«В меня, Хосок. Пожалуйста»
Это не больно, думает Хосок в тот самый момент, когда швея случайно колет его иголкой и поспешно извиняется. Совершенно не больно, этот лёгкий, почти невесомый укол — настоящая мелочь в сравнении с тем, что он перманентно испытывает последние несколько дней.«В меня, Хосок. Пожалуйста»
Где он просчитался? В чём провинился? Разве он давал Юнги настолько мало, пытаясь показать, что тот нужен и важен, или показывал это так плохо, что тот банально не понял? — Повернитесь, пожалуйста, — бормочет швея, и он подчиняется, оказываясь лицом к окну, в который пробиваются яркие закатные лучи. Возможно, Хосок, неожиданно даже для себя самого поддавшись глубоким и непривычным эмоциям, был неправ в тот самый момент, когда бросал последние свои слова, обожжённые обидой, тому, кто наконец-то открылся ему, так доверчиво и нараспашку. Возможно, у Юнги были веские причины для того, чтобы сказать ему что-то разрушающее изнутри до самого конца, но Чон никогда ранее не чувствовал себя настолько преданным и никогда ему не было настолько больно от того, что он не понимает кого-то другого. Так больно не было тогда, когда впервые в подростковом возрасте к нему пришло осознание, что отец его ни во что не ставит, а делает упор на Чонгука. Несмотря на то, что Хосок всегда старался быть очень хорошим сыном, на фоне младшего брата он безбожно проигрывал, но без всякой зависти к нему, честно: к Чонгуку всегда подходили девушки, к Чонгуку подлизывались, но Чонгук, если объективно судить, куда красивее и куда более стойкий, так что это нормально — и он смирился с тем, что отец его не любит, а потому отпустил ситуацию и просто решил, что, в таком случае, для этой нелюбви должен быть хотя бы повод. И пошёл вразнос. Хосоку двадцать два года, а у него было семьдесят девять половых партнёров — мужчин и женщин, молодых и постарше, и с каждым он не любил, но самоутверждался, и понял это только тогда, когда, кажется, впервые и по-настоящему испытал то больное, что окрыляет. Юнги стал восьмидесятым и, звёзды свидетели, как сильно он хочет, чтобы последним. Когда Юнги находится где-то здесь, рядом, Хосоку не хочется никуда и ни к кому идти. Даже не так: Хосоку вовсе больше не нужен никто, кроме Юнги, и это так плохо, так отвратительно и безбожно ужасно, потому что, кажется, у них чувства несколько (абсолютно) разные, а высказанные слова жгут губы до самых пор, потому что не было ничего ранее хуже, чем вид Юнги, голого, хрупкого, угловатого, прекрасного самого, и такого уязвлённо-потерянного. Возможно, этот невозможный иксзед всё-таки открыл ему душу, а Чон в неё плюнул в отместку после того, как его фактически попросили об убийстве. Возможно, это правильно, но тогда почему он чувствует себя настолько виновным в том, что Мин уже несколько дней не выходит из комнаты и ни с кем не общается? Он хочет поговорить с ним так сильно, но не может найти слов, которые могли бы исправить то, что он уже озвучил раньше.«Если хочешь сдохнуть, мог бы просто сказать мне об этом. Я бы придумал, что-нибудь поинтереснее. Пошёл к чёрту и не подходи больше ко мне»
Он не хотел этого говорить, кому бы то ни было не хотел, а Юнги — особенно, и теперь чувствует себя так, будто ему душу вынули и разорвали на мелкие клочки, стараясь игнорировать навязчивое чувство неправильности происходящего прямо сейчас. — Невеста хочет быть в золотом, — говорит швея. — Вы хотите быть в том же тоне, что и она, или, быть может, ограничимся просто вставками нужного цвета на костюме? — Мне не идёт золотой, — равнодушно бросает Хосок, изучая закатное небо. Их первый и единственный секс с Юнги тоже произошёл в это время суток. — Так что пусть будет чёрное с золотом. — Хорошо, агасси. Он делает то, чего от него хочет отец: женится на прекрасной понимающей девушке, которая разделяет его взгляды на жизнь от и до, умной, хрупкой, тактичной и милой. Ему, по логике, не нужен злобный угловатый парень, который хочет умереть. Но это — если мыслить рационально, потому что пока тело Хосока присутствует здесь, то душа его — там, в чужой спальне, плачет кровью и молит о том, чтобы хотя бы просто поговорить о том, что произошло. Чтобы задать такие важные несколько вопросов. Где я просчитался? В чём провинился? Разве я давал тебе настолько мало, пытаясь показать, что ты нужен и важен, или показывал это так плохо, что ты банально не понял? Любить тебя так мучительно и заранее, кажется, проигрышно, Мин Юнги, но Чон Хосок уже больше не может иначе, и самое страшное то, что это не страшно ни капли, потому что он весь мир готов к твоим ногам бросить, в то время как ты просто-напросто хочешь умереть. Да?***
— Ким Дженни может иметь детей, — говорит Ким Сокджин, их врач, пару дней назад, выглядя при этом мягко и счастливо, а Хосок, сидя в кресле, чувствует, как цепенеет всё его тело сразу же после этих слов. Ким Дженни может иметь детей. Ким Дженни. Его невеста может подарить ему наследника, а он выпадает в прострацию и не знает, как реагировать на такого рода новость, в то время как отец, сидя рядом, подскакивает, как ужаленный, и хлопает в ладоши, не скрывая ликования. — Я счастлив за вашу семью, Чон-хённим, — улыбаясь, говорит Ким Сокджин. — Это просто потрясающая девушка, её наследники будут достойными людьми. — Понравилась? — отец усмехается криво, и врач только смеётся негромко в ответ. — Она объективно прекрасна. Весь этот дурацкий, ни к чему не обязывающий диалог проходит мимо Хосока в тот момент — он и после, на самом деле, не придаёт ему особого значения, поскольку всё вокруг, оно словно сквозь вату, а пол под ногами искажается. Сердце долбит в ушах, пока к нему не приходит полное осознание происходящего: его невеста может иметь детей. Юнги... технически, больше не нужен? Что с ним будет теперь? — и страх сковывает как паралич: плевать на эту Ким Дженни, каким бы чудесным человеком та ни была, потому что причин для того, чтобы Юнги продолжал быть с ним больше нет. А доктор Ким будто читает его мысли: — К слову, Чон-хённим, Вы так и не сказали мне, когда мне лучше прийти с плановой проверкой к Вашим иксзедам. И Хосок чувствует на себе липкий взгляд родного отца, чувствуя себя в этот момент как никогда дерьмово: глаза эти, так похожие на его собственные, будто сканируют его насквозь прямо сейчас, не давая возможности для того, чтобы спрятать подальше хоть что-то. Хосок не любит таких его взглядов. Они никогда не несут за собой ничего хорошего, словно блядское затишье перед настоящим ненастьем. Отец говорит: — Будем ждать Вас через пару дней. Ким Сокджин отвечает мягкое: «Хорошо, будем на связи». У Хосока душа падает в пропасть, когда врач выходит за дверь, и он остаётся сидеть в отцовском кабинете, а в голове — много вопросов, которые он не знает, как можно тактичнее задать, потому что все они сдадут его с потрохами. — Поздравляю, — говорит Чон-хённим. — Тебе повезло. — Да... — собственный голос слышится ёбаным эхом. — Спасибо. Они молчат какое-то время, и он понимает, что отец на него смотрит в кои-то веки без привычного ледяного презрения — будто то, что его невеста оказалась способна зачать, является личной заслугой Хосока. И он решается: — А как быть с Юнги? — Кто это? — Чон-хённим делает глоток виски, угольно-чёрную бровь вскинув, а его сыну стоит больших сил, чтобы не выдохнуть резко и прерывисто: — Мой иксзед. Что с ним будет? И замирает, глядя в окно, потому что молчание, что повисает в кабинете, бьёт по ушам, а минуты ожидания кажутся блядской бесконечностью. Но он видит, что отец думает, и в его душе загорается чёртова надежда. — Пусть остаётся, — наконец, чмокнув губами, произносит тот. — Вдруг с твоей женой что-то случится. В любом случае, чем больше детей у тебя будет, тем лучше. Сделаем ему ЭКО, чтобы ребёнок вышел стопроцентным человеком, который будет носить гены обоих родителей. Да, так с ними и поступим. Только вам нужно быстрее жениться. Тебя, скорее всего, оформим по всем правилам уже в конце этой надели. — С ними? — тихо ахает Хосок, не понимая, откуда здесь взялось множественное число. И, да, сейчас абсолютно плевать на то, что ему предстоит сменить свой социальный статус уже через несколько дней. Отец смотрит на него, как на больного: — У нас две невесты и два иксзеда, Хосок. Или ты забыл? ...А вечером Хосок пересказывает Чонгуку этот нехитрый диалог, и тот зубы крепко сжимает, потому что ситуация — просто тотальный пиздец. Чонгуку, который, вообще-то, может держать себя в руках просто отлично, но от ярости переворачивает прикроватную тумбу и падает на постель задницей, пряча лицо в ладонях. — Ты правда настолько сильно любишь его? — интересуется старший брат в полумрак, и ответом ему — блестящие от невыплаканных слёз глаза. — А ты? — раздаётся хриплое, и у Хосока сердце ухает в пятки. — Я не... — Не пизди мне, хён. Ты в своего Юнги просто по самые уши, и это видно. Но в последнее время между вами что-то не так, да? Что случилось? Хосок вздыхает тяжело, губу закусив, в стену смотрит. А потом рассказывает, на самом деле, тихо радуясь, что между ними снова не будет никаких секретов. Рассказывает, а Чонгук слушает очень внимательно, чтобы в конце, когда его старшему брату уже нечего сказать, подняться и вздёрнуть его за шкирку, как нашкодившего котёнка. — Иди. — Куда ты хочешь, чтобы я пошёл? — это звучит тихо и жалко. — К Юнги иди. И объясни ему всё. — Я только что сказал тебе, что женюсь в конце этой недели, а ты говоришь мне, чтобы я шёл и выяснял отношения с другим? — Не вижу связи, — и брат пожимает плечами. — Ты сейчас серьёзно?.. — Хосоки, — и Чонгук оказывается рядом, очень близко, и смотрит ему глаза в глаза и обхватив руками за плечи. — То, что ты женишься, в нашем мире не имеет никакого веса, кроме как политического. А своего иксзеда ты любишь. — Юнги. — Что? — У него есть имя. Его зовут Юнги. — Хорошо, — негромко фыркает брат. — Ты любишь своего Юнги. Тебе нужно поговорить с ним, в любом случае. Все вместе мы сможем разобраться с этим, но для этого нам нужно быть сплочённой командой. — Он хотел, чтобы я кончил в него. Не думаю, что ему нужны какие-либо разборки. — А ты спроси, почему он этого хотел, идиот, — мягко улыбается его такой умный Чонгукки. — Я, конечно, уважаю твой выбор, но, согласись, он немного странный. Ладно-ладно! — и он смеётся примирительно, глядя на поменявшееся лицо Хосока. — У него нестандартное мышление. Он мог напридумывать себе... разного. В любом случае, иди и разберись с этим. И Хосок кивает мучительно. И идёт. Разбираться. Для приличия стучит в двери чужой спальни костяшками пальцев, а когда те разъезжаются в стороны, заходит, чтоб замереть. Потому что Юнги в комнате нет, но есть следы борьбы.