***
sleeping at last — hearing
— Магазины? — и это звучит удивлённо. Чонгук поджимает губы, а потом упирается глазами в стену, почему-то чувствуя в себе непреодолимое желание сбежать к чёртовой матери. — Не любишь это? — Вовсе нет, просто… это неожиданно, — Тэхён улыбается мягко, а его низкий, не сочетающийся с внешностью голос, почему-то звучит неуверенно и почти что… обрадованно. — Я рад сходить куда-нибудь с тобой. Он говорит это очень ласково, словно боясь сказать что-то лишнее, и оттого это выходит каким-то неуверенным, сдержанно-робким. Оттого у Чонгука, наверное, что-то в груди и поворачивается большим непонятным комом, застревая в горле без шанса на то, чтобы опуститься куда-нибудь вниз: Тэхён на него смотрит своими большими, удивительными глазами серо-голубого цвета, что при разном освещении больше уходят в один определённый — он это давно, на самом деле, заметил. Солнечно — и иксзед вспарывает, обжигает до волдырей его кожу ясным голубым взглядом; пасмурно или же темно — и Чон почему-то ощущает по дыре там, где прошлись глаза уже насыщенного серого цвета. Но, что почему-то несколько радует, так это то, что они… не больные. В том смысле, когда потухшие, с красными прожилками сосудов, контрастно очерчивающими белок и упирающийся в удивительную радужку, сегодня они — распахнувшаяся дверь в душу этого открытого доброго юноши, который с Чонгуком всегда — даже ту неделю был, когда Чон взял перерыв, чтобы обдумать и взвесить, но в очередной раз, разумеется, тщетно. Тэхён преследует его всюду, куда Чонгук бы ни пошёл. Не Чеён с её стонами, как из дешёвого порно, он видит, когда втрахивает блондинку в матрас. Не она ему снится в размеренно-спокойных снах, от которых он просыпается в холодном поту. Не её голос звучит в его голове, когда он пытается что-то обдумать, но голос Ким Тэхёна, который сейчас неловко сидит на краешке своей постели, сначала из вежливости порываясь встать, но Чонгук рукой махнул — сиди уж, со мной всё не настолько плохо. И теперь он говорит, что рад бы куда-нибудь сходить вместе, и это пулей навылет. — Серьёзно? — Чонгук смотрит на иксзеда сверху вниз. — Рад сходить со мной куда-то? — А почему нет? — светлые брови взлетают к кромке пепельных волос. — Разве я должен быть против? Ну, тоже верно. Почему бы и не выбраться из заточения хоть куда-либо, разнообразить, так сказать, обстановку. — Ты мне нравишься, — говорит Тэхён. У Чонгука почему-то сердце ухает вниз. — Ты хороший, — забивает по гвоздю в его гроб этот невозможный мальчишка. — Почему я должен быть против? — Я не сделал для тебя ничего хорошего. — А вот и нет, — и неожиданно брюнета ослепляет широкой квадратной улыбкой. — Это ты так думаешь. А я считаю, что ты просто не можешь правильно выразить своих эмоций и теряешься в собственных ощущениях, Чон Чонгук. Ты по-своему привязан ко мне — это видно, но при этом отталкиваешь и больно делаешь не со зла, а потому что запутался. Знаешь, как маленькие дети ударяются о безобидный предмет мебели, допустим, кресло, им становится неприятно и больно, но, в принципе, ничего страшного, и они, разозлившись, бьют его ещё раз? Я твоё кресло, Чонгук, — и иксзед смеётся негромко. — Тебе больно от того, что ты ко мне привязан, что в рамках твоего воспитания — странно, но ты слишком запутался в себе самом, поэтому делаешь больно уже мне. Это не делает тебя плохим или бесчеловечным. Это психология. Я понимаю это. — С чего ты взял? — это выходит сдавленным карканьем, и брюнет поспешно откашливается, глядя на этого удивительного мальчишку во все глаза: право слово, никогда не ожидал, что в этом мире может ему встретиться некто подобный. Тот, кто разложит на все составляющие, толком, ничего не зная, а словно чувствуя своим невозможно огромным сердцем, от размеров которого чонгуково собственное жалко сжимается и сбивается с ритма. Но, что самое поразительное: Тэхён его не боится. Совсем, абсолютно, хотя Чонгук, если подумать, сделал великое множество ненормальных вещей: рвал его, делал больно, давил психологически, звёзды, их первая встреча началась с того, что Чонгук заставил этого удивительного мальчика раздеться догола в комнате, полной людей. А Тэхён… Не обижается, как и всегда. — С чего я взял что? — тихо и добро посмеиваясь, вежливо интересуется иксзед. — Что я привязан к тебе, я имею в виду, — сипит Чон. — В этом нет ничего сложного, Чонгук. В мой первый раз, когда были только ты и я, и больше никого, ты решил, что секс мне должен понравиться, и это говорит о тебе как о человеке, который по натуре своей совсем не жесток, но вынужден быть таковым из-за навязанных рамок общественности. Но дело не совсем в этом. — А в чём? — С тех пор мы занимались сексом довольно много раз. И ты не обращал внимания, как это было, даже включая последние разы, когда мне было… — он отводит глаза и голубые щёки заливаются румянцем. — Больно. Но всё же. Чонгук смотрит на него оторопело какое-то время, перебирая в голове картинки всех их разов и поначалу не понимая, к чему Тэхён клонит, но потом обнаруживая определённого рода черту, присущую всем их коитусам, которую Ким заметил куда раньше, чем он сам, и это, кажется, полный пиздец, потому что осознание посылает от загривка к копчику толпу мурашек, перемешанную с каплями пота. По этим невозможным глазам Чонгук видит, что Тэхён понял. Осознал, что до Чонгука наконец-то дошла одна простая истина, которой он даже ранее не замечал. — Ты сам озвучишь или мне? — мягко улыбается Ким снизу вверх и, не боясь, касается чужих чёрных брюк своими удивительными пальцами. Такой красивый безумно, на самом-то деле, в этих ярких солнечных лучах, что бьют ему в спину, смотрит выразительными голубыми глазами, немного сводит с ума, но не так сильно, как его абсолютное понимание человеческой психологии, что на грани фантастики. Чонгук молчит. Тэхён считает это сигналом к действию и, поднимаясь с постели, подходит до невозможности близко, сокращая между ними дистанцию до сантиметров тридцати, не больше — Чонгук даже чувствует тепло чужого тела с такого расстояния. — Все наши… — Ким поджимает губы, подбирая нужное слово. — Ладно, назовём это актами, все они были похожи друг на друга. Но, что главное — на мой первый раз. Наш первый раз. Твой мозг, Чон Чонгук, запомнил, как мне было приятнее больше всего, и давал команды телу для нужных действий. Всегда. Ты всегда, даже когда брал меня с пощёчиной и грубо, подсознательно заботился о том, чтобы мне на выходе было очень хорошо, не думая о собственном комфорте. Да и, согласись, тебе самому было неприятно меня насиловать — по тебе это было видно. Чонгук молчит. Тэхён смотрит на него с неожиданной робостью. — Так что не задавай мне больше глупых вопросов о том, с чего я взял, что ты ко мне очень привязан. У меня слишком хорошая память и слишком хороший навык замечать очевидные вещи, Чон Чонгук, к счастью или к сожалению. Если бы тебе было плевать, ты бы не разговаривал со мной по пустякам, не пытался узнать меня лучше. Не предлагал мне пойти по магазинам вместе, чтобы развеяться. Чонгук всё ещё молчит. Тэхён опускает глаза и голос его падает до самого шёпота: — А ещё ты никогда не целуешь меня. Будто это неправильно или я противен тебе. Но это же не так, Чонгук, я тебе не противен. Так почему ты не целуешь меня? И почему-то в голове неожиданно так просто становится в эту секунду, когда Чонгук смотрит на этого синекожего мальчика с густым своеобразным румянцем и опасно сверкающими глазами — будто вот-вот разревётся — которыми он смотрит в пол, пристально изучая свои собственные босые ноги. Красивого, хрупкого, робкого, слабого, но с огромным бесстрашным и чистым сердцем, раз не боится взять его, Чон Чонгука, фигурально за шкирку и ткнуть носом в очевидное. Всё неожиданно становится таким явным. Негативные вспышки распадаются яркими тёплыми искрами, а наезд на Хосока обретает причину, как и иррациональная в последнее время ненависть к Пак Чеён, собственно, тоже. Чонгук, он очень глупый и, стремясь к изменениям, на самом деле очень боится этих самых перемен, особенно тех, которые начали случаться с ним, когда он столкнулся с нетипичным для его окружения характером — ясным и звонким, простодушным и открытым. Чистым и честным. Возможно, Чонгук пропал ещё тогда, когда впервые увидел этого юношу. Возможно, когда лишал его девственности. Возможно, когда он приснился ему впервые, окружённый сонливым и тёплым спокойствием, и будто лучась изнутри тем самым искренним светом, что так напоминает непонятную волшебную ауру. Впрочем, неважно, когда он пропал, важно то, что случилось пост-фактум. — Потому что боюсь ещё больше влюбиться, — шепчет Чон. И, подавшись вперёд, аккуратно целует, прижавшись губами к чужим со всей нежностью, на которую только способен, предварительно поймав ими тихий, взволнованный выдох.