***
— Новая поставка, — стоит дверям с шипением раскрыться и выпустить на железный помост тех, кто ждал всё это время, произносит ублюдок в форме, весело гогоча в динамик. Мажет по нему таким мерзким сальным взглядом, что невольно тянет передёрнуться или в морду дать, а лучше и то, и то сразу: он ненавидит, когда на него смотрят подобным образом — и без того терпел весь полёт, который наряду с другими такими же неудачниками провёл в грузовом отсеке, так как за живых их здесь никто не считает. Слишком затрахался, чтобы хоть как-то мыслить: в большом полутёмном помещении, наполненном испуганными и постоянно раздражающе всхлипывающими душами, было отвратительно и холодно до безумия, но не настолько, чтобы кто-то из них мог заболеть. Но кормили, и на том спасибо, правда, лучше бы уж на голодном пайке держали, потому что всё лучше, чем грязные низкие шуточки, которые вызывают желание харкнуть в мерзкие рожи — как жаль, что стеклянными забралами закрыты. Видимо, всё предусмотрели: вдруг слюна таких отвратительных низменных тварей может быть ядовита для великой человеческой расы? — Это мать твою поставляют на точки к клиентам, а нас похитили, — всё же не выдерживает, чертыхаясь и чувствуя, как колет кожу на запястьях чёртова тонкая цепочка: всё бы в ней ничего, да током бьёт при резких движениях. Что бальзамом на душу, так это перекошенное жирное человеческое рыло под пуленепробиваемым стеклом, но лёгким вздохом в пространство космопорта: возможно, ему сейчас въебут. Или выебут. Но, скорее, въебут. Ублюдок замахивается огромной ручищей, толпа земляков за его спиной ахает испуганно (раздражающе жалея себя), но в этот самый момент «правосудие» обламывается в самом зародыше: второй конвоир перехватывает шутника за запястье и качает головой. — Нельзя. — Он обосрал мою мать! — Он агрессивнее других особей в партии, об этом предупреждали. Но его нельзя трогать. Жирный урод нос морщит, мажа по обидчику, что, по его мнению, и жить-то не достоин, злобным взглядом, который, очевидно, призван искупать последнего в дерьме, да вот нет. — И хули его нельзя трогать? — Потому что его отдают одному из Чон, — говорит тот, второй, что кажется относительно адекватным, а первый вздрагивает крупно и поспешно опускает руку. Фраза «один из Чон» ему говорит явно больше, чем тому, кого отдают, но это не столь важно, потому что подоспевший на несостоявшуюся казнь конвоир протягивает ему небольшой серебристый пульт и ласково произносит: — Но ударить током тебе его никто не запрещал. Он слышит, как ахают другие, те, что ещё не успели выйти, в тот самый момент, когда он падает на холодный металл помоста, трясясь от раскатившегося по венам электричества всем телом: опять же, ровно столько, чтобы не навредить слишком сильно и не оставить отметин на коже, но достаточно, чтобы было больно до искр из глаз. — Какая прелесть, — раздаётся сверху насмешливое. — Знай своё место, синекожая выблядь. И никто в этом мире даже не задумается, что, быть может, у «синекожей выбляди» имя есть, и весьма, на его вкус, недурное. Для этих людей он так и останется агрессивным дерьмом второго сорта, которое в случае неповиновения и усыпить можно будет. — Не переусердствуй, а то хённим тебе в задницу дуло бластера засунет и даже глазом не моргнёт, — предупреждают шутника откуда-то со стороны, и ток по телу исчезает сразу же, оставляя его хватать ртом воздух и смотреть на неприятную серую поверхность высокого потолка космодрома. — Блять, кто-нибудь видел список этих ублюдков вообще? — Он у меня! — раздаётся третий голос. — Эй, ты, — и он чувствует, как чей-то острый и жёсткий кончик сапога упирается в рёбра. — Как тебя зовут, агрессор? — В его ответе нет нужды, он в списке помечен звёздочкой нашими. Я слышал, что он разбил какому-то лоху лицо лбом. Умора. Мин Юнги он, тащите его уже куда-нибудь, только вколите успокоительное, а то слишком уж буйный. — Его точно пиздить нельзя, босс? — Юнги вскидывается, стоит только заметить одетого в белую униформу, отдалённо напоминающую скафандр, мужика с большим шприцем в руке, но его хватают за волосы и прижимают щекой к помосту. — Нет, я же сказал, — лениво отвечает тот, который дал добро на удар током, в тот самый момент, когда синекожий чувствует укол иглы в основании шеи — разум мгновенно туманится, мысли замедляют свой ход раза в два, если не больше, а картинка перед глазами начинает опасно качаться и меркнуть. — Его дарят Чон Хосоку, мать вашу, а не вашим членам. Чон Хосоку?.. Подумать о большем Юнги не успевает: разум отключается, будто по щелчку.CHAPTER I
5 апреля 2023 г. в 22:40
В этом нет ничего особенного, думается Чонгуку, когда он смотрит на себя в большое ростовое зеркало и остаётся чертовски доволен тем, как на нём сидит новый пошитый на заказ праздничный камзол: чёрный, с золотыми вставками и эффектной бахромой в тон. Возможно, слишком вычурно, стопроцентно бросается в глаза и играет странным контрастом на холсте современности: наверное, слишком странно подобный фасон нарядов, которые носят правительственные касты, гармонирует с окружающими их бластерами и сканами сетчатки глаза на входе и выходе даже из собственной спальни. Но, как говорят там, ещё выше, просто необходимо подчёркивать исторические корни, что совмещают в себе смесь культур Северной и Южной Кореи, давным-давно объединённых под натиском куда более серьёзных проблем, чем старый, проржавевший конфликт, а члены правительственных семей никогда не нуждались в том, что можно называть такими словами, как «удобный» и «комфортно носимый». Спасибо, что мода на ханбоки держалась совсем недолго, так что, да, Чонгук определённо доволен тем, что теперь у него есть пуговицы, которые исключают спонтанный эксгибиционизм, как то произошло с кем-то на очередном приёме: очевидно, ханбок того парня был пошит не очень качественно, из-за чего распахнулся прямо посреди вечера, позволяя увидеть неприятную волосатую грудь.
— Ты готов? — интересуется хён, входя в комнату, дверь в которую Чонгук не удосужился заблокировать, так как знал, что Хосок рано или поздно нагрянет оценить масштаб пафоса и пощеголять собственной шмоткой. И, верно: старший брат определённо не пожалел времени на то, чтобы на сватовстве выглядеть изумительно: тоже в чёрном, но с серебристыми вставками, он уложил свою смоляную копну волосок к волоску, а губы не постеснялся подкрасить бледно-красным, чтобы оттенить благородство бледной кожи, той самой, которой смуглый от природы Чонгук по-чёрному завидует, на самом деле. — Как думаешь, они будут страшненькими?
— Скорее всего. Что меня интересует куда больше, так это то, смогу ли я трахать свою без контрацептивов, — хмыкает младший, окидывая себя в последний раз придирчивым взглядом, но оставаясь чертовски довольным: хорош, блять, как ни крути, хотя даже если бы был страшным, как смертный грех, всё равно бы был популярным — наследник, как-никак.
Хосок фыркает громко.
— Ты отвратителен.
— Я прагматичен, — подмигивает брату Чонгук. — А ещё мне всего двадцать лет, и я не отрицаю, что думаю членом. Было бы тупо говорить об обратном, совсем, как ты. У твоей последней — как её? — говорят, душа была широкой. Но не шире декольте или ремня, который она носит вместо юбки.
— Она знала Шекспира, — тянет тот сквозь смех. — Мало кто в наше время увлекается подобным. Широкий кругозор нельзя не ценить, впрочем, как и бёдра.
Возможно. Определённо. В тридцатом веке, веке пафоса, высоких технологий и массовой переоценки ценностей, где места не осталось ни классической литературе, когда поэты ещё пили неразбавленный абсент в трактирах и ездили в повозках, ни религии, ни, тем более, плотным контактам между представителями двух разных социальных классов, широкий кругозор действительно можно считать чем-то стоящим внимания. Люди вокруг, по мнению Чонгука и его старшего брата, стали невыносимо пресными, сосредоточенными только на нескольких важных вещах, что ставит их вровень с животными: как бы найти себе того, кто сможет продолжить род, и как бы отыскать для себя место проживания намного лучше того, что есть сейчас. И нет ничего хуже того, что среди двух этих жизненных целей фигурирует человеческая мелочность с жаждой власти.
Планета… истощилась. Изжила себя как мир, где можно существовать и без страха производить на свет детей: кто знает, быть может, именно поэтому природа сыграла с людьми злую шутку и теперь выносить ребёнка, наследника, способна далеко не каждая здоровая женщина, а тех людей, которые не имеют возможности оплатить себе достойное лечение в дорогих нынче больницах, проще говоря — челядь, поразило страшным и странным вирусом не только тотального бесплодия, но и короткой жизни: редко кто из ныне живущих вне правительственно-аристократической касты, может дожить и до тридцати лет, и это передаётся вместе с генетическим кодом. По этой причине, как и по причине сохранения крови и рода, члены элитных семей с такими людьми в брак не вступают, предпочитая вон той симпатичной безродной красавице собственную двоюродную сестру не первой свежести, что, увы и ах, помимо долгой жизни повлекло за собой ряд врождённых патологий и, как следствие — вымирания человеческой расы.
Многие умы, что именуются диванными философами, разделяются на два лагеря: первый мыслит просто и радужно — природа сама даёт толчок самому умному и могущественному виду из всех ныне существующих (или найденных) к тому, чтобы они искали иные пути отступления и выживания, ибо не всякое ЭКО даёт желанные плоды. Другие же, напротив, сидят и рассусоливают ту самую тему о неминуемом конце света, но все мнения сливаются в одно — нужно что-то делать и искать варианты.
Истощение природных ресурсов планеты вынудило человечество совершить невероятный скачок в технологическом развитии: каждый старался построить те высотки, что могут защитить от радиации, каждый старался выцарапать себе кусочек того, что поможет обустроить зону комфорта, что спровоцировало появление невероятных звездолётов, что в шаге от того, чтобы именоваться сверхзвуковыми, оружия, что страшнее ядерного. Едва ли не все деньги мира были брошены на то, чтобы найти выход из сложившейся патовой ситуации.
И его нашли. Не так быстро, как могли бы, спустя долгие-долгие годы поисков и ошибок, пока человечество металось по космосу в поисках планеты, пригодной для жизни, но судьба дала людям возможность почувствовать себя теми, кто сорвал джекпот, даруя им планету совсем недалеко от их родной, как оказалось.
Планету, которую учёные окрестили как ХZ1, что внешне почти не отличается от той Земли, которая была раньше, до того, пока люди её не уничтожили почти до основания.
Планету, что оказалась не просто той самой, но и с приятным сюрпризом, таким, что породил на свет чуть больше устоев, чуть больше мрака и необычных для предыдущих поколений правил, таких, с которыми Чонгук и его старший брат, рождённые от одной женщины, что не пережила последние роды, впитали с самого первого вдоха.
— Ты идёшь? — интересуется Хосок несколько устало. — Я заебался тебя ждать. Красивый, красивый, уймись.
Чонгук фыркает насмешливо, а потом, напоследок, поправляет воротник, самый последний раз смотрит на себя в зеркало и стабильно остаётся довольным: не зря его считают красивейшим человеком в современной Корее.
— Отец сказал, что если не прокатит с этими крошками, то нам сделают подарок, — усмехается младший.
— Подарят по иксзеду? — фыркает Хосок, отлепляясь от чёрной стены, на которую облокотился в ожидании. — Не удивил. Удивляет, скорее, тот факт, что нам уже двадцать и двадцать два, а у нас их до сих пор нет.
Традиции и правила, они до боли просты: планета XZ1 оказалась населена человекоподобными существами, что, по оценке учёных, живут в другом летоисчислении и по этой причине находятся на стадии развития земного двадцатого века. Здоровьем слабые, а от людей их отличает наличие кожи густого, насыщенного синего оттенка, а так же одна небольшая особенность: вынашивать потомство у этой расы способны что мужчины, что женщины, смотря, кто и как вступит с другой особью в половой контакт. Но, что любопытно: если оплодотворить иксзеда человеческим сперматозоидом, то в большинстве случаев людской ген будет являться единственно доминантным и подавит ДНК другой особи, вследствие чего рождается обычный долголетний человек. Проблема в том, что процент этот составляет не сто, но девяносто, и тогда рождается нелицеприятный гибрид, а сразу после рождения человеческого ребёнка иксзед обречён на мгновенную гибель — здоровье у них действительно ни о чём в сравнении с даже покачнувшимся здоровьем землян.
Человечество планету XZ1 сделало от Земли напрямую зависимой, поработило и задавило собственными мощью, прогрессивностью и умом, но существа, её населяющие, до сих пор — на вес золота, тот самый расходный материал, который тратят очень осторожно, в то время как цена на них является действительно заоблачной и вносится непосредственно в фонд Всемирного банка, который работает на благо процветания человеческой расы. Если иксзед родит гибрида, его ещё можно будет спасти, но от одной особи можно получить лишь одного наследника, и это плохо выравнивает человеческие шансы на жизнь, и это уже не говоря о банальном браконьерстве и проституции, несмотря на то, что они, вроде бы как, караются по закону. Каждого иксзеда, попавшего в руки правительственных каст, обязательно чипируют, но как много прошло мимо обязательной операции, одному только богу известно, а его, как принято считать, не существует.
Обычно иксзедов дарят богатым наследникам правительственных каст и ближайшим к ним людям: Чонгук помнит, что отец Намджуна, к слову, рождённого от такого же иксзеда, уже распрощался со вторым синекожим, вытрахав из него пару гибридов бело-синей раскраски, которых выкинул куда-то в общество челяди. Тот, по его мнению, «оказался неспособен принять его внушительный орган», и потому Ким-старший, будучи советником отца Чонгука и Хосока, «выцепил» себе третьего — мальчишку, вроде бы как, молодого и, если верить тем, кто как раз перевозкой иксзедов занимается, красивого, как ангел из Библии.
Красивые игрушки.
Приятные глазу, от и до зависимые от твоих желаний рабы, с которыми ты можешь беспрепятственно заниматься сексом, рожать наследников, подкармливать и вытаскивать в свет, дабы показать, насколько ты в действительности много значишь в обществе. Иметь иксзеда — престижно. Немного затратно, но везде есть свои минусы, а Чонгук и Хосок, как и любые другие правительственные выкормыши, не знают к ним другого отношения, кроме наплевательско-потребительского и даже с ноткой брезгливости.