***
Разум Чон Хосока смиренно вздыхает и поднимает белый флаг перед дурацкими мыслями, что въедаются в голову настолько сильно, что мучают его сознание двадцать четыре на семь и без шанса на вдох. Возможно, он неудачник, если хорошенько подумать: его брат, например, кажется, стал настоящим чудовищем, подаренный иксзед — это просто какой-то не совсем адекватный и почти невыносимый пиздец, который своё мнение суёт примерно везде и всюду, у Намджуна — единственного, блядство, друга — полный пиздец и запретная любовь, о которой Ким-младший рассказывает только Хосоку, потому что Чонгук никогда не поймёт, тем самым накладывая на старшего Чон определённые обязательства, так как секретов (даже чужих) у того от младшего брата никогда не было. Намджун любит иксзеда, которого тиранит его собственный отец, или как Вселенной ещё лучше показать Хосоку, что, в принципе, то, что он, кажется, влюблён в своего собственного — это не так уж и плохо. Юнги прямолинеен, неглуп и диковат, но хотя бы смешно даже шутит и идёт на контакт, пребывая в их резиденции уже вторую неделю, а отец пока всё ещё не задаёт старшему сыну вопросов касательно того, как обстоят у того дела с новой игрушкой. И вряд ли, наверное, задаст, потому что у него в приоритете Чонгук — тот самый Чонгук, который стабильно оправдывает все ожидания и даже издевается над несчастным светлым Ким Тэхёном так, как от него того требуют. Чонгук ебанулся, а Хосок Тэхёна ещё не видел с такими откровенными кровоподтёками по телу и совершенно пустыми глазами, в которых ничего, кроме всепоглощающего непонимания, не стоит. Хосок не задаёт вопросов, зная, что Ким ему всё равно ничего не скажет, но ровно до того момента, пока Чонгук не залетает в его спальню разъярённым животным и, глядя исподлобья, не рычит одно простое: — Хватит. — Прости? — Хосок бровь вскидывает, отвлекаясь от прочтения какого-то нового нашумевшего бестселлера, и настолько удивляется, что даже сворачивает развернувшуюся перед ним голограмму аккуратным взмахом пальцев. — Ты о чём? — Ты понимаешь, — казалось бы, у Чонгука никогда не было проблем с изложением собственных мыслей, но, очевидно, если думать членом чересчур много, то весь мозг утекает из головы в головку. — Нет, не понимаю, потому что ты мне ещё ничего не сказал, Чонгукки. — Хватит лезть к Тэхёну, Хосок. И старший Чон почти что воздухом давится, глядя на младшего брата во все глаза в явном непонимании. Это, блять, шутка? — Прости?.. — выходит как-то растерянно. — Но что ты имеешь в виду? С чего ты взял, что я к нему лезу? Чонгук отводит глаза и краснеет скулами. Любопытно. — Видел в камеру. — Извини сердечно, но, блять, в какую? — Ту, что в комнате для охраны. Я наблюдаю за ним. Пытаюсь понять его. Почему он такой счастливый, когда видит тебя, Хосок? — и старшему Чон становится откровенно неловко, когда чёрные глаза младшего прошивают его мрачно насквозь. — Ну, наверное, потому что я по-человечески к нему отношусь? В смысле, по-доброму? Он хороший мальчик, и я не вижу ничего странного в том, чтобы к нему относиться как-то иначе. — Относись, — и Чонгук скрещивает руки на груди, напоминая маленького ребёнка, который думает, что на его игрушку покушается кто-то сторонний. — Ты понимаешь, что ты сейчас смешон? — Ты понимаешь, что со стороны всё выглядит так, будто ты подбиваешь клинья к моему иксзеду? — рявкает Гук, и Хосок даже привстаёт с кресла, чтобы подробно и вкрадчиво объяснить своему младшему брату, где он его видел с тупой детской ревностью и делёжкой формата «это мой горшок, не писай в него», но… — О, это исключено. Простите за вторжение, — и оба брата вздрагивают, потому что третий голос с нотками откровенной насмешливости вмешивается в диалог вместе с раскрытием дверей. — Хосок-хённим, — продолжает Юнги, смело глядя Чонгуку, что выше его на добрую голову, прямо в глаза. — Сходит по мне с ума, Чонгук-хённим. Это я Вам гарантирую. Ни минуты без меня продержаться не может. Я устраиваю его со всех объективных и субъективных сторон. Честное слово. На лице Чонгука отображается целый спектр эмоций, так хорошо его старшему брату знакомый: привыкший слишком тщательно сдерживать свои чувства глубоко внутри, он, очевидно, настолько ошарашен и выбит из колеи дерзким и самоуверенным поведением представителя той расы, которую, как и все вокруг, ни во что не ставит, что удивление, смешение и недоверие проступают на его лице слишком очевидно, что едва Хосока не смешит, но он держится — не стоит давать и без того сошедшему с ума на почве непонятного чувства обладания брату ещё больше поводов для того, чтобы никому здесь не доверять. На самом деле, это так странно, думается неожиданно. Их тандем с Чонгуком всегда был воплощением того самого, о чём все особо мечтательные авторы пишут в своих книгах: какое бы дерьмо с ними двумя ни происходило, они всегда слепо держались друг друга, безоговорочно доверяя. И сейчас Чонгук со своей непонятной вспышкой… кажется чертовски странным и запутавшимся. Такого раньше никогда не было, но Хосок, разумеется, подумает об этом позже, потому что сейчас, когда младший брат смотрит уже на его иксзеда, славящегося своим дурным нравом и острым языком, за обоими нужен глаз да глаз, а ещё лучше — веское слово. — Это так, Чонгукки, — и с мысленным глубоким вздохом Хосок понимает, что сейчас скажет нечто такое, что будет чистой правдой. — Я в буквальном смысле от Юнги схожу с ума. Он совершенно очарователен, насколько ядовитая змеюка может быть милой. Юнги, вскинув бровь и искривив тёмно-синие губы, смотрит на него с определённой долей насмешки, и Чон-старший спинным мозгом чувствует, что буря неминуема: он прилюдно назвал этого бунтаря фактически той ещё гадиной, и просто так от него теперь не отстанут. — Хённим, ты тоже очаровательный, — улыбнувшись дёснами, Юнги с детским восторгом и нехорошим блеском в глазах подскакивает к креслу, с которого Хосок встать так и не успел, и обвивает его за шею худыми сильными руками. — Совершенно… — тихим выдохом в губы, — ...потрясающий, хённим. И, блять, целует, не давая опомниться. Глубоко, чувственно, крепко, скользнув языком в чужой рот, пока тот в шоке не захлопнется, Юнги отдаётся этому поцелую так страстно, что почти что даже жутко становится, но Хосок млеет девчонкой от касания языка к языку, и позволяет себе вольность зарыться в чужих мягких и светлых волосах на затылке, сгребая густую копну в кулак. Ох, вау. Юнги действительно целует его. Из мести, чтобы мелко нагадить, но он делает это, прижавшись худым телом к его телу, а Хосок, он слишком дерьмовый и нестрогий хозяин, потому что глубоко внутри разражается писком влюблённой девицы, таким ультразвуковым, что Пак Чеён, если узнает, то точно захочет взять пару вокальных уроков. — Отвратительно, — раздаётся от двери, и та закрывается с шипением, оставляя их вдвоём в хосоковой спальне, и Юнги отстраняется сразу же. — Я не знаю, что это было, но спасибо, что своим экстраординарным подходом спас меня от возможной беспричинной расправы, — хмыкает Хосок, утирая губы и чувствуя, что его трясёт всего, а скулы покрываются густым румянцем. — Но это… было неожиданно. — Я сначала сделал, а потом подумал, — Юнги отворачивается к окну, поджав губы и скрестив руки на груди. Даже, кажется, тоже смущён. — Без обид, чувак, но твой младший брат — это пиздец. Я с Тэхёном уже две недели не могу нормально поговорить, он еле ходит, а если не ходит, то закрыт в своей комнате. Что происходит с твоим Чонгуком, скажи? У Хосока, чисто гипотетически, есть ответ на этот вопрос, но он ещё ни хрена ни в чём не уверен, а потому только пожимает плечами, глядя на иксзеда, а потом неожиданно смеётся негромко. — Что ты ржёшь, балда? — А ты неплохо целуешься для недоразвитой расы, — ухмыляется широко Чон, и это Юнги, кажется, пронзает навылет: тот вздрагивает, едва что не подскакивая испуганным котом, и резко поворачивается, нехорошо прищурившись. Брюнет уже хорошо знает эту ужимку: сейчас будет нечто ниже пояса. — А ещё я неплохо сосу. Для недоразвитой расы, — широко улыбается ему Мин, и где-то на этом моменте у Хосока, всё ещё не отошедшего от своего личного потрясения, фильтр между мозгом и языком точно даёт трещину, потому что: — Я знаю, — блять. У Юнги вытягивается лицо. — Что? Бить — так добивать, а не добивать, так и не начинать, в самом деле. — Что? — разводя руками, кривит удивлённую мину Хосок.***
emmit fenn feat. yuna — modern flame
Возможно, он слишком впечатлительный последнее время. Быть может, это стресс даёт о себе знать невыносимым жжением и адскими картинками, но это просто пиздец, это просто ломающе-калечаще, и отсюда нет выхода, потому что отныне его жизнь — зацикленный калейдоскоп, где его Бог выглядит… Выглядит как? Юнги прикусывает губу. Кажется, будто дыхание, оно очень громкое, оно невозможное и его слышно во всех уголках резиденции даже Чон Чонгуку, что, насытившись, откинул в очередной раз изнеможённое тело Тэхёна. Или, быть может, эта вспышка сегодня, всё проясняющая, словно салют в ночном тёмном небе, пойдёт на пользу и младший Чон успокоится, пока… Пока Юнги делает что? Руки дрожат, а пальцы на ногах поджимаются до лёгких судорог, на которые он не обращает внимания: слишком мозг затуманен непонятными яркими картинками, что убивают навылет не хуже бластера, и он кусает губу ещё сильнее и подаётся в свой кулак вперёд бёдрами. Как выглядит твой новый Бог, Мин Юнги? Или, быть может, ты атеист? Или только прикидываешься, что тебе всё равно? Бог — это нечто абстрактное. Совокупность образов, мышлений, сознаний, картинок, Бог — это то, что либо поглотит, либо спасёт тебя когда-нибудь, до или после. Когда именно нужно — не знает никто, в этом и фишка. Никто его никогда не видел, а в век высоких технологий люди предпочитают доверять тому, что выхватывали из картинки общего мира собственными глазами. В Бога в тридцатом веке не верят, но у Юнги он неожиданно появился. Против его воли, вместо рассудка, он вынужденно сгибает под ним спину, являя всем видом свою непокорность, а Бог, он либо глуп, либо мудр излишне, потому что смотрит на него с лёгкой спокойной усмешкой, будто говоря, мол, бесись, глупый, пока есть возможность, но исход всё равно будет один. Будто аккуратно внушая ему, что рано или поздно, но сломаться придётся, поддаться и перевернуть весь свой мир вверх ногами, чтобы постараться выжить в новых условиях. Ты готов, Юнги? Готов принять то, что тебе предстоит? У твоего нового Бога наверняка не так много терпения, как может показаться сначала. Твой Бог ещё учится быть таковым, ты его первый последователь, и он относится к тебе снисходительно, мягко, но когда-нибудь и его лимит будет исчерпан, и что будет тогда? Что будет с тобой, Юнги? Что будет, когда эти аккуратные губы перестанут улыбаться так мягко, чёрные глаза заледенеют, а ноздри аккуратного вздёрнутого носика расширятся в гневе? Что будет, когда ты доведёшь его до крайности, Юнги? Юнги кончает в собственную руку и бесстыдно кричит в пространство на выдохе. Возможно, он слишком впечатлительный последнее время. Быть может, что стресс даёт о себе знать невыносимым жжением и адскими картинками, но это просто пиздец, это просто ломающе-калечаще, и отсюда нет выхода. Юнги придавлен обстоятельствами, как большой надгробной плитой, и не может сказать, когда именно стал задумываться над своим прошлым, настоящим и чёрным, покрытом паутиной, будущим. Какая, нахуй, разница, верно? У Юнги теперь и навсегда, до последнего вдоха, свой мир, полный чёрт знает, чего и множеством стабильных нестабильностей, потому что отныне его жизнь — зацикленный калейдоскоп, где его Бог выглядит как Чон Хосок.