***
Небольшой космолёт с бело-серебристым гладким корпусом, приземляющийся на личную площадку отца, становится для Хосока полнейшей неожиданностью: он даже привстаёт со стула и отставляет в сторону стакан со свежевыжатым апельсиновым соком, пить который каждое утро вошло в его привычку — ничто не будит лучше, чем ударная доза фруктозы по венам. Хотя, кто знает, быть может, именно вид незнакомого средства передвижения за большим панорамным стеклом, способен возыметь подобный эффект. Но не производит такого впечатления, какое Хосоку дарует откинувшийся трап и появление людей в форме, сопровождающих двоих… Хосок трёт глаза. Он знал, что это рано или поздно случится, но никак не думал о том, что в ближайшее время он увидит иксзедов в непосредственной близости, фактически — рядом с собой, но глаза не могут обманывать, и эти двое юношей с тёмно-синей кожей, что выглядят так одинаково и разно в одну и ту же минуту, не могут быть какой-то неведомой галлюцинацией. Оба щуплые, светловолосые и худощавые — это Хосок видит просто прекрасно, потому что вид его окон выходит аккурат на личную площадку отца; но вместе с тем один, тот, что повыше, выглядит испуганным, а на лице второго читается плохо скрываемая (нескрываемая) агрессия и ненависть ко всему живому: Хосоку прекрасно видно отсюда, как воинственно и упрямо поджаты тонкие губы, а белые брови насуплены, в то время как глаза прожигают всё вокруг неконтролируемой яростью. Интересно, кому из них двоих достанется этот дикий зверёк? Стоит ли старшему брату начинать подтрунивать над младшим, гнусно и низко шутя о том, что для того, чтобы трахнуть этого парня, нужно будет накормить его снотворным от пальцев ног до кончиков ушей? Или же ему стоит себе посочувствовать, потому что на тонкой шее этого парня, переливаясь в солнечном свете, он замечает тонкую полоску ошейника из тех, что проводят ток? Буйный, значит. Пожалуйста, пусть он достанется Чонгуку. Тот сможет найти подход, если захочет: хоть пряником, хоть кнутом, но поломает характер этого норовистого парня. Хосок… не такой. Хосок не любит бороться, считая, что противостояние характеров, как и любой спор — гиблое, ни к чему толковому не приводящее дело, которое лишь только тратит эмоционально-психические ресурсы. Хосок с ним не справится. Хосок не заинтересован, понятно? Ровно до того самого момента, пока не видит, как мальчишек грубо вталкивают куда-то в лифтовый холл, а тот, что повыше, спотыкается нога об ногу у самого порога, и вид у него при этом настолько беспомощно-покорённый, что сердце щемит. Хосок, наверное, идиот, и не быть ему политиком, потому что не может он смотреть равнодушно на то, как принижают тех, кто, как говорят, привык к подобным вещам: это физически больно — понимать, что вряд ли этот парень, что с ошейником на шее, сам по себе такой псих, каким кажется. Просто осознание того, что у каждого из этих двух где-то там, за звёздами, остались те, кто дорог и у кого их забрали, как бездумных животных, чтобы привезти сюда и… Страшная мысль, выливающаяся в простое и лаконичное «убить впоследствии», болезненно спотыкается о рассудок и вынуждает замереть, прикоснувшись к холодному стеклу кончиками пальцев. Отец обещал организовать «подарки» — легко догадаться, какие, особенно, если эта девчонка, Чеён, не сможет иметь детей, и тогда на помощь должен будет прийти некто такой, который точно сможет. Хосок видел иксзедов — у отца Намджуна их было аж два — и знает, что у них у всех конец, к сожалению, один: либо они рожают человеческого ребёнка и погибают сразу, либо рожают гибрида за гибридом и погибают, как износившийся механизм, и не бывало на его опыте такого, чтобы хоть одна душа их пожалела. Будто иксзеды — это что-то неодушевлённое, игрушки и рабы, не способные чувствовать и переживать. Будто им и умирать-то нестрашно. Почему-то Хосок в этот момент хочет так сильно, чтобы тот парень, который диковатый и в ошейнике, Чонгуку ни за что не достался. Почему-то Хосок в этот момент думает о том, что, быть может, перестанет верить в человечество, когда эта жажда жизни и борьбы в светлых глазах невозвратно потухнет, а Чонгук, он непременно сможет этого парнишку сломать пополам и подчинить — он слишком хорошо знает своего брата, как и эту его черту, когда вся любовь младшего достаётся только старшему, потому что другие, по его мнению, просто не достойны. И вздрагивает невольно, когда тот самый строптивый парень поворачивает голову, будто чувствуя на себе чужой изучающий взгляд, и почему-то мгновенно находит источник, впиваясь Хосоку в самую душу этими своими невозможными глазами, в которых ничего не читается, кроме простого желания жить, которое ощущается ледяным прикосновением по коже, но ровно до того момента, пока один из людей в форме не толкает незнакомца в спину, вынуждая тоже споткнуться, и не ослепляет старшего Чон солнечным бликом. Не сразу он понимает, что конвоир держит в руке маленький серебряный пульт, а когда этот нехитрый факт приходит ему в голову, становится слишком поздно: сопровождающий жмёт на невидимую для него кнопку, и синекожий парень, закусив губу, явно крик сдерживая, падает, как подкошенный, коленями на гладкую поверхность площадки, а потом и лбом в неё утыкается, явственно всем телом вздрагивая. Хосоку не быть политиком, потому что он идиот, наверное, и думать наперёд ему очень сложно, но тело делает рывок раньше, чем голову догоняет мысль, а оконное стекло быстро отходит вниз от удара на кнопку кулаком, обтянутого в чёрную перчатку. — Прекратить! — собственный голос кажется чужим, когда он выкрикивает это, нет, выплёвывает ядом прямо в конвоиров, которые замирают, как и тот, другой пленный, что уже упал на колени перед товарищем, не в силах прикоснуться — очевидно, сила тока внушительная. Хосок видит, что его приказа слушаются немедленно: тот, что в ошейнике, обмякает лицом в землю, но не двигается с места. — Кто разрешал?! — между ними не такое большое расстояние, чтобы люди отца не расслышали хоть одного его слова; чтобы сам Чон не заметил, как преобразились лица под прозрачными забралами, озарившись тупой растерянностью. — Начальник космолёта, Чон-хённим! — громко отчитывается один из двух сопровождающих. — Кому везут этих… — едва не говорит «людей», но вовремя осекается. — Иксзедов? — Подарок Вашего отца для Вас и младшего брата! — И Вы смеете причинять вред тому, что является собственностью правящей касты? — парень в ошейнике поднимает затуманенное болью лицо, но вот только больно почему-то ещё и Хосоку. — Он не слушается, хённим! — Он и не обязан вас слушать, он не является вашей собственностью! Кому его привезли? — рявкает он, всё же не удерживаясь и нервно постукивая по каркасу подоконника так, чтобы никто из присутствующих не заметил его невроза. Выражения лиц этих ослов — просто вместо тысячи слов. Двое сопровождающих переглядываются между собой, явно тушуясь, и Хосок понимает всё куда раньше, чем один из них шумно откашливается и неуверенно произносит: — Вам.***
— Ты в порядке? — шепчут справа, и Юнги со стоном мученика открывает глаза, хмурясь от полумрака незнакомого помещения и с разочарованием понимая, что этот неловкий парень, с которым он невольно контактировал весь перелёт и переезд, всё ещё находится подле и уже явно никуда, как по волшебству, не исчезнет. Наоборот: сидит, сверкает глазами обеспокоенно, а лицо-то как вытянулось, едва не ревёт, за запястье цепляется. — Что произошло? — во рту будто кошки нагадили, а сухость в глотке — просто пиздец. Поморщившись, Юнги неловко принимает вертикальное положение, и с удивлением обнаруживает себя в нижнем белье и на какой-то незнакомой одноместной кровати, явно хорошего качества, и в небольшой комнате, обитой светло-серыми панелями. Паренёк этот, Тэхён, сидит рядом на стуле, и вовсе не выглядит побитым жизнью, по крайней мере, физически: светлые волосы ещё сыроваты, а ещё от него веет лёгкой ароматной отдушкой — очевидно, пока он тут валялся в отключке, его новоприобретённый балласт успел сходить в душ и смыть с себя всё дерьмо прошедшего дня. — Тебя снова ударили током, — сообщает это недоразумение, опуская глаза. — Я понял. А дальше-то что? Где мы? — мазнув взглядом по пространству, он неожиданно обнаруживает небольшой прикроватный столик с оставленными на нём обезболивающими, лёгкой закуской в виде сандвичей (уже изрядно потрёпанных, очевидно, Тэхён уже приложился к съестному) и большому графину с водой и наполненным стаканом рядом, который он хватает жадно, пролив без малого треть, и осушает за несколько больших, жадных глотков. — Осторожно, подавишься! — взволнованно восклицает Тэхён, но, получив свою порцию полного ненависти взгляда, вздыхает (впрочем, без нотки былого страха) и смотрит прямо. — Нас… тебя спас Чон Хосок. Открыл окно и воткнул этим ублюдкам по первое число, а потом ты потерял сознание, а он распорядился, чтобы меня проводили, а тебя перенесли сюда. Это как гостевая комната, как я понимаю. Здесь есть душ, и им можно воспользоваться. Чон Хосок. Это имя Юнги уже где-то слышал, и теперь не то, чтобы рад, но, по крайней мере, знает, как кличут то худое черноволосое нечто, что казалось силуэтом, торчащим сначала в окне, а после — уже из него, едва, что не сыпля проклятиями в адрес его конвоиров. Если быть точным, он даже не был уверен, что этот парень хоть пальцем о палец ударит, чтобы как-то поправить ситуацию, однако жизнь не перестаёт его удивлять. Впрочем, жизнь Юнги слишком хорошо потрепала, чтобы он неожиданно проникся глубокими любовью и расположением в адрес человека только потому, что тот решил прекратить его мучения — рано или поздно эти ублюдки бы всё равно наигрались и оставили его в покое. Но это было, бесспорно, приятным сюрпризом. Чон Хосок. — Где я уже мог слышать это имя? — задумчиво роняет Юнги, нахмурив брови и изучая осветившееся знанием лицо Тэхёна, что не может не вызвать усталый вздох. — Ну? Я вижу, что у тебя есть ответ на этот вопрос. — Тебе ответить конкретно на него или просто сказать, кто этот человек? — аккуратно интересуется новый знакомый, и почему-то именно в эту секунду Мин хочет дать ему по смазливой мордашке так сильно, что руки начинают невольно чесаться. — Мне. Нужен. Полный. Ответ, — чеканит. — С твоего позволения. — Впервые, я думаю, ты услышал это имя тогда, когда мы выходили по трапу на космодроме Сеула. Это — один из двух наследников правительственной касты Кореи, тот, что старший. Чон Хосок, — Тэхён вздыхает и отводит глаза. — Тебя привезли ему, Юнги. Юнги чувствует, что у него застывает лицо. — Но он, кажется, хороший человек! — восклицает недоразумение поспешно, и даже изволит пытаться улыбнуться ободряюще. — Он спас тебя. Прекратил твою пытку, а потом поместил тебя в комфортные условия. Разве это говорит о нём плохо? — Послушай, Тэхён, — Юнги вздыхает, а потом запускает пальцы в белые волосы. — Ты вообще знаешь, для чего людям такие, как мы? Парнишка губу закусывает и опускает взгляд в пол. Знает. Разумеется, знает: об этом на XZ1 в курсе абсолютно все, даже умственно отсталые. Но Юнги всё равно считает, что ему необходимо продолжить. — Тебя здесь никто не будет любить, ясно? Ты будешь красивой игрушкой, символом богатства для этих ублюдков, а потом тебя трахнут. Потом в тебя кончат. И тебе повезёт, если ты родишь человека: хотя бы сдохнешь почти сразу же, пусть и в муках. Но, как вариант, ты будешь рожать гибрида за гибридом, и сначала истощишься, заболеешь анорексией, а затем тебя подключат к искусственному питанию. Возможно, ты родишь второго, и ещё будешь свидетелем того, как твоего ребёнка отдают куда-нибудь в трущобы, если не выбрасывают на улицу. А потом ты забеременеешь третьим и превратишься в овощ, Тэхён. Овощ, который перестанут поливать даже раньше, чем он загнётся сам: ты всё равно сдохнешь. Ни один иксзед не рожал от человека больше трёх гибридов. Так что, разумеется, они поместят тебя в комфортные условия. Но не думай, что это будет любовь. Ты обречён на гибель. В комнате повисает гробовая тишина. — И я теперь, — роняет Юнги, прикрыв глаза. — Тоже обречён.