеживает его взгляд и натыкается на свои же ладони, судорожно сжимавшие синюю ткань. Они слегка подрагивают, а от напряжения костяшки побелели. — Неважно… — бубнит под нос Федя, тут же отпуская простынь и обхватывая руками коленки, прижимая их ближе к телу. Достоевский такой миниатюрный, а теперь, сжавшийся в комочек, ещё больше напоминает испуганного кролика, только что лицом к лицу встретившегося с охотничьим псом. — Тебе… — Нет. — грубо отрезает Фёдор, не давая Сигме закончить то, что Федя так не хочет слышать. Хотя сконфужено-испуганный вид Сигмы уже заставляет Достоевского пожалеть. — Извини. — тише добавляет он, опуская голову. Чёрт, как же стыдно. И за то, что его так подкосил обыкновенный кошмар, и за непойми откуда взявшуюся агрессию. Ребята же от чистого сердца за него беспокоятся. Вот поэтому Федя так избегает сна, потом одни проблемы. Достоевский прячется от реальности за тёмными волосами, шторкой закрывшими лицо, и бездумно таращится на покрывало, на автомате рассчитывая диаметр жёлтых кружков, стараясь занять мозг хоть чем-то, всем своим видом показывая, что продолжать так толком и не начавшийся разговор он не собирается. Но он прекрасно чувствует, что Гоголь продолжает на него смотреть. Коля ужасно себя чувствует. Бездумно кусая губы, он отчаянно желает обнять Фёдора, защитить от того, что его так напугало. Когда Федя выглядит таким несчастным, у Гоголя сердце кровью обливается. Он уже тянет руку к Достоевскому, но тут же одёргивает её. Федя не разрешает обнимать его, если рядом кто-то есть. Даже такая маленькая поддержка сейчас недоступна для Коли. Проклятье. К счастью, Иван и Сигма достаточно догадливые. Они поворачиваются друг к другу, поговорив одним лишь взглядом и удовлетворённо кивают. — Я забыл! — хлопнув себя по лбу, говорит Гончаров. — Мне сегодня нужно отцу в кузнице помочь! Я пожалуй пойду. Он бодро встаёт с земли, отряхивая от воображаемых пылинок рубашку. Не успевает и шагу ступить, как следом подскакивает Сигма. — Я с тобой! В смысле провожу, в работе от меня толку мало. Пока, ребят! Продолжая непринуждённую беседу, они быстро пошли в сторону деревни. — Пока-пока! — нацепляет на себя улыбку Коля, помахав им на прощанье. — Удачки! Он пристально смотрит им вслед, дожидаясь, когда они уйдут достаточно далеко. Как только парочка скрывается за деревьями, Гоголь вновь становится встревоженным и поворачивается к молчавшему всё это время Фёдору. Какое-то время, показавшееся Николаю вечностью, оба молчали. — Вот поэтому я не сплю. — наконец тихо говорит Достоевский. — Ты никогда не говорил, что это из-за кошмаров… — неуверенно отвечает Коля, почему-то боясь к нему прикоснуться. — Потому что это глупо! — Фёдор резко поднимает голову, встречаясь взглядами с Гоголем. — Маленькие дети боятся монстра под кроватью, чьё дыхание мерещится им каждую ночь. Это просто сны, то, что выдумывает больное сознание. То, чего не бывает. А я готов быть растерзанным стаей голодных волков, но боюсь каких-то нереальных картинок! Протараторив это, Дост снова утыкается головой в колени, зажмуриваясь. Хочется исчезнуть, просто раствориться. Гоголь молчит. В его голове вдруг всплывает их давнишний разговор. Той ночью, когда они ночевали вместе в его доме. Когда была гроза и Коле приснился кошмар. Фёдор же тоже не спал. Гоголь как-то не обратил на это внимание. Подумал, что его руки трясутся от холода, а не страха. Или то утро, когда Коле пришлось остаться у Достоевского. Гоголь не заметил, что Федя бледный, что голос его будто слегка дрожит. Почему он не мог догадаться сам? Почему так верил, что Фёдор просто предпочитает не тратить драгоценные часы на что-то такое, как сон? Несмотря на шелест листвы и весёлое чириканье лесных пташек, Достоевскому кажется, что вокруг мёртвая тишина. Наверное, это потому, что он не слышит привычного неумолкающего перезвона Колиного гомона. Молчаливый Гоголь — это что-то из ряда вон выходящее. Может, он вообще ушёл, а Фёдор просто не заметил. Проверять не хочется. Вообще ничего не хочется. Только согреться бы не помешало, а то опять пальцев не чувствует. Вдруг раздаётся секундный шорох, а потом Достоевского словно накрывают одеялом и становится намного теплее. Федя поднимает голову. Это Коля. Ну а кто же ещё, в конце-то концов? Гоголь обнимает его за талию, вплотную прижимая к себе. — Не глупо. — говорит Николай. — Уж поверь мне, в глупости я разбираюсь лучше других. Все чего-то боятся. Этого не надо стыдиться. Может, не самая оригинальная поддерживающая речь, но Гоголь видит, как Фёдор еле заметно улыбается, расслабляясь.

***

— Я не хочу к ним идтиииии! За что мне такое наказание?! — причитает Коля. Фёдор, в чьё плечо уткнулся несчастный Гоголь, спокойно выслушивал его жалобы. — Так ты же сам согласился. — выделяя карандашом какую-то строку в книге, лежащей на худых ногах, отстранённо заметил Достоевский. — Ты не понимаешь! Меня спрашивали, но отказываться было нельзя! — Я думал, ты любишь детей. — подал голос Гончаров, замахиваясь топором для нового удара. Троица околачивалась у дома Ивана. Началось с того, что родители Вани, прознав про умственные способности Фёдора, попросили его заглянуть к ним и провести кое-какие сложные математические расчёты, чтобы новый проект Александра Ивановича не закончился фатальным провалом. Достоевский согласился, разминка мозгу никогда не помешает. Ну а следом, что совершенно не удивительно, прицепился Коля. Пока Фёдор и отец Ивана беседовали, самому Ване пришлось изрядно потрудиться, защищая кузнецу от Гоголя, способного одним своим появлением разнести её в пух и прах. На выручку к сыну пришла тётя Доня, предложившая Коле помочь ей на кухне. Как только Гоголь покинул кузницу, все смогли выдохнуть и спокойно заниматься своими делами. Правда, приготовленный Гоголем пирог лучше не пробовать, себе дороже. Теперь же Достоевский сидел на деревянной лавочке, дочитывая книгу и слушая стенания Гоголя под боком, пока Иван колол дрова для бани. — Люблю! Но не когда я становлюсь нянькой для мелкотни со всей деревни! Ты же знаешь, как их у нас много. Из-за приближения скорого праздника все взрослые были задействованы в его организации. Коля тоже всегда помогал, но в этом году его назначили сиделкой для малышей. Одного! Ему совершенно одному надо развлекать 27, мать твою, детей! Самому старшему всего шесть. Гоголь уже написал завещание. — Посмотри на это с позитивной стороны. Ты же вроде так умеешь. — не отрываясь от книги, сказал Фёдор. — Тут даже я бессилен — вздохнул Гоголь, но немного подумав, всё-таки продолжил. — Хотя… Ну например, сидеть с детьми мне придётся только один день. Ещё… большинство совсем маленькие и спят в обед, то есть, с ними будет попроще. — он поднимает голову, неуверенно улыбаясь. — Возможно, мне не придётся следить за ними от рассвета до заката, наверняка кто-нибудь вернётся пораньше и заберёт своих. — Гоголь восторженно вскидывает руки. — Всё и правда не так плохо! — Я же говорил, ты и в конце света найдёшь плюсы. — всё также безучастно отвечал Фёдор. Коля, уже благополучно забывший о своём горе, радостно щебетал и яростно жестикулировал, рассказывая о новых приключениях. На первый взгляд Достоевский вообще его не слушал, полностью погружённый в текст, но он конечно же как всегда внимательно запоминает все Колины слова, изредко кивая и вставляя короткие комментарии. «Почему они вообще сошлись?» — удивлённо думает Гончаров, смотря на них. — «Верно говорят, противоположности притягиваются». Гоголь рассказывал историю о том, как он во время прошлых посиделок с мелкотнёй пытался вызвать дух плюшевого мишки, принеся игрушку одной девочки в жертву, а потом как того самого мишку стащила кошка и разорвала, выпотрошив добрую половину наполнителя. Увидев то, что осталось от её любимой игрушки, девочка уже собиралась разрыдаться, но Коля быстро среагировал и предложил наполнить мишку макаронами. Все остались довольны, но девочка больше никогда не согласится вызывать дух плюшевого мишки. Закончив, Гоголь ненадолго замолк, переводя дух и готовясь тараторить вновь. — Так что у вас за праздник-то будет? — пользуясь секундной паузой, успевает вставить Фёдор. — А, точно! — Коля уже лезет на кучу дров, игнорируя праведные возмущения Ивана. — Это такие дневные, перетекающие в ночные гуляния. Мы их называем Малиновые луны… Ой! — Коля ставит ногу не туда и с грохотом падает на землю, раскидывая ровную стопку дров в разные стороны. — Чёрт белобрысый! — шипит Гончаров, замахиваясь топором на Гоголя. — Живо складывай, как было! Или можешь прощаться со своей косой! — Убираю-убираю! — ничуть не испугавшись, Коля резво складывает разлетевшиеся дрова на место, снова обращаясь к Фёдору. — Днём обычно дети да взрослые гуляют, а с заходом солнца наступает наше время. Раньше из-за упырей ночью не выходили, но теперь всё будет по другому! Там столько всего интересного, что и не рассказать! Тебе обязательно нужно там побывать! — Ага, может быть. — закрывая дочитанную книгу, говорит Достоевский. Поднимаясь со скамейки, подходит к уже сложившему дрова Гоголю и протягивает ему книгу. — Держи. Ты же сейчас домой пойдёшь, вот заодно и вернёшь Татьяне Семёновне. От чуткого Фёдора не скрывается странная, лишь еле заметная нервозность Коли. — А почему сам не заглянешь? — спрашивает шут, забирая старинный книжный том. — Бабушка будет рада тебя видеть. — Да, а особенно обрадуется возможности накормить. Твоя бабушка конечно милая, но я не хочу стать жертвой её кулинарии снова. — Лаааадно. — Коля качается с носков на пятки, глядя по сторонам. Он явно хочет сказать ещё что-то, но почему-то медлит. Закончив с колкой дров, Гончаров проходит мимо Гоголя, слегка пихая его локтём в бок, и пересекается с ним глазами, вопросительно выгибает бровь, пытаясь подтолкнуть Колю к действию, а потом уходит в кузницу. Фёдор направляет на шута такой же вопросительный взгляд. Николай глубоко вздыхает, а потом на одном дыхание тараторит: — Федь, я хотел тебя пригласить, праздник-то скоро, но я знаю, что ты не любишь людные места, а народу там будет очень много. Я всё равно тебя приглашаю, но пойму, если ты откажешься. Секунду Достоевский пытается преобразовать поток информации, полученный только что, в человеческую речь, а когда это получается, до него доходит смысл сказанного. Гоголь приглашает его. И что-то подсказывает, что это приглашение не столько дружеское, сколько… как для второй половинки? А Коля и правда нервничает. Он теребит как всегда плохо заплетённую косичку. Фёдор хорошо знает этот жест. Как только Гоголь неосознанно хватается за неё, Достоевский сразу понимает, что Коля переживает, даже если продолжает улыбаться. Но сейчас нет и намёка на улыбку. Наоборот, его губы сжались в тонкую линию. Гоголь прав, всё, что связанно с людьми, не вызывает у Феди никаких положительных эмоций. Там будет шумно, многолюдно, некомфортно. Но… будет и Коля. — Ты прав. — наконец говорит Достоевский. — Я не люблю гул и суматоху. Но с тобой я готов пойти хоть на край земли. А если учесть, что Земля шарообразная, то Фёдор пойдёт даже туда, куда добраться невозможно, если этого захочет Гоголь. Коля подумал, что ему послышалось. Но нет, Достоевский согласился! Правда согласился! Настоящее чудо! Гоголь порывисто обнимает Федю, успевая чмокнуть в лоб и быстро отстраняется, боясь, как бы родители Гончарова не вышли на улицу в неподходящий момент. — Не лопни от радости. — улыбается Достоевский. — Ты мне ещё живой нужен. — Ты мне тоже. — подпрыгивает от счастья Коля. Эти слова прожигают Фёдора болью. Гоголь же не знает. Он думает, всё будет хорошо. А Фёдор знает правду. Чувствует, как за ним следят. Понимает, что не сможет прийти. Ни на праздник, ни завтра. Никогда. Это их последняя встреча? Наверное да. Нужно сказать. Сказать это важное. Всего три слова. Но Достоевский не может. Он ненавидит себя за это. Может и хорошо, что его сегодня убьют. Коля достоин лучшего. Намного лучшего, чем Фёдор, который так и не скажет, как сильно любит его. — Ты сейчас домой? — спрашивает Гоголь, вырывая Достоевского из мрачных мыслей. — Да. — кивает Федя, всматриваясь в прекрасное лицо Коли в последний раз. Не сдерживается и проводит ладонью по растрёпанной косе. — Ты никогда не научишься нормально её заплетать. — Может, ты заплетёшь? — весело отвечает шут. — Ага, когда-нибудь обязательно. — продолжает улыбаться Достоевский, хотя на душе ужасно паршиво. Никогда. Никогда. Никогда. Он не заплетёт. Он не увидит улыбки Коли. Никогда больше. Это слишком больно. Внутри всё разрывается. Но Фёдору нужно вести себя, как обычно. Нельзя допустить не одной промашки. Гоголь не должен догадаться, что всё кончено. — Я тебя провожу! Коля уже делает шаг в сторону Фединого дома. — Не надо. — непринуждённо отвечает Дост, а сердце бьётся очень быстро. — Ты же сегодня идёшь красить забор. — Ой, точно! Как я мог забыть? Я бы ещё поболтал, но Машка меня уже заждалась наверное! — Коля разворачивается и бежит в другую сторону. На ходу оборачивается и машет рукой. — Спасибо, что напомнил, пока! — До встречи. Как только Гоголь скрывается за деревьями, улыбка на лице Фёдора медленно тает. Он весь будто теряет все краски, становясь серым. Таким, каким был раньше. Пустым. Только теперь к пустоте примешалась ужасная, душераздирающая боль. Поскорее бы это закончилось. Он поворачивается к лесу. Самый короткий путь до его дома. Путь, который он не закончит. Глубоко вдохнув, он старается избавиться от горечи, сдавившей горло. Так странно осознавать, что он скоро умрёт. Достоевский превозмогает себя и делает шаг. Ещё один. И ещё. Тени пышных деревьев, шорох травы под ногами, отдалённое карканьи ворона. Всё это будто очень далеко. Федя старается не думать и не останавливаться. Он знает, что они пришли. Пару дней назад ощутил, как кто-то впивается в него злыми глазами. Фёдор не смотрел, куда идёт. Какая вообще теперь разница? Главное, что Коля не пострадает. Достоевский старался верить в это. Но он знал, что Гоголю будет больно. Так же, как и Фёдору. Но ничего нельзя сделать. Ничего. Сзади прилетает сильный удар по голове. Ожидаемо. Достоевского откидывает и он врезается в старое дерево, успевает выставить вперёд ладони. Испуганные птицы с оглушительным карканьем разлетаются. Разворачивается к ним лицом. — Наконец мы встретились. — холодно, с противным оскалом шипит Михаил Андреевич, выходя из тени. За его спиной призраком стоит Мария Фёдоровна. Фёдор похож на неё. Такая же бледная и худая, жидкие волосы едва касаются плеч, впалые щёки и тёмные круги под глазами. Вид ледяных глаз Достоевский запомнит навсегда. Именно у неё он научился такому отпугивающему взгляду. Фёдор ничего не говорит. Он не хочет удостоить этих монстров ни одним своим словом. Его лицо выражает лишь презрение. Холодное, без тени ненависти или ярости. Он просто не считает их достойными называться людьми. Даже обидно, что умереть придётся от их рук, но для такого ничтожества, как Фёдор, который не может признаться в чувствах, который заставит самого чудесного человека страдать, это самая подходящая гибель. Голова раскалывается. То ли от удара, то ли от чего ещё. Давно он не чувствовал этой боли. А ведь когда-то она была привычной. На секунду, всего на секунду Феде хочется убежать. Инстинкт самосохранения подсказывает, что нужно скрыться, хотя бы попробовать, но Достоевский не двигается, подавляя это трусливое желание. Отец одним широким шагом добирается до Достоевского. Тот даже дёрнуться не успел, а сильные руки уже сдавливают его тонкую шею. — Хочется уничтожить тебя собственными руками. — усмехается Михаил, сдавливая сильнее. Фёдор безвольно обмяк в его хватке. Воздуха не хватает, голова кружится. Он не хочет смотреть на противную рожу убийцы, и закрывает глаза, погружаясь во тьму. За окном ночь. Федя сидит на полу в домике на дереве. Ему нравится это место. Здесь всегда спокойно. Положив голову на колени, Дост водит пальцем по узорам на бревенчатых досках. Луна скрылась за тучами. Лишь маленький фонарик разгоняет сгустившуюся тьму. В тиши до Феди доносятся тихие шаги, кто-то забирается по лестнице, а потом в домик заходит Коля, чьи светлые волосы распущенны. — Зачем? — сонно спрашивает Фёдор, ничуть не удивившись. — Тебе в отличии от меня рано вставать. — Не хочу оставлять тебя одного на целую долгую ночь — улыбнувшись, Коля садится рядом. — Быстро ты меня нашёл. — замечает Федя. — Но хочу напомнить, что тебе нужно спать. — Я не устал. — Ну да, красные глаза мне просто мерещатся. — закатывает глаза Фёдор. — Плохо врёшь, Коленька. — Никогда не умел. — соглашается Коля. Федя оглядывается, замечая рядом красную подушку. — Я конечно, не кровать. — Достоевский вытягивает ноги, кладя на них находку. — Но если тебе так неймётся, можешь спать тут. Гоголевские глаза засияли, будто в них летают маленькие светлячки, и он тут же принял приглашение. Разлёгшись на полу, он кладёт голову на подушечку, чувствуя, как тонкие пальцы Феди зарываются в его волосы, перебирая пряди.

«Не хочу оставлять тебя одного»

Гоголь всегда был рядом. А что делает Фёдор? Бросает его, как последняя сволочь. Он просто собирается умереть здесь в лесной глуши, даже не попытавшись бороться? Даже не сказав Коле о любви. Если бы здесь был Гоголь, он бы и не подумал сдаться, придумав что-нибудь. Но Федя не Николай, у него никогда не было столько же жажды жизни. Не было. Раньше. Фёдор с трудом приоткрывает глаза. Мозг не соображает, а из горла вырывается сдавленный хрип. Руки, холодные, как у всех Достоевских, всё также душат. Федя не совсем понимает, что делает. Рука сама нащупывает в кармане ножик. Колин ножик. Фёдор собирает все оставшиеся силы для резкого броска. Раздаётся противный звук и ножик входит в тело напротив. Точно в печень. Проворачивает нож внутри. Выдёргивает. Всё это произошло за пару секунд. Достоевский заставляет себя посмотреть в лицо отца. Безумная ярость в его глазах испарилась, застекленевшие зрачки исступлённо смотрят перед собой. Рубашка быстро истекает кровью. Михаил хрипит, отпуская шею Феди, и хватается за ранение. — Урод. — выдавливает он полные желчи слова. Делает один неуверенный шаг назад. Пытается сказать ещё что-то, но из его рта выливается кровь и он с грохотом падает на землю. Фёдор, снова получивший возможность дышать, падает на колени и держится на руках, чтобы не упасть полностью. Судорожно хватает воздух и тут же давится им, неустанно кашляя. Шея болит. Синяки останутся надолго. В голове проносится миллионы мыслей, но только одну из них Достоевский может разобрать.

Он хочет жить.

Только сейчас Фёдор слышит истошный крик. Превозмогая боль, поднимает голову. Его мать согнулась над телом отца. Он ещё дышит, но если Фёдор всё правильно рассчитал, смерть наступит в течении пяти минут. Похоже, Мария почувствовала его взгляд и повернулась. Достоевский никогда не видел её такой. Всегда хладнокровная и расчётливая, сейчас её лицо перекосила жуткая ненависть. Тонкие руки трясутся, а по щекам текут слёзы. — Как ты посмел. — дрожащим голосом шепчет она, а потом срывается на безумный крик. — КАК ТЫ ПОСМЕЛ, СКОТИНА?! Она резко вскакивает, вытаскивая из поясной сумки нож. Фёдор успевает воспользоваться секундной заминкой и поднявшись на трясущихся ногах, бежит в глубь леса. Всё ещё слабое тело его не слушается. Не разбирая дороги, он заставляет себя бежать дальше, петляя и не смея оборачиваться. Это не сон, всё по-настоящему. А значит, есть шанс положить этому конец. Заворачивает за толстое дерево. Шум ветра в ушах не даёт понять, близко ли Мария Фёдоровна. Достоевский не понимает, как ему удаётся так долго бежать. Окровавленный нож ещё в руке, но вряд ли получится снова им воспользоваться. Фёдор никогда полностью не жил, чтобы полюбить своё существование, никогда не боялся умереть, ведь здесь его ничего не держало. Он всегда был готов. Именно был. Когда-то, очень давно. Когда он не знал радости. Не знал любви. Не знал Коли. Он уже почти забыл о тех серых, пустых, несчастных временах. Кажется, их никогда и не было. А сейчас он точно знает, чего хочет. Жить. Быть рядом с Колей, слушать его истории, пойти с ним на праздник, обнимать его и согреваться. Достоевский спотыкается о корень, спрятанный в траве. Хватается за ветку, чтобы удержать равновесие. Останавливается, уже не в силах больше бежать. Тело окончательно отказывается двигаться, и Фёдор прислоняется спиной к стволу дуба, пытаясь отдышаться. Ноги гудят от перенапряжения, а голова продолжает болеть. Отстранённо отметил, что стал намного лучше бегать. Всё-таки Колины тренировки не прошли даром. Но этого мало. Ему нужно что-то придумать. Срочно. Он сможет, нужно постараться. Думай, думай, думай… Достоевский слышит шаги. Неспешные, уверенные. Мария знает, что он не в состоянии долго бежать. И знает, что Фёдор попробует её перехитрить, поэтому решила быть медленной, но внимательной. От слёз не осталось и следа. Снова такая же строгая и холодная, как раньше. На лице нет и тени от эмоций. Лишь руки немного подрагивают, выдавая её настоящие чувства. В голове Федя старается составить хоть один план действий, слыша, как мать приближается. Оглядывается, задерживая шумное дыхание, чтобы не выдать себя. Собирается подобрать камень, но резко замирает. За спиной раздаётся нечеловеческий рёв. Хруст выкорчеванного с корнем дерева, крик Марии и до жути отчётливый треск ломающихся костей. Фёдор ещё не может здраво оценивать обстановку, но кажется догадывается, что сейчас находится за ним. Медленно оборачивается, осторожно выглядывая из-за дерева. Примерно в 10 метрах от него видно тело женщины, парящее над землёй и плотно сжатую чем-то невидимым на талии. Глаза её закатились, рёбра сломаны, одежда в крови. На мёртвом лице застыло непонимание в перемешку с ужасом. Переломы, множественные ранения, удушение. Летальный исход. А потом пустота, убившая Марию, медленно принимает очертания. Фёдор видел это на картинах в книге, слышал от Коли, но в живую никогда не встречал. Лихо Одноглазое. Синоним неминуемой смерти. Достоевскому стоило догадаться о его проходе. От его семейства слишком много негативных эмоций, которые так любит эта нечисть. Но в его состоянии вряд-ли можно было задумываться о подобном. В эту секунду всё стало значительно хуже. Лихо окончательно стало видимым. Точно такое, о каком говорил Гоголь. Высоченное, в три этажа. Отдалённое сходство с человеком можно найти, если бы не серая, гниющая шерсть и один красный глаз на морде. Одна длинная когтистая лапа с не дюжей силой сжимает труп женщины. Достоевский резко дёрнулся назад, снова прячась за деревом и закрывая рот рукой. Кажется, его тошнит. В какой момент противные вороны, неустанно каркающие всё время, вдруг замолкли, Фёдор не заметил. Полная, звенящая тишина нарушалась только тяжёлым дыханием Лихо и бешеным биением Фединого сердца. Достоевский услышал дикий утробный рёв, сотрясающий деревья, а потом хруст уцелевших костей и громкое чавканье. Оно ест... Не думай, не думай об этом! Даже не смей представлять, что этот неприятный звук - разрывающаяся плоть. Новый приступ тошноты не заставил себя ждать. Получается, Михаила уже... съели? А следующим будет Фёдор. Очень хотелось тешить себя мыслью, что его не заметят. Лихо просто наестся и уйдёт. Но всё не может быть так хорошо. Сбежать не получится. Нечисть догонит его за мгновение. Бороться с непобедимым чудовищем, превосходящим человека в силе раз в сто тоже бессмысленно. Остаётся лишь стоять на месте и ждать смерти, где-то в глубине души надеясь, что случится чудо и это всего лишь очередной кошмар, а сейчас Фёдор проснётся и будет в безопасности. Чавканье прекратилось. Снова рычание, скрежет клыков, а потом шаги. Топот. Неумолимо быстро приближающийся. Сердце Достоевского бы с радостью остановилось прямо сейчас. Дыхание давно вышло из под контроля и стало настолько шумным, что было слышно за километр. Так казалось Феде. Он сжал ладони в кулак, больно впиваясь ногтями в кожу, наверняка оставляя раны. Рычание Лихо уже раздавалось прямо за спиной. Их разделял только ствол дерева. Ничтожная преграда. Вдруг дуб, за которым Достоевский прятался, затрещал и полетел в воздух, с грохотом приземляясь где-то вдалеке. И тут инстинкт самосохранения берёт верх. Фёдор резко срывается с места, сам не понимая зачем бежит сквозь кусты, раздирая незащищённые руки. Он уже давно потерялся. Совсем не понимает, где находится и куда можно бежать. Фёдору кажется, что проходит вечность, хотя на деле всего пару секунд, и он выбирается из кустов. Упираясь в камни. Прямо перед ним непреодолимая стена из валунов. Он истерично оглядывается, пытаясь найти хоть маленькую лазейку, но камни везде. Всё это время приближающийся треск раздался совсем близко, а потом Федя чувствует, как его что-то протыкает насквозь. Время будто остановилось. Не слыша ничего, он опускает голову. Из его тела торчат грязные, обломанные когти. Такие длинные, что пройдя сквозь него, они ещё на десяток сантиметров тянутся вперёд. Фёдор не чувствует боли. Он вообще ничего не чувствует. Отупело смотрит на кровь, проступающую на порванной одежде. Не может дышать. Значит, лёгкие тоже задело. Во рту появляется мерзкий привкус железа. Не двигается, не в силах пошевелиться. Где-то далеко до него доносится странный шум, следом дикий рёв, а потом когти исчезают, словно их кто-то вырвал. Вот тут и приходит боль. Пронзительная, невообразимая, сдавливающая всё уцелевшее нутро. Перед глазами всё плывёт. Достоевскому хочется кричать, но он не в силах и пискнуть. Фёдор хватается руками за живот, пытаясь хоть как-то остановить поток крови. В голове абсолютно пусто, такого не было никогда. Ноги подкашиваются, всё начинает застилать тьмой. Чувствует, как по губам течёт тёплая струя, капая вниз. Тело полностью онемело, руки безвольно опускаются, и он падает на бок. Сквозь пелену слышно чей-то крик. Голос такой знакомый, звонкий, надрывистый. Но Фёдор никак не может вспомнить, чей он. И разобрать его слов тоже не получается. В размытом смешении цветов ему мерещится силуэт. Очень светлый. Человек оказывается рядом, что-то говорит, зовёт, но Фёдор уже практически не слышит. Глаза сами закрываются, погружая во тьму. Холодно. Как же холодно...