Товарищ лысый

Город ничем не отличался от десятков других, возведенных после победы в войне, выросших из ничего вдоль автодорог и железнодорожных магистралей. Из-за стандартной планировки он казался знакомым и никогда не виденным одновременно. Типичный советский рабочий городок. Жилые кварталы. Харитон был здесь совершенно один. Он стоял посреди улицы и смотрел перед собой, на прямой угол многоэтажного дома. Легкий ветер поднимал песок на обочинах; сероватый асфальт как будто слегка рябил от пробегающих по нему волн пыли. Летнее солнце освещало землю с такой силой, что кругом почти не оставалось теней. Не совсем то, чего он ожидал. С другой стороны, подсознание на то и подсознание, чтобы всегда подкидывать сюрпризы. Захаров огляделся по сторонам. Дорога тянулась там и сям совершенно одинаково, концами теряясь в глубине заросших зеленью кварталов. Раскидистые кроны деревьев и бетон домов не позволяли разглядеть дальнейший путь, да и тоже ничем друг от друга не отличались. Как и в реальности. Разве что… На горизонте, если оставить солнце по левую руку, виднелось тонкое, точно карандашом очерченное полуколечко со спицами внутри. Похожее он впервые, много лет назад, увидел в Москве. Колесо обозрения. Значит, там парк. Значит, там центр города. Площадь. Там будет проще понять, куда подсознание требует от него идти. Значит, туда? Он вытянул шею снова, чтобы убедиться, что разглядел всё правильно, но на сей раз на горизонте больше не виднелось ничего необычного. По краям поля зрения мелькнули тени – точно спешащие мимо прохожие. Захаров мотнул головой вслед за ними, но не увидел никого кругом. Пожав самому себе плечами, Захаров пошел в выбранном направлении. Время здесь шло неправильно – раздражающий, возмутительный беспорядок, для его-то подсознания! Солнце сместилось, застыло в высшей точке, ровно над его макушкой, и Харитон тоже лишился тени. В этот момент он перестал понимать, куда идет. Да и есть ли конец у этого пути? Кеды, посеревшие от пыли, почти не оставляли следов на сухом песке. Иногда асфальт прерывался грунтовой дорогой, и из буйной зелени проглядывали редкие деревенские дома с треугольными крышами. В темных окнах слепящим пятном скользил солнечный свет, не позволяя заглянуть внутрь. Иногда ему снова мерещились тени прохожих, но всякий раз они оказывались простой иллюзией. В очередной раз свернув, чтобы обойти угол следующего квартала, Харитон обнаружил себя в начале пути. По крайней мере, изгибы стволов и серый угол дома внезапно показались тошнотворно знакомыми. Он закрыл лицо руками и шумно вздохнул. И ровно в эту минуту сквозь шелест листвы и песка пронесся топот тяжелых ног. Харитон открыл глаза, мотнул головой на шум – и рванулся вбок, прочь. Но не успел: овчарка размером с теленка в секунду очутилась ровно перед ним. Передние лапы ударили по земле, взметнув облако пыли. Задние плюхнулись на асфальт. Собака – собака? – нависла над ним, блестя выпуклыми серыми глазами, и влажный горячий выдох объял его лицо. Даже сидя существо возвышалось над Захаровым сантиметров на десять. Зубы, выглядывающие из темной пасти, одним своим видом внушали недюжинные опасения. Казалось, оно может играючи перекусить шею и даже не заметить этого. Впрочем, не похоже, чтобы оно собиралось нападать, но и уходить явно не разрешало. Харитон очень осторожно сделал шаг назад, стараясь не смотреть существу в глаза, – и зацепился взглядом за его ошейник. Страх мгновенно ушел. Харитон остановился, протянул руку и прикоснулся кончиками пальцев к жетону – красной пятиконечной звезде. – А тебе подходит, – сказал он и не услышал своего голоса, как будто отключили звук. Собака никак не отреагировала: значит, не разобрала тоже. Захаров поджал губы, приподнял руку, в замешательстве задержал ее в воздухе – и собака ткнулась мокрым носом ему в ладонь. Всего на секунду, затем лбом отпихнула его руку в сторону, аккуратно – насколько это возможно с такой челюстью – взяла его за рукав и слегка потянула. Захаров взглянул в ту сторону: обычная дорога, такая же, как и прежде. Впрочем, какая разница? Можно попробовать еще раз. Может, теперь что-то изменится. Стоять на месте бессмысленно в любом случае. Они двинулись вместе, и вскоре Харитон заметил, что солнце переместилось по небу в сторону от его макушки, ближе к западу. У зданий и деревьев вновь появились тени. Собака тщательно их обходила, держась освещенной части дороги. Захаров поначалу пытался следовать точно за ней, но почти сразу обнаружил, что от шага в тень не происходит ровным счетом ничего, и бросил эту затею. Он просто шел, глядя по сторонам. Незнакомый город являлся порождением его воображения – значит, здесь может быть что-то интересное. Здесь должно быть что-то важное. Но что именно? Собака шла совсем рядом с ним. Даже не требовалось опускать взгляд, чтобы чувствовать ее присутствие – прикосновение лоснящейся жесткой шерсти к правой руке. Мимо проплывали кварталы, наконец-то переставшие быть одинаковыми. То за деревьями промелькнула остановка, полностью отлитая из бетона: навес изображал пролетающую комету со стилизованным веерообразным хвостом. То они миновали административное здание с ярким витражом на фасаде второго этажа: женщина в складчатой тунике парила в воздухе полулежа, протянув руку в сторону солнцеподобного шара, излучающего волнистыми полосами оранжево-синий свет. Деревья и высотки, наконец, неохотно расступились, и Харитон увидел перед собой длинную и прямую, как стометровка, улицу. Широкая дорога длиной не меньше километра вела к центральной городской площади, круглой, словно тень от мяча. За площадью виднелись очертания далекого колеса обозрения. Но остановился он не поэтому. В момент, когда они вышли на центральную улицу, город окончательно перестал казаться настоящим. Центральную улицу, совершенно пустую, мерцающую свежим темным асфальтом, ровно пополам в длину рассекала граница света и тени. Справа, залитые ярко-желтым солнечным огнем, в ряд теснились деревенские дома. Новая черепица, яркие, чистые стекла в окнах, свежевыкрашенные наличники и ступеньки. Полуденный свет делал дома одновременно жутковатыми и притягательными, как концентрат всех ребяческих воспоминаний и снов. Где-то поодаль, в буйстве зелени, кажется, даже проглянул луковичный купол храма, но целый он или уже разрушенный, понять так и не удалось. По левую руку, утопленные в сероватой тени, стояли высотные советские многоэтажки. Они плотно примыкали друг к другу. Ни сантиметра пространства не было затрачено на бесполезные заросли, пыльные пятачки земли или что-то столь же бестолково-неидеальное. И они не очень-то походили на привычные бетонные коробки для проживания рабочих, ученых и военных. Возможно, эти – даже и не жилые. Безукоризненно стройные высотки, буквально вспарывающие небеса, идеальные для неискушенного глаза ровно настолько, насколько могут быть постройки, с нуля возведенные “Коллективом”. Ряды окон в металлически-серых фасадах смотрели на него, точно мертвые глаза. Целые, но безжизненные. Красивые, но совершенно пустые. Вместе с тем, они казались Харитону куда более умиротворяющими и правильными, чем яркая до боли в глазах правая сторона, залитая солнечным светом. Захаров перевел взгляд ниже, ниже, невольно ища дверь, арку, какой-то проход, чтобы войти внутрь, – и заметил на сером фоне чуть более темное пятно. Пригляделся. Кажется, человек. И он не исчез, когда Харитон всмотрелся в него. Человек медленно – как казалось с такого расстояния – удалялся, приближаясь к площади. Он держался глубокой тени. Правую руку защекотало сильнее прежнего. Захаров поглядел на собаку. Та, заметив, что на нее смотрят, еще более возбужденно запрыгала вокруг него, вывалив язык из пасти. Кинжалы бежевых зубов остро сверкали в полуденном свете, невольно вселяя радость, что это бестолковое чудище – на его стороне. Харитон кивнул, и собака, всем телом отряхнувшись, потрусила вперед. Чтобы не отставать, ему пришлось перейти на бег. Дорогу, казалось, тоже внезапно охватила аномалия: чем скорее бежишь, тем медленнее растет в размерах пятнышко человека. Собака рядом с Захаровым то и дело фыркала – точно кто-то бил кулаком в пустую канистру. Она не опережала его и не отставала, хотя, пожалуй, в три-четыре прыжка смогла бы догнать одинокого прохожего. Или не смогла бы? Вернее… не смог? Захаров до боли в глазах всматривался вперед. Постепенно силуэт человека становился крупнее, четче, и, наконец, удалось разглядеть, почему он так хорошо сливался с тенями на левой стороне улицы. На нем был форменный серый комбинезон Предприятия 3826. На спине далекими точками поблескивали расположенные полукругом пластинки-энергомодули. В отличие от обычной, военной или лабораторной одежды, эти серые комбинезоны шились по точным меркам немногих своих владельцев, служили бронезащитой, радиомаяком и источником энергии для нуждающегося в подзарядке оружия. Сотрудников в сером на Предприятии насчитывалась лишь пара десятков – против тысяч людей всего персонала. Еще, еще чуточку ближе. Стало возможным различить руки неизвестного. Рукава комбинезона были закатаны на них до локтей. Невольно Захаров скользнул взглядом выше. Широкие плечи, между ними – снова блеск круглых пластин. И выше – затылок. Он был выбрит, но с макушки на него спускался короткий “хвост” нарочно оставленных волос. Захаров притормозил и с недоумением поглядел на громадную собаку рядом с собой. И кто из этих двоих – настоящий (насколько это применимо к Лимбо) майор Нечаев? Он вновь перевел взгляд вдаль. Человек в сером комбинезоне преодолел уже три четверти пути до площади. Отчего-то Захаров был уверен, что догнать его нужно до того, как он дойдет туда, поэтому вновь ускорил шаг, сжимая кулаки. С приближением всё больше деталей подтверждали: это он, майор Сергей Нечаев. Широкая спина, манера ходьбы, очертания крупных, но анатомически правильных, точеных кистей и пальцев. Последнее врезалось в память в "Павлове" еще два года назад. Дима откровенно физически уже не справлялся и попросил хоть на час его подменить: сшить сухожилия и нервы можно лишь в первые дни после разрыва, потом это становится бессмысленным. Уже не срастется. Какое-то время, по инерции, следуя внушенному ему Димой болезненному воодушевлению, Захаров сосредоточенно работал над этим. Восково-белые аккуратные пальцы на левой руке удалось собрать обратно в целостную кисть. Чистая работа! Да, тогда он еще не знал, что рука не приживется. Но, приступив к правой – когда было удалено и смыто всё размозженное крошево мышц и костей, – Харитон все-таки остановился. Он опомнился, он первым осознал, что это бесполезно. Он мог бы пойти до конца, и он справился бы – но проявил милосердие. Майор понятия не имеет, что ждало бы его в шитом-перешитом, перегруженном имплантами теле, доведи Сеченов дело до конца. То тело, увы, уже было отработанным материалом. Следовало потратить оставшиеся ему дни с пользой: сохранить разум как можно более полно на будущее. Пожалуй, нет ничего удивительного в том, что его подсознание воссоздало помощника прежним, живым и целым. А овчарка рядом с ним… да, порой бестолковые шутки Нечаева – точно как восторженное баловство крупной собаки. Еще будет время об этом подумать. Харитон моргнул, сделал глубокий вдох, возвращаясь разумом в странный город-Лимбо, и увидел спину майора уже рядом: чуть дальше, чем на расстоянии вытянутой руки. Впереди и наискось, глубоко в густой тени. Он как будто не слышал ни шагов, ни гулкого погавкивания собаки, которое отдавалось у Захарова резонансной дрожью в груди. Казалось, он идет к чему-то, что видит только он, что важно только ему… или просто до такой степени устал, что уже не разбирает ничего вокруг. Захаров направился прямо к нему. Пересек границу света и тени – и понял, что собака осталась позади. Он обернулся. Его спутник сидел прямо перед чертой. Выпуклые серые глаза неотрывно, выжидающе смотрели на него, и в каждом сверкала звезда отраженного полуденного света. Что такого опасного в тени? Почему на каждой стороне – по своей проекции майора? И что вообще майор в таком количестве делает в его Лимбо? Захаров досадливо потер лоб. Никто ему не ответит, это его изобретение, и он должен разбираться во всем сам. Он обязательно разберется, когда будет в безопасности. Не сейчас. Сколько, интересно, прошло времени в реальном мире? Хотелось бы надеяться, что всё это – не последствия необратимого кислородного голодания. Он вновь ускорил шаг. К лицу прилил жар, сердце в груди застучало так, что потемнело в глазах. Последние шаги давались тяжелее всего. Казалось, неосязаемый прежде, бесцветный, попросту никакой воздух Лимбо вдруг разом обрел весь жар и тяжесть летнего полудня. Голова закружилась. Нужно успеть. Харитон потянулся к человеку и дотронулся кончиками пальцев до его плеча. В ответ на прикосновение тот обернулся, но его лицо Захаров разглядеть не успел: всё растаяло в снежно-белой слепоте.