Ad delectandum (Для удовольствия)

      Чонгук знал, что это рано или поздно должно было случиться: идиотизмом было бы думать, наверное, что Пак Чеён умрёт от того, что захлебнулась собственной желчью и ревностью, трясясь как мелкая декоративная собачонка, которых так любят многие девушки. Чонгук знал, что рано или поздно она въедет сюда, в резиденцию Чон, со всеми своими вещами с одной определённой целью: попытаться сковать его прочными узами фиктивного брака, который ему навязали, что ни от кого не секрет, но почему-то пребывая в строгой уверенности, что он будет обязан любить её и только её одну.       Чонгука от Пак Чеён немного тошнит, и вовсе не потому, что она истеричная — Хосок тоже может психовать по любому мало-мальски важному поводу, а ещё от резких звуков едва, что не до потолка подпрыгивает. Вовсе не потому, что она фальшивая, насквозь прогнившая и искусственная, желая казаться той самой, что ему уж наверняка подойдёт. Вовсе не потому, что она не может дать ему детей, в конце концов.       Чонгука от Пак Чеён немного тошнит, потому что воротит от себя самого: она, в принципе, красивая, и не требует от него ничего такого, чего бы не хотелось любому другому нормальному человеку — искренности, честности, понимания, немного любви. Чонгук, он честен с собой, и с ней искренен тоже, вообще-то, но от того ему и дурно, поскольку это — только первые два пункта из нужного списка, но всё, что у него для неё есть.       Он честно в ней не заинтересован ни капли.       Он искренно презирает фиктивные браки.       Он не понимает, как она может требовать от него чего-то ещё, потому что и без того получает то, о чём не каждая может даже подумать: титул, власть, деньги, славу — змея амбиций её должна быть сыта и довольна, однако Чеён этого ни хрена не достаточно.       Он не любит её, и не собирается этого скрывать с самых первых секунд, веля выделить ей отдельную спальню, там, подальше от его собственной, где за соседней дверью, имея одну смежную стену, спит тот, кто Чонгуку может дать куда больше.       Чонгука от Пак Чеён немного тошнит, и вещи её, которые роботы-грузчики перевозят с космолёта к лифтовому холлу под покровом ночи, вызывают у него отторжение.       Чонгука от себя самого воротит так сильно, потому что весь он, с ног до кончиков чёрных волос, пропах запахом Ким Тэхёна, к которому не подходил целых три дня, давая передышку не только ему, но и себе. За эти три дня он пытался привести мысли в порядок и понять, от чего его так неистово кроет, а в мозгу поселилось стойкое ощущение двойственности, но эти семьдесят два часа ему ничего не дают, кроме нового повода для невроза да жгучего жжения между собственных ног, когда он думал о стройном истерзанном теле.       Чонгука никогда не привлекало насилие, но почему-то так сильно хочется, чтобы Ким Тэхён посмотрел на него своими больными глазами серо-голубого цвета и крикнул одно простое «ненавижу тебя». Чонгука бы тогда отпустило, что гелиевый шарик в безграничный небосвод, честное слово.       Но Тэхён не говорит.       Только смотрел на него последний раз, и шептал это своё «извини, Чонгук», будто Чонгуку и без этого нормально, не больно, не странно и не хочется кричать от сжирающей заживо ненависти к себе самому.       Лучше бы ненавидел, чем жалел непонятно за что.       Лучше бы кричал, вырывался, кусался, чем смиренно принимал то, что имеет.       — Как ты можешь так жить, Ким Тэхён? — вырывается тихое, почти неслышимое, вместе с сизым сигаретным дымом, уносится ветром, гуляющим по пустой запасной лётной площадке, тянется вверх, туда, где сияют миллионы тысяч удивительных звёзд.       Чонгук не хочет думать об этом, но, глядя на них, всё равно позволяет в голове пронестись мысли о том, что эти самые звёзды, кажется, подсвечивают одни больные глаза.

***

      Он наблюдает за ним эти три дня с какой-то отрешённой заинтересованностью: вроде бы, и не любопытно ни чёрта, но с другой стороны — хочет знать ответы на все свои такие разные почему.       Почему не обижается?       Почему не ненавидит?       Почему смирился?       Почему цепляется за жизнь так отчаянно сильно, что до дрожи в низком голосе, до покорности этой дурацкой, которая убивает в Чон Чонгуке всё живое одним только выстрелом, на поражение?       Почему Чонгука рвёт изнутри горьким, непонятным ему ощущением?       Эти три дня для него были пыткой. Своеобразной проверкой на прочность, которую Чонгук провалил, чувствуя жжение в собственных ладонях каждый раз, когда видел Ким Тэхёна в одном из экранов нескольких десятков камер, установленных по всей резиденции, предварительно выдворив из помещения людей, которые обеспечивают безопасность в помещении. Чувствуя горечь желчи на нёбе каждый раз, когда втыкал в ухо беспроводной наушник и слушал.       Он ожидал увидеть, всё, что угодно: от разработки плана побега до невидимых никому истерик.       Он ожидал услышать всё, что угодно: от воя раненым животным, до едкой ненависти в сторону прислуги, которая не сделала ничего плохого.       Но поразился.       В том смысле, что первым, о чём попросил Ким Тэхён у молодой служанки, невозможно дальней родственницы ответвления от японской правящей касты, были бумажные книги, а ещё лучше, чтобы и учебники, плевать, по какому предмету. И попросил так стыдливо и робко, будто просил привезти ему ребёнка с целью удовлетворить сексуальное желание.       — Но зачем Вам книги, хённим? — удивлённо хлопая глазами, поинтересовалась недалёкая девушка, но Чонгук уже понял и даже позволил себе застонать в тишину, сжимая наушник пальцами столь сильно, будто принял решение превратить его в пепел.       — Я не хочу деградировать, — и Чон видел эту опущенную светлую голову, услышал смущение в голосе. — Если я не узнаю что-то новое, то мне очень пусто. Я люблю учиться. Привык учиться.       Японка сказала, что у Чонгук-хённима есть своя коллекция бумажных книг, и она попросит у него разрешения на их эксплуатацию, даже не подозревая, что Чонгук-хённим уже разрешил.       Вторым вопросом Тэхёна сразу после того, как он получил то, что хотел, было простое «а есть ли здесь тихое место, где я смогу заниматься?», что выбросило служанку то ли в осадок, то ли в другую галактику.       — Здесь есть застеклённый сад, Тэхён-хённим.       — Могу ли я его посещать? — и этот правильный вопрос с размаху ударил Чонгука по яйцам не хуже жёсткого носка ботинка.       — Я спрошу у Чонгук-хённима. Если он позволит...       Хённим позволяет.       Третьей просьбой Тэхёна были письменные принадлежности.       И на этом его потребности кончились.       Чонгук за ним наблюдал три дня: в саду, в спальне, даже в уборной, силясь найти ответы на свои такие разные «почему».       Семьдесят два часа своей жизни убил на то, чтобы понять, что же ты такое, Ким, сука, Тэхён.       Но ни к чему не пришёл.

***

      — Смотрел ли ты когда-нибудь на человека и думал ли ты о том, что творится в его голове?       — Предположим?       — Я часто смотрю на тебя в таком ключе. Просто, чтобы ты был в курсе.       — Не то чтобы я хотел знать продолжение...       — Не то чтобы я хотел держать тебя в неведении, ведь я выражаю своё мнение, а здесь у нас тут свобода слова.       — Ты залез в кодекс о правах человека?       — Разумеется, я залез. Что мне ещё тут можно делать?       — Только законы читать, разумеется.       — Именно.       — Ты не человек, Юнги. Этот кодекс не имеет на тебя юридического воздействия.       — Я человекоподобный, и это проблема вашего правительства, что оно не учитывает такие мелочи.       — Не хочу тебя расстраивать, но иксзедов современное общество держит на условиях рабов.       — Это не отменяет у нас свободу слова, Чон Хосок.       — Пожалуйста, просто замолчи.       — Но вернёмся к насущному.       — К чему?       — К твоей голове.       — К моей голове?       — Да, к твоей голове. Знаешь, что я думаю о ней?       — Не хочу знать, я же сказал.       — Она мне нравится.       — Что?..       — Ну, она красивая. Симпатичная. У неё благородная форма...       — За что мне это?..       — Причёска тоже неплохая, я считаю...       — Просто, за что?..       — Лицо тоже красивое. Но ты похож на девчонку.       — Девчонку?!       — Да, ты похож на девчонку. Я бы мог вдуть тебе в темноте. Ошибочно, разумеется.       — Иди на хуй, Юнги.       — Не сегодня и не на твой. Давай лучше вернёмся к твоей голове. Она красивая, да. Но пустая. Ты глупый, Хосок.       — Спокойной ночи, Юнги.       — Сладких снов, дорогуша.