***
Прикосновение не обжигает, но греет своей рассудительностью и целомудрием так, что на грани воспламенить. Чимин подставляется под это почти невесомое касание пальцев голодным по ласке животным, чтобы выдохнуть тихо, но в этой тишине — так громко, чтобы чужими губами было поймано, схвачено нежно и с обещанием, что всё обязательно в этом мире изменится. Между ними изменится, молча обещает ему Намджун, целуя так мучительно сладко, что стонет где-то под рёбрами, касаясь так нежно, что Чимин готов рискнуть раскрошиться под его пальцами просто затем, чтобы его бережно собрали заново. Не изменится, понимают они оба, но не озвучивают. Ничего не обрекают в слова, позволяя рукам скользить по обнажённым телам друг друга, потому что если сказать, то это провал. Это признание собственного поражения, смерть и неминуемо — боль, а Чимин не готов терпеть её никакую, кроме как ту, что возникает внизу его тела по мере того, как в него входят глубоко, размеренно и без всякого намёка на насилие. Чимина любят в этот момент так сильно, что это выжигает в его душе большую глубокую эмоциональную рану. Чимин, оказывается, всю свою жизнь хотел, чтобы его просто ценили за то, что он существует, и даже подумать об этом не мог, на самом деле. — Я люблю тебя, — шепчет Намджун, но ответить так сложно, пока с губ срываются прерывистые выдохи вперемешку с негромким поскуливанием. — Я так сильно люблю тебя. У Чимина в этот момент сердце, оно такое большое, и разрывает от эмоций грудную клетку. Чимин в этот момент чувствует себя настолько нужным. Чимин в этот момент кончает так бурно и всхлипнув тихо-тихо, потому что его от ощущений пополам ломает. Чимин после лежит в постели, позволяя прижать себя позвонками к чужой груди, и чувствует, как разрушается только для того, чтобы его собрали нежными пальцами и шепнули своё роковое «люблю»: у них есть всего несколько минут для того, чтобы полежать просто так, прижимаясь друг к другу и восстанавливая дыхание, и Намджун тихо шепчет ему: «Засыпай, глупый». Глупому слишком хорошо и комфортно, чтобы он мог ослушаться. Но уже спустя несколько часов он просыпается в одиночестве от резкого воя сирены по всей резиденции советника Ким и криков снаружи, которые вынуждают его набросить халат и выйти в коридор, чтобы перехватить бегущую мимо служанку. — Что случилось? — по коридору мелькает красными тревожными лампами, а в душе распространяется очень нехорошее чувство, особенно когда она поворачивает к нему лицо и шепчет в ответ: — Советник мёртв.CHAPTER XXI
5 апреля 2023 г. в 22:40
Телефон коротко вибрирует, сообщая о том, что деньги были успешно переведены, и Хосок хмурится, не забывая, впрочем, в свете хмурого утра рассеяно поглаживать чужие светлые волосы, что так робко покоятся на соседней подушке.
Возможно, он совершает колоссальную ошибку, но самое дерьмовое то, что он стопроцентно уверен, что не будет жалеть. Если дело выгорит, а что-то ему чертовски подсказывает, что так оно и будет в итоге, им всем будет невыносимо сложно просто потому, что всё вокруг будет кардинально иначе. Лучше, но тяжелее в силу непривычки. Болезненнее, но, вместе с тем, куда свободнее.
Хосок до встречи с этим невозможным синекожим чудовищем даже не думал о том, чтобы вкладывать деньги в нечто подобное: ему не было нужды думать чем-то, кроме собственного члена.
Но теперь есть, что терять. Кого любить и о ком заботиться до последнего вздоха, даже если свадьбе всё-таки быть, а Дженни — чудесная девушка, она всё-таки совершенно не та, присутствие кого ему хочется ощущать до самой своей смерти.
— Почему ты всё-таки здесь? — раздаётся негромкое и хрипловатое. Юнги не спит, смотрит, видимо, в стену, но его спина рядом излучает недоверие и множество невысказанных вопросов, как они гложут и самого старшего из братьев Чон, на самом деле. Того, что опоздал и подобрал из лужи рвоты того, кто дорог, как изломанную куклу.
Того, над которым издевался его собственный отец довольно долгое время, пока не решил, что пробивающемуся сквозь охрану старшему сыну можно войти и забрать. Это было так сложно для Хосока — изображать возмущение по поводу того, что покусились на его собственность, но не на того, кто в синих ладонях держит его дурное сердце, и он до сих пор не уверен, поверили ли его дерьмовой актёрской игре.
Но отдали. Поломанное, бесчувственное, самое дорогое.
— Потому что здесь моё место, — отвечает брюнет, изучая ночное небесное полотно за окном чужой спальни, уже окрашивающееся в нежно-лиловые предрассветные краски.
— Твоё место рядом с невестой, — Юнги всё ещё слаб, но поворачивается, смотрит хмуро светлыми глазами с сеткой сосудов по белкам. — А не с игрушкой для секса.
— Ты никогда не был для меня игрушкой, идиот, — голос ломается, а смотреть на него невозможно, и Хосок прикрывает веки с тихим выдохом, силясь расслабиться на чужой подушке. — Это тебе было всё равно, когда она появилась.
Юнги молчит.
Молчит долго, но Чон слышит его тяжёлое, несколько хриплое от пыток дыхание, чувствуя, как тает его надежда на взаимность с каждым чужим вдохом.
И пусть.
— Мне не всё равно.
Это пронзает предрассветную тишину не хуже стрелы, и Хосок, вздрогнув, смотрит на своего иксзеда в неверии. Исхудавшее скуластое лицо Юнги полускрыто мраком, но конфуз и неверие всё равно распознаются с этого близкого расстояния.
— Она для тебя — лучшая партия.
— Это ты так решил?
— Это так решили блядские правила твоего дерьмового общества, — это срывается с чужих губ неожиданно горько, больно и вынуждая принять эти слова к сведению куда более серьёзно: иксзед, кажется, в них всю душу вкладывает перед тем, как вытолкнуть из глотки, потому что те едва, что не кровью в темноте истекают.
— Кто ты и что ты сделал с Мин Юнги? — Хосок приподнимается на локтях даже, чтобы лучше увидеть чужое мрачное лицо, чувствуя на губах лёгкую усмешку. — Тот Юнги, которого я люблю, обычно борется с системой, но не подчиняется ей.
Он произносит это так легко, будто это что-то само собой разумеющееся и естественное, что даже не сразу понимает, почему иксзед резко садится на кровати и смотрит, не мигая и молча, какое-то время. Доходит настолько не сразу, что пауза затягивается, чтобы нарушиться вороньим карканьем синекожего, который явно нуждается в определённого рода деталях:
— Что?
— Что? — и Хосок понимает, что именно он сказал, а потом выдыхает резко и говорит уже тише и взгляд отводя: — Я думал, это очевидно.
— Это не очевидно.
— Неправда. Я показывал свою любовь к тебе. Постоянно показывал, — брюнет пожимает плечами, а потом снова укладывается на подушку: в любом случае, это едва ли будет иметь какое-то значение, а Юнги и без того чертовски измотан этими бесконечными пытками током, которым его подверг отец, но за что, пожалуй, навсегда останется для него загадкой: Мин не из тех, кто жалуется, в то время как сам Чон-хённим не привык распространять причины тех или иных своих действий.
Но то, что иксзед произносит в следующую секунду, заставляет Хосока подскочить.
— Ты не можешь любить меня, — и Чон хмуро смотрит на него в первых солнечных лучах, и Мин будто воздухом давится. — Ты... это невозможно! — Хосок уже рот открывает, чтобы выдать что-то едкое о том, что вот так вот, мать вашу, сложилось, но не успевает. — Такого, как я... такой, как ты... не может.
— Что ты имеешь в виду, говоря «такой, как ты» и «такой, как я»?
— Ты сейчас серьёзно, один из наследников правительственной касты Кореи и инвестор? — тянет иксзед. — Ты точно уверен, что действительно любишь худощавого несимпатичного иксзеда с мерзким характером?
Юнги смотрит болезненно, уже сидя на постели и глядя прямо на него своим невозможно разбитым, полным уязвимости взглядом: этого достаточно, чтобы Хосок понял, как тяжело тому даются слова о своей собственной никчёмности.
Понял, как тяжело этому парню было всё это время: Юнги погряз в собственных дурных мыслях, в которых даже не давал себе шанса на то, что такой, как Хосок, когда-нибудь сможет обратить на него своё внимание.
Что подтверждается, когда юноша опускает голову и произносит еле слышно:
— Поэтому я и подумал, что эта Дженни для тебя куда лучше.
Хосок со вздохом садится напротив, чтобы обхватить чужое лицо ладонями и заставить смотреть на себя.
— Идиот, говорю же, — произносит он нежно.
— Сам такой, — вяло огрызается Юнги, но поцеловать себя позволяет.
Любовь этого парня, она хаотична, понимает старший из братьев Чон, нежно прикусывая синюю линию челюсти. Она немногословная, искренняя, но чертовски сильная в своей неоднозначности. Почти что детская, совсем, когда дёргаешь понравившегося человека за волосы в начальных классах, просто, чтобы он обратил внимание, понимает Хосок, слыша первый тихий стон, когда он входит в чужое податливое тело, такое красивое в этом рассвете. Любовь Юнги, она в мелочах: в глупых мыслях, что кроются в умной голове, колких шутках, что прикрывают смущение, скептически вскинутых бровях и постоянном подстёгивании, и в этих пальцах, что цепляются за его плечи при каждом новом толчке. Она не такая, как у многих, лишена розового цвета, но несёт в себе колоссальное чувство уверенности и поддержку в их невозможных условиях, где любовь обесценена. Не хорошая, не плохая, просто отличается, но это совершенно не важно.
Потому что она взаимная.
До самого конца взаимная.