Товарищ лысый

Выспаться не удалось. Поначалу Харитону было неожиданно тяжело уснуть. Несмотря на груз пережитого, тяжелая от впечатлений и остаточного эффекта лекарств голова просто не поддавалась на отчетливое чувство сонливости во всем теле. Казалось, родная кровать за минувшие два дня резко стала какой-то неудобной. Хоть одеяло верти, хоть подушку выбивай, пока из нее пыль от перьевого клеща не полетит… Обычно Захаров засыпал практически сразу, и ничто не могло испортить ему сон, даже если на работе или в остальной жизни случались потрясения. Но не на этот раз. Кое-как отключившись, по ощущениям, примерно через час, он вернулся в чувство словно в следующую секунду. Мысли ползли медленно, как увязшие в киселе, и плохо складывались в связные образы. Привычный даже в полутьме интерьер спальни опознавался с трудом. Тело казалось каким-то чужим, все еще слишком расслабленное после сна. Приснившееся не было кошмаром, но сон был глубоко неприятным. Непослушные роботы, темные коридоры, неизвестные люди, которые во сне могли только умереть. Снился сбой, но более… мрачный. Всё то, что должно было его тревожить, пока он шагал вперед, спасая свою жизнь и репутацию Предприятия, просто ждало, пока он расслабится в безопасности и закроет глаза. Да уж, это вам не Лимбо! Если оно – место бегства, пространство, которое мозг создает, чтобы сберечь здравый рассудок, то сны… Сны неуправляемы. Иногда их тяжело отогнать сразу. Иногда они кажутся слишком реальными, даже когда твердо убежден, что это не по-настоящему и этого никогда не существовало. Кстати, любопытная теория. Могут ли плохие сны быть “откатом”, истощением ресурса воображения после Лимбо? Эта мысль сразу ушла куда-то вглубь, вытесненная настойчивой тревогой. Харитон выдохнул и осторожно сел на постели. Его слегка знобило, голова кружилась. На душе было гадко. Учитывая, сколько сил ушло на погружение в сон, который в итоге так предательски разом выбил почву из-под ног… В ближайшие пару часов он вряд ли сможет уснуть. Захаров встал и побрел в ванную. Там умылся. Постоял, бездумно глядя на себя, сонного и хмурого, в зеркало; сковырнул ногтем не замеченную вечером одинокую мушиную точку засохшей зубной пасты. Муся, спавшая на дне ванны, понаблюдала за хозяином одним глазом, извернулась животом кверху, сладко потягиваясь, и снова сложилась в пушистый клубок. Захаров отметил себе утром проверить, не осталось ли на эмали ванны следов от когтей, и отправился дальше – на кухню. Оказалось, он не спит не один. При свете настольной лампы, склоненной гибкой головой к столешнице, чтобы не резало глаза, сидела Нинель – босая, в майке и пижамных штанах. Она опиралась о столешницу локтями и смотрела куда-то вниз. Перед ней стояли заварочный чайник, кружка и блюдце, а на разделочной доске в окружении крошек лежало два ломтя батона с чем-то вязким сверху. На звук шагов Нинель подняла голову, стол осветился ярче, без лишних теней, и Харитон опознал пасту “Океан”. Ну, не готовить же посреди ночи? Они пару мгновений помолчали друг напротив друга, затем Нинель приподняла подбородок: – Бутербродики будешь? Заходи, садись. – Голос ее был хрипловатым спросонья. – Чего не спишь? – Думаю, так же, как и ты, пап. В голове уложить не могу, что случилось. Не спится вообще. Вертелась-вертелась… Будешь чай? – Буду, – Харитон сел за стол и тут же получил кружку чая и бутерброд, пахнущий морем и рыбой. Протертая масса из криля – мелкой арктической креветки – была сравнительно недавним изобретением пищепрома СССР. Кто-то в обозначенном министерстве – следить абсолютно за всеми новшествами в научном мире страны означало объять необъятное – озаботился тем, чтобы предложить советскому гражданину еще один полезный и дешевый источник белка. Впервые в их холодильнике брикет с “Океаном” появился с окончательным возвращением Нинели из института. Глядя на то, как со знанием дела дочь готовит из нее и с аппетитом ест, отцу не оставалось ничего, как согласиться на подобное продуктовое новшество. В еде он избирателен не был. Разве что, морем от подобного полуфабриката порой пахло уж слишком навязчиво. Холодильник приходилось мыть чаще обычного. – Будешь разглядывать – оживет и уплывет, – нетерпеливо сказала Нинель, отвлекая Харитона от бесцельных размышлений. – Что случилось? Расскажи. Харитон вздохнул и глотнул чая. Сладкий, теплый. Правильно: от такого вскоре должно потянуть в сон. Вот только нет никакой уверенности, что этого окажется достаточно. Он молчал, подбирая слова. Нинель ждала. – Мы сейчас… попали в условия критически урезанных ресурсов. У нас еще вчера было множество планов, график работ по всем проектам расписан по дням на полгода вперед. Но вчера, считай, я выбросил его в мусорное ведро. Впервые за долгое время приходится выбирать приоритеты. Это… непросто. – И всё? В смысле, а разве другое… тебя не беспокоит? – Что было, то прошло, – ответил Захаров, вслушиваясь в собственные слова. Может, произнесенные вслух, они лучше отложатся в голове. Лучше повлияют на бестолковые запоздалые переживания по поводу сбоя, в гущу которого он ненароком угодил. Уроки извлек – что еще надо? Разум всегда должен быть на первом месте. Бесполезной тревоге – бой! – Ого. Мне бы так, – Нинель откусила от бутерброда, щедро запила чаем. Подлила в кружку еще: – Как подумаю, что завтра возвращаться на работу, так как-то слегка не по себе. – В медпункт, имеешь в виду? – Угу. Может, хоть на время ее к себе перевести? Хотя бы на тот период, когда, как это всегда бывает после чрезвычайных происшествий, бдительность будет многократно повышена? Никому как минимум в ближайший месяц ничего не будет грозить. Это точно. И его запоздалое беспокойство – ни о чем. – Понимаю, – выдавил Харитон и снова замолчал. Немного они посидели в тишине, поедая бутерброды. Нинель молча достала из холодильника еще пасты, нарезала еще батона. Харитону вдруг отчаянно захотелось посадить себе на колени Мусю и наглаживать ее, хотя бы таким способом “стравливая пар” от напряженных размышлений. – Нинель… – все-таки начал он. Она молча подняла голову, обнимая ладонями кружку. Глаза казались вполне ясными, взгляд – твердым. – Что ты знаешь о нейрополимерах? – Нейрополимер – это будущее. Почти полный аналог нейронной сети человеческой нервной системы либо ее участка, способный взаимодействовать между частями себе подобного, а также с разными механизмами… в смысле, с роботами. Еще это новый носитель информации. Думаю, с его помощью даже можно расшифровать то, что происходит у нас в голове. “Коллектив”, конечно, великолепная вещь, но, мне кажется, для полимера найдется и какой-то более прикладной подход, более… не знаю, медицинский. Какая мне будет оценка, профессор? – она слегка улыбнулась. Звучало не заученно; скорее, это была речь увлекающегося человека. Сомнения продолжали таять. – Зачтено, – вздохнул Захаров. – Такой взгляд нам подходит. Теперь я расскажу тебе одну выкладку, а ты дашь свою оценку. – Зачет или дифзачет? – Экзамен. На квалификацию. – Какую? – Скажешь, когда послушаешь. Помнишь, мы с тобой уезжали в отпуск? Недавно, в Сочи, а потом – в Абхазию. – О-о-о, зеленые мандарины, море и чача, – усмехнулась Нинель. – Расскажешь, почему тебя туда отправили? – Чтобы… освежить взгляд. Нужно было взять перерыв. Я искал способ провести перекодировку нервной системы в нейрополимер без непоправимого ущерба для подопытного. Опыт безвозвратного процесса у меня уже был. Образцами стали два сотрудника службы безопасности Предприятия, члены группы “Аргентум”. Супружеская пара, кстати, оба тяжело пострадали на своем последнем боевом задании. Наши с директором мнения на их счет разделились. В результате долгих споров я убедил его, что перекодировка – это более вероятный шанс выжить, чем восстановление пострадавшего тела. Но полимер – несовершенный носитель. Полимерное обучение тому доказательство. Это просто набор энграмм, кусочек долговременной памяти, но не более. Без подходящего тела он функционирует непредсказуемо. Я изначально запланировал двухфазный эксперимент. В случае успеха перекодировка нервной системы в нейрополимерную матрицу должна стать полностью обратимой и протекать без потерь в обоих направлениях. На основе останков и некоторых наших разработок по выращиванию животных из соматических клеток в полимерной среде я организовал реконструкцию клонированных тел пострадавших. Только на тот момент я еще не понимал, как мне провести обратный процесс по переносу нервного коннектома, не опускаясь до примитивного уровня “полимерного обучения”. До вчерашнего дня. Теперь твое мнение. – Так, по порядку. Личности умирающих людей были перезаписаны в нейрополимер, чтобы дождаться, пока для них сделают новые тела и разберутся, как вернуть в них эти личности? Это… очень здорово. Это же полимерное бессмертие… – В некотором роде, – внутренне вполне довольный, Харитон с достоинством сохранил невозмутимое выражение лица. – Буквально. А они хотят, кстати? Как оно, в полимере? – Говорили, что хуже смерти. – Тогда это аморально. Но эксперимент интересный, мне нравится, просто констатирую факт… Приземленнее “Коллектива”, в хорошем смысле. – Согласия на эксперимент они дать никак не могли по своему состоянию. Но “Аргентум” в полном составе загодя расписался в согласии на любую полимерную модификацию в интересах советской науки и государственной безопасности. – Не надо оправдываться, всё нормально, – отмахнулась Нинель, явно охваченная интересом. – Можно посмотреть документацию? Что почем? Сроки, расходы, материалы? В стену, где-то позади кухонного гарнитура, внезапно постучали. Харитон вскинул руку в жесте молчания и прислушался. В основном, стены в местных квартирах хорошо звукоизолированы, но в местах, где проходят достаточно крупные полые коммуникации, – например, общедомовая кухонная вытяжка, – голоса резонировали, и частенько было возможным услышать и разобрать хотя бы частично, о чем говорят соседи. Особенно, в ночной тишине. Вот угораздило же Диму именно сегодня тоже не спать и тоже – на кухне!.. Стук продолжился. Причем, похоже, с намеком на определенную систему. Морзе? Харитон намеренно повысил голос еще сильнее, обращаясь к стене: – Прекрати морзянку! Зайди, поговорим нормально! Стук прекратился. – Принимаем гостей? – Нинель снова направилась к холодильнику и сунула внутрь нос: – Я погрею котлеты. Еще спустя полминуты в дверь позвонили. Харитон пошел открывать. Дима пришел в банном халате поверх пижамы, подозрительно перекошенном вправо под тяжестью чего-то в просторном кармане. Разумеется, бутылка. Естественно, что-то из серванта с местным и заграничным алкоголем, где ни единой бутылки высокий начальник не приобрел на свои деньги. – Что бы ты ни принес, тебе этого нельзя. У тебя госкомиссия на носу. – Я возьму отгул, пускай Штокхаузен отдувается, – бессовестно соврал ему в лицо Сеченов. – Впустишь? – Заходи. Нинель тоже не спит. – Я так и понял. – Слышал? – Слышал. – Что решил? – Ты должен был сказать мне раньше, – Сеченов прошел мимо него и направился на кухню, разумеется, прекрасно зная планировку. Во-первых, сам жил в такой же, во-вторых, не раз и не два бывал в гостях. – Я тебе говорил, но ты не так понял! – Захаров зашагал следом за ним. – Оба взрослые люди. Академики! Что я, мешать буду? Думал, у тебя свои резоны, ты же у нас робототехник. – Значит, надо было еще раз… – Нет, не надо, – Харитон поймал его в дверях кухни за локоть и дождался, пока друг повернется к нему обиженно-сердитым лицом: – Ты не умеешь сдаваться. Вспомни те недели операций, как их привезли из Болгарии. Поселил бы я тебе в голову эту идею – ты вперед меня полезешь в красный полимер, ища способы обратить всё вспять. Мне оно надо? Я контролировать всю эту богадельню не подписывался, за своим отделом и то уследить не смог. – Вот спасибо за “богадельню”, – шумно выдохнув, но явно взяв себя в руки, Дима опустил плечи и повел рукой, намекая отпустить: – Ты же тоже здесь работаешь. – Впрочем, по глазам было видно, что он не обиделся. А как еще назвать многотысячное секретное предприятие на острие социалистической науки? Среди выдающихся умов нет психологически нормальных. Нормальный – равно среднепопуляционный. Петров – хоть и негативное, но прямое тому доказательство, которое пришлось ощутить на собственной шкуре. – Работаю. И по сей день благодарен, что не в высшем руководстве. – В своем отделе куда проще что-то от меня скрыть, согласен, – Сеченов сел за стол и поставил на столешницу извлеченный из кармана коньяк. Комментировать сей вывод Захаров не стал: в подобном диалоге они неумолимо сползут на сбой, и обоим станет сильнее прежнего обидно и досадно. А сейчас, за пару дней до запуска “Коллектива”, разногласия им нужны меньше всего. – Каждый занят своим делом, только и всего. Так было всегда. Это правильно. – Значит, тебе срочно нужен новый ассистент? – Думаю, на период усиленной бдительности Нинель мне подойдет, – он взглянул на дочь, которая не скрываясь слушала их разговор. Под его взглядом уголки ее губ неконтролируемо поползли в стороны. Он поспешил добавить: – У меня есть условие. Прежде чем ты приступишь к работе, я хочу видеть сертификат о прохождении начальной боевой подготовки. – Я тоже могу быть ассистентом, – попытался пошутить Дима. – Смеешься? Ну, может, в тридцать восьмом можешь. Леша Лебедев тебя туда подбросит? Ты директор, у тебя свои обязанности. К тому же, я не гарантирую успех. – Зная тебя, ты как раз его гарантируешь, рассказывая мне всё это сейчас. – Ты не оставляешь мне выбора. – Тогда за успех советской нейробиологии и робототехники? – Дима потянулся распечатывать бутылку. – Тебе завтра на работу, а я после инсульта. – Я разрешаю нам обоим. – Я запру балкон, – хихикнула Нинель. Взгляды обратились на нее, и она поспешила добавить: – Не знаю насчет вас, Дмитрий Сергеевич, но отец меры не знает. Я видела. Думаю, вы тоже. Может, чачу хотите?