Ad delectandum (Для удовольствия)

      Если охарактеризовать жизнь Мин Юнги до того момента, когда его существование переломилось на привычное «до» и мучительное, нестабильное «после», то слово подберётся простое — «нормально».       Повседневные будни Юнги, как и детство с отрочеством, ничем не отличались, по его нескромному мнению, от будней окружающих его друзей: рождённый в однополой семье среднего достатка, он воспитывался в здравой строгости, но той, которая в самом детстве ещё воспринимается просто проявлением любви и заботы о собственном ребёнке.       Юнги никогда не наказывали, если он что-то нечаянно разбивал, делая разграничение между случайностью и нарочным — к слову, к шалостям он тоже был равнодушен, в силу своего воспитания любя спокойные игры, даже в юном возрасте давая себе отчёт в том, что если проснулся раньше родителей в выходные, то нужно иметь совесть и занять себя игрушками, чтобы те могли отдохнуть после тяжёлой рабочей недели. Его никогда не сравнивали с одноклассниками, поощряя достоинства, но прививая нормы морали: нужно помогать тем, кто слабее, любить животных, усердно учиться и тренировать мозги.       В школе у него не было проблем с какими-либо предметами или сверстниками — он часто был дружелюбен и никогда не проявлял агрессии. Как и многие, впервые занялся скомканным, но защищённым сексом, будучи подростком, не видя ничего зазорного в том, чтобы начать встречаться с представителем своего пола. Его жизнь была настолько устоявшейся и прагматичной, что, провстречавшись со своим одноклассником целых два года, почти что до самого выпуска, он с ним безболезненно расстался, оставаясь в тёплых отношениях. У него были амбиции, были планы на будущее: рисовать и проектировать у него получалось просто чудесно, и он хотел выучиться на архитектора.       А потом всё сломалось.       В тот день Юнги пришёл с выпускного экзамена, и не нашёл в квартире ничего, кроме разрухи и следов борьбы.       И трупа одного из отцов.       Те адские сутки были сумбурными. Было вокруг много иксзедов-соседей, которые говорили о том, что люди вломились в их дом с целью забрать его родителей на блядскую Землю. Говорили о том, что оба оказали сопротивление, и, чтобы второй был сговорчивее, убили одного. Всё это напоминало один большой водоворот какого-то агонического безумия, полного трепетной жалости соседей и вздохов «эх, такой хороший мальчонка, да без родителей», что Юнги начало от этого тошнить уже через пару часов немой истерики.       Это был ужасный период, когда понимание и ужас мешались со жгучей долей неприятия, заставляя глубоко внутри поднимать голову нечто большое, чёрное и разрушительное, изнутри разламывающее — ощущение было такое, что весь он осыпается на землю без шанса на восстановление после.       Юнги забрали к себе в другой город бабушка с дедушкой.       Юнги сломался вдоль, поперёк и навылет, забил на учёбу, мечты и амбиции, потерял контроль над собой и так оказался в оппозиционной группе, которая вылавливала этих ублюдков, которые зарились на их семьи и соотечественников. В нём не осталось чего-то такого, что заставляло думать о том, что у тех людей тоже могли быть семьи и дети — у его родителей тоже был он, а, главное — множество целей впереди, но это всё было разрушено, сломано и искалечено блядским навязанным порядком, который устраивал только тех, кто сильнее.       Юнги возненавидел людей, по его мнению, очень заслуженно, и ненависть эта по отношению к ним стала тем самым одним, что им двигала дальше, и дальше, и дальше, туда, в черноту, потому что не было чувства приятнее, чем ощущать, как утекает жизнь из очередного зазевавшегося человека из-за его сильной хватки на горле. Их ловили, как мышей, но они всегда убегали; многих, конечно, уже не вернуть, но никто не сожалел о гибели товарищей больше положенного, потому что смерти эти были во имя великой цели, ведь люди пришли к ним, чтобы эксплуатировать и уничтожать, и пусть бабушка с дедушкой плакали и молили перестать, он чувствовал в себе определённого рода потребность: если все на этой планете смирятся с тем, что происходит, то как скоро их всех перебьют, не оставив и шанса?       Как скоро эта планета перестанет бороться? И если не он, то кто постарается восстановить хоть небольшую толику справедливости, ведь все те, кого они уничтожили, словно бешеных собак, могли забрать кого-то из близких?       Любого.       Так что Юнги никогда ни о чём не жалел: ни о том, что недоедал, ни о том, что иногда не спал по нескольку суток, потому что вся его жизнь, всё его существование сосредоточились лишь на одном, что казалось самым важным на свете: убийстве тех, кто впоследствии может убить его самого.       Так он дожил до двадцати лет.       А в двадцать случилось нечто такое, что смеяться и плакать хочется: он всего лишь шёл по улице вечером, направляясь в продуктовый магазин, так как бабушка собиралась испечь торт, а он, как никудышный, но любящий внук, вызвался купить для него ингредиенты, и эти черти появились словно из ниоткуда.       Он даже сделать ничего не успел: один против пятерых человек и одного шокера.       А очнулся уже в грузовом отсеке космолёта и с бесчувственным Ким Тэхёном под боком, даже не подозревая, что с той самой секунды, когда тот откроет глаза, ему предстоит долгий и тернистый путь осмысления жизни, переоценки новых-старых ценностей, с которыми он жил последние несколько лет, и принятия того, что не все люди в этом мире — сволочи.

***

      — Ты в порядке?       Ким Тэхён, идя по коридору в сторону застеклённого сада с книгами в обнимку, вздрагивает от неожиданности и оборачивается на звуки чужого голоса.       Хосок знает, что сейчас выглядит очень не очень, стоя на пороге собственной комнаты в одних только пижамных штанах, утомлённый своими персональными (запретными) кошмарами, где главный ужас ситуации состоит в том, что ему снится Мин, чёртов, Юнги, сладко делающий ему минет, да ещё и с таким воодушевлением, что ванильно, липко и розово. И совсем не схоже с оригиналом: Мин Юнги из плоти и крови, кажется, будет скорее готов отгрызть ему этот член, нежели хоть один день провести без едких подколов и насмешек.       То ли дело Тэхён, которого прислуга прозвала солнышком: всегда дружелюбный, скромный и вежливый, он и сейчас ему широко улыбается — так, будто наконец встретил старого друга после долгой разлуки, и даже делает шаг навстречу, выглядя настолько счастливым, что под диафрагмой старшего из братьев Чон начинает жрать мерзкий червячок отвращения к себе самому, младшему брату, что насиловал этого мальчика несколько дней кряду, да и к человеческому роду в принципе, хотя последнее уже давно является чем-то таким, с чем Хосок живёт уже очень давно.       — В порядке, — говорит Тэхён с тихой радостью в голосе, от которой у Хосока в груди разливается доброе, почти невесомое тепло, вынуждающее улыбнуться в ответ так же лучезарно и тепло. — Ты как, Хосок-хённим? Выглядишь… — и иксзед заминается неловко, окидывая его взглядом своих ясных, серо-голубых глаз с ног до головы. У Тэхёна вообще, на самом деле, глаза удивительные, в них всё читается с первого взгляда, и сейчас, глядя в омуты, Хосок с удивлением понимает, что, да, тот действительно в порядке, насколько можно быть в порядке, правда, если твой хозяин — Чон Чонгук.       Но Хосоку всё равно немного спокойнее.       — Можешь называть вещи своими именами, Тэхён, — фыркает он, неловко ероша свои чёрные волосы. — Я выгляжу как кусок дерьма.       — Это вовсе не так, — хмурится юноша, перехватывая книги удобнее. — Я никогда не смогу сказать о тебе что-либо подобное. Ты красивый, Хосок, и даже если у тебя есть какой-то внутренний дискомфорт, ты всё равно остаёшься таким.       Он говорит такие вещи так просто и ясно, что в краску вгоняет, но в глазах читается стойкая уверенность в собственных словах, и Хосок понимает: Ким Тэхён действительно говорит то, что думает. Очень многие люди оправдывают этим свою грубость и нетактичность, но это — совсем не тот случай.       Тэхён как будто не умеет мыслить плохо и скверно, поэтому все его озвученные мысли звучат комплиментом, что говорит о чистоте его души.       Хосок, он очень дерьмовый брат, но ловит себя на мысли, что Чонгук этого парнишку совсем не заслуживает.       Впрочем, как и кто-либо ещё, потому что едва ли в этой Вселенной найдётся тот, кто сможет составить этому юноше достойную пару. Не родилось ещё таких же искренних и чистых сердцем существ, а потому — только и остаётся надеяться, что Чонгук не сломает этого мальчика пополам, нелицеприятно пройдясь по остаткам тяжёлой подошвой ботинок.       — Я тоже в порядке. Рад, что тебе разрешили читать и учиться, — мягко улыбается старший Чон и с удовлетворением отмечает, как улыбка Тэхёна становится шире, глаза начинают ещё больше сиять, словно невозможно далёкие звёзды.       И это удивительно, потому что безумно завораживает.       — Я так счастлив, — и Тэхён опускает светловолосую голову, внимательно разглядывая то, что держит в руках. — Правда счастлив. Для меня это очень важно, хённим.       И выглядит при этом настолько по-детски обрадованным, что Хосок не удерживается и смеётся негромко, а потом протягивает руку и треплет светловолосую макушку, с удовлетворением вслушиваясь, как Ким начинает тихо и счастливо смеяться, словно соскучившийся по прикосновениям ласковый кот.       Что за чудесный ребёнок, думает Хосок и отпускает этого ангела туда, куда он шёл, и Тэхён едва, что не вприпрыжку бежит в сторону застеклённого сада.       Жаль только, что ему суждено умереть.

***

      Чонгук с какой-то непонятной даже ему самому ненавистью вырывает из уха наушник и бросает на приборную панель, впиваясь глазами в картинку на экране, где Хосок, его Хосок, любимый старший брат, опора и поддержка, творит что-то непонятное вовсе не с его собственностью, а та, в свою очередь, реагирует на это открыто, тепло и как-то слащаво по-детски, что начинает невольно мутить.       У Чонгука в голове — пустота, а в груди ядом жжётся непонятное чувство, заполоняя дурацкую дыру в груди, от которой горько и остро, а ещё хочется кричать зло и до срыва голосовых связок.       Почему Хосок так ласков с тем, кто ему не принадлежит?       Почему этот синекожий с такой готовностью подставился под это уёбское прикосновение?       Почему Чонгуку хочется сломать кому-нибудь челюсть?       Почему?       Почему?       Почему?       — Вот ты где, — и он вздрагивает от манерного звонкого голоска, чтоб обернуться и увидеть блядскую Пак Чеён на пороге комнатки охраны. — Я с ног сбилась, пока нашла тебя, — дует накрашенные губы девушка. — Что ты здесь делаешь?       Чонгук не отвечает на этот вопрос. Просто вскакивает с мягкого чёрного кресла, возвышаясь над ней угрожающей чёрной скалой и с неким мрачным удовлетворением замечая в её голубых глазах страх.       — Что не так? — пищит эта пародия на человека.       — Я хочу тебя, — просто отвечает младший Чон и искренне наслаждается её удивлением. — Прямо сейчас.       Почему же так сильно хочется выть, а сердце, сбиваясь с ритма, выстукивает о рёбра слово «ошибка» азбукой Морзе?