***
— Она страшная, — шепчет Хосок прямо на ухо при виде яркой и ухоженной, но очевидно крашенной блондинки в дорогом брючном костюме чёрного цвета, что сидит на диване, лучезарно улыбаясь их отцу, который ко входу сидит спиной. — Надеюсь, твоя. — Ты такой добрый, — фыркает Чонгук негромко. Барышня, собственно, слишком увлечена тем, чтобы задобрить их папочку, а потому на потенциальных женихов внимания обратить ещё не успела. — И она не страшная. — У неё лицо хищное. По ней видно, что сука. — Она просто знает себе цену, это и видно, — успевает ввинтить младший Чон за секунду до того, как отец поворачивается к ним и расплывается в подобострастной улыбке. — А вот и мои мальчики! — хлопнув в ладоши и позволив морщинкам собраться в уголках глаз, говорит никак иначе, как Чон-хённим, не называемый. — Чонгук, Хосок, знакомьтесь: очаровательная Чеён. — Добрый день, очаровательная Чеён, — улыбнувшись криво, ни разу не радушно здоровается хён, вызывая у Чонгука тихий смешок. — Как погодка? — Неплохо, — она азиатка (естественно) и у неё хирургически изменён цвет глаз на голубой, но при этом она красит волосы классической системой: Чонгук отмечает слегка отросшие тёмные корни. Возможно, ей не хватило денег, чтобы изменить ДНК-структуру собственных волос на теле, которых, в теории, у неё быть не должно: вроде бы, современные технологии позволяют недорого, быстро и безболезненно избавиться от излишней растительности, он и сам такое с собой провернул пару лет назад. — Но могло бы быть и лучше: не люблю солнце. Провоцирует появление морщин. В воздухе зависает двойное заинтересованное: «И кому она?», но отец, очевидно, решает помучить, поэтому подзывает сыновей присесть на белые кресла, около которых мгновенно образуется специализированная расселина, что даёт возможность появления кофейным столикам, на которых — вау — Чонгук действительно обнаруживает кофе. Очевидно, отец решил отойти от своей любимой традиции распития виски в любое время суток ради этой очаровательной леди лет двадцати на вид. — Чеён — дальняя родственница китайской правительственной касты, — начинает Чон-хённим, кивком повелевая сыновьям сесть, и те подчиняются в привычной синхронности. — Закончила университет кибертехнологий, у неё отличные гены и прекрасная родословная, которая позволит нам объединиться с китайской кастой в этот сложный для всех землян период, — и, наверное, это могло бы показаться дикостью, что девушку рекламируют подобным образом, как какую-то вещь, если бы что Чонгук, что Хосок были хоть каплю заинтересованы в том, чтобы жениться: это ей нужно, в первую очередь, это она хочет стать членом именитой семьи, а им двоим, впрочем, неплохо и так: хён так и вовсе любитель спуститься с небес на землю без всяких вычурных нарядов и почесать языком с какой-нибудь простушкой-труженицей, которая отжила половину своей жизни и только рада прыгнуть на какой-нибудь член, пусть даже и без всякой надежды на продолжение — слишком очевидны хосоковы намерения переспать с кем-нибудь и поставить жирную точку, испарившись где-нибудь на горизонте, дабы, не приведи звёзды, не подхватить их местную заразу, хотя половым путём она, вроде бы, не передаётся (по крайней мере, Чонгук о таком не слышал), только генетически от матери к ребёнку. В любом случае, младший брат не припоминает таких моментов, когда открываешь глаза и думаешь: «Блять, жениться хочу, тепло бабе дарить хочу, хочу, чтобы у меня кровь пили» и никогда не замечал за своим старшим подобных изречений (проще поверить в то, что Чонгук когда-нибудь сам родит, чем в то, что Хосок когда-нибудь решит жениться по доброй воле). Поэтому всё, что происходит сейчас прямо у них на глазах — это чистой воды мерзкий розовый фарс, где девушку представляют как лот на аукционе. Неинтересно, но обязательно, а они, будучи наследниками правительственной касты Кореи, помимо разного рода плюсов имеют и ряд обязательств, что включают в себя многостороннее образование формата «даже если ты туп, ты будешь умным» и вот такое вот дерьмо, когда можно сморщить нос на очередную претендентку, а потом сказать отцу, что она недостаточно хороша лицом или родовита, или, быть может, у неё что-то с результатами анализов на плодородие не то, а, в таком случае, лучше действовать с улыбкой и обольстительным «мы с Вами свяжемся». Женщин немного. Хороших женщин — ещё меньше. Женщин, способных родить тебе твою плоть и кровь, ту, что будет твоей от и до — одна на десятки тысяч, и это ужасно, поэтому Чонгук не видит смысла в том, чтобы обсуждать погоду и морщины: просто скажите ему, сколько этой красавице лет, какие у неё родственные связи и сможет ли она родить ему через какое-то время, чтобы он выполнил эту свою миссию и вернулся к другим, куда более важным. Перед ним ещё слишком много нерасследованных горизонтов, а душа, на самом деле, горит количеством ещё пока не реализованных мечт. Чонгук тянется к знаниям и к чему-то новому перманентно и по-другому не может: любая осечка, даже малейшая остановка кажутся ему путём невозврата, когда двери пытливого человеческого ума закрываются с грохотом только для него одного. Чонгуку, на самом деле, в золотой клетке, которую в просторечье именуют ничем иным, как зоной комфорта, душно очень. Чонгук от новых эмоций и впечатлений зависим безумно, а потому всегда рад любым переменам, будь они хорошими или плохими — его мышление заточено под простую формулировку: если с тобой что-то происходит, значит, ты развиваешься, обрастая новым жизненным опытом. Хосок говорит, что Чонгуку будет тяжело жить, если он, конечно, протянет до того дня, когда станет высушенным временем немощным старцем, который даже ходить будет еле-еле: когда ты не можешь даже спокойно вдохнуть, очень сложно заниматься саморазвитием. Хосок говорит, что Чонгук может потерять вкус к жизни слишком рано, устав от этой бесконечной гонки за превосходство мозга над сердцем, а его собственной личности — над личностями окружающих его людей. Чонгук не может с ним спорить, но плывёт по течению, ведомый собственными невозможными амбициями, зная, что рано или поздно приплывёт туда, где, обернувшись на другой берег, поймёт: он лучше, чем многие, и он добился куда большего, чем могли себе позволить другие. Хосок, он… другой. Если Чонгук может сравнивать себя с камнем, что идёт вразрез волнам с угрозой пойти ко дну, то его старший брат — это та самая водная змея, что его обогнёт красиво, поддастся стихии, где нужно, и в итоге возьмёт своё в любом случае: оно само попадёт к нему в руки рано или поздно, ведь Хосок умеет ждать и не любит заморачиваться над поступками других, насмехаясь над склонностью младшего брата к бесконечной рефлексии. Хосок привык, что ему удобно сидеть на мягком кресле, но лучше, конечно, заплатить денег и купить новое, чтобы ещё мягче и ещё комфортнее, и в этом их с братом разница. По этой причине, как и по великому множеству других, Чонгук на эту Чеён смотрит, не мигая, в надежде, что она просто сама встанет и выйдет за дверь. Разумеется, рано или поздно ему нужно будет жениться — это не обсуждается даже, но не сейчас, не сегодня, не с ней, пусть в ней и нет ничего такого, что вызывает отторжение. Эта девочка выглядит очень умной, на самом деле, и сейчас просто нервничает, вот и говорит про дурацкие морщины, о чём уже наверняка пожалела — не пожалеешь здесь, когда Хосок фыркает громко на фразу отца, а потом окидывает блондинку с ног до головы и вскидывает бровь с острой улыбкой: — Отец, не томи, кому из нас двоих на шею упадёт этот камень? Чон-хённим и сам прячет улыбку в кулаке, после чего откашливается и — звёзды — смотрит на младшего сына в упор, и это вместо тысячи слов. Чонгук уважает правительственную касту Китая, это бесспорно, но не уважает определённого рода обязательства, которые на него вешают прямо сейчас, хотя ему только-только исполнилось двадцать. — Чонгук, дорогой, я считаю, что вам с Чеён лучше познакомиться поближе, не находишь? — и в тёмных отцовских глазах он видит, что у него, на самом деле, вовсе нет никаких вариантов для отступления, потому что тот уже всё решил, быть может, даже раньше, чем вообще увидел эту девушку.***
Это всё… дико, понимает Тэхён, открывая глаза и с ужасом находя себя в полумраке грузового отсека звездолёта: в университете на паре они разбирали средства перемещения в космосе, отработанные людьми едва что не до малейшей детали, и их даже водили на экскурсию к людям в форме, настроенным не совсем доброжелательно, но не имевших ничего против того, чтобы подчинённая раса развивалась хоть как-то, хотя вряд ли уже догонит разумом своих захватчиков. Тэхёна и его группу запускали в подобное помещение на той самой экскурсии, и он прекрасно знает, что прямо сейчас летит на Землю — туда, где начнётся его новое существование, но никак не чёртова жизнь. — Радуйся, что тебя забрали официально, а не браконьеры украли в какой-нибудь дорогущий бордель, — говорит ему сосед — мрачный, худощавый юноша с круглым скуластым лицом, белыми ресницами и волосами того же цвета. Обладатель низкого голоса, он смотрит на Тэхёна как на кусок чего-то не очень приятного, и это выбивает из колеи, потому что он ещё даже сделать ничего не успел, чтобы к нему так отнеслись. — Ненавижу ссыкунов, — бормочет юноша, хмуря белоснежные брови и упираясь взглядом в других напуганных иксзедов, что робко перемещаются по периметру огромного помещения, видимо, больным сознанием мечтая о том, чтобы выбраться, даже пусть и в открытый космос. — А вас тут — целый отсек. — Разве тебе самому не страшно? — робко интересуется Тэхён у неожиданного собеседника, неловко садясь на задницу и передёргивая плечами: здесь весьма холодно. — Ты даже не знаешь, кому тебя везут. — Тут уже все трещат об этом, но ни одно имя мне ни о чём не говорит. Знаю, что фамилия у него Чон, не больше. Этих Чон в Корее — задницей жуй. Тэхён фыркает негромко: парень выглядит настроенным серьёзно, если не сказать, агрессивно, и явно просто так себя в обиду не даст, несмотря на то, что выглядит худым, острым и угловатым. — Меня зовут Ким Тэхён, — говорит он негромко, откидывая с глаз пепельную чёлку и протягивая руку для рукопожатия. У незнакомца кожа, к слову, куда тоном бледнее, чем у самого Тэхёна: даже как-то неловко становится от того, что видно каждую сеточку тёмных вен собеседника. Парень смотрит на него, как на дерьмо. — А тебя… — подсказывает он незнакомцу правило хорошего тона, и тот вздыхает с раздражением и глаза закатив, после чего цепляется за его пальцы своими холодными, длинными и узловатыми, и произносит, будто нехотя: — Юнги. Мин Юнги.