***
— Ваша женитьба откладывается. У отца на лице — глубокие складки, походка — вышколенная, а сам он как будто жердь проглотил, и, быть может, это дурно, но Чонгук не может отпустить это чувство триумфа, что мгновенно расцвело в груди при этих словах, как не может и Хосок, что сидит в кресле рядом. Этого не видно, Хосок — великолепный актёр, но младший брат всегда слишком чутко чувствовал хёна, да и знает куда больше, чем Чон-хённим, и по этой причине лишь надевает на лицо скорбную маску и кивает головой, мол, да, советник Ким трагически умер и это настолько ужасно, что душу берёт невыносимая мука. Ни черта нет. Намджун, излучая неприкрытую ненависть по отношению к тому, от чьего семени произошёл, слишком ярко рассказывал о том, чем его отец грешил, когда ещё был жив: похоть, побои, изнасилования, пьянство, мошенничество, вымогательства, расхищение — весь этот набор человека, который поверил в то, что он владеет всем и является неуязвимым. Но для их отца это, кажется, определённого рода утрата. Только если Чон-хённим от нелепого шута рядом с собой не избавился сам. — Что показало вскрытие, отец? — интересуется Хосок тактично, и лицо отца покрывается мраком такого характера, когда даже рассказать стыдно, но Чонгук до последнего надеется, что это просто остановка сердца или, быть может, к нему подослали киллера — хоть что-то, лишь бы не собаке — собачья смерть, но… — Отравление некачественным алкоголем, — мрачно роняет глава правительственной касты Кореи и, кажется, подавляет желание сплюнуть на пол в неистовой злобе. — Какой позор. — Когда будут похороны, отец? — в свою очередь интересуется самый младший Чон, закидывая ногу на ногу. Советник был дерьмом и сдох, как дерьмо. Наверное, это правильно. Закономерно, бьёт эффектом бумеранга и всякое такое. — Послезавтра. И, Чонгук, Хосок, это будет светское мероприятие, — Чон-хённим делает акцент на последнем словосочетании, и младший буквально слышит, как громко и нервно сглатывает Хосок, сидя рядом, но, на его счастье, отец слишком сильно занят своими собственными думами, чтобы обращать внимание на подобные мелочи, а потому смотрит в окно задумчиво, и припечатывает: — Всё должно быть, как полагается. Я думаю, вы оба меня поняли. — Да, отец, — это выходит синхронно, когда они поднимаются и делают девяностоградусный поклон, пусть Чонгук и знает, что Хосок после того, что случилось, с удовольствием бы набил лицо тому, кому кланяется прямо сейчас. — Тогда вы свободны.***
— Я даже ума не приложу, как сказать Юнги, что ему придётся надеть ошейник, — морщится Хосок, сидя в библиотеке поздним вечером и выглядя не то что убито, скорее — растерянно, а Чонгук ловит себя на мысли, что ему в кои-то веки уютно в собственном доме, как будто и не было всего того, что им довелось пережить: ни смерти советника, ни обязательств, ни даже иксзедов, которые перевернули жизнь с ног на голову. Чонгук будто снова вернулся в то время, когда на всю Вселенную для него был Хосок, один только Хосок, и он ловит это чувство за хвост, лёжа на диване, но положив голову брату на бёдра, и нежится в нём. По крайней мере, Хосок в его жизни будет всегда, думает младший Чон, позволяя себе максимально расслабиться и даже прикрыть глаза, проваливаясь в лёгкую сладкую дрёму: туда, где нет необходимости возить Тэхёна на сдачу анализов, чтобы он, не приведи звёзды, не забеременел от ЭКО или, что хуже, от самого Чонгука. Такого бы он себе никогда не простил. — Есть в нашем мире вещи, которые пока что опасно менять, хён, — тянет лениво-устало в ответ. — И если Юнги не хочет ещё больших проблем, ему придётся подчиниться. Нам всем придётся. — Почему ты защищаешь систему? — устало тянет старший брат. — Разве тебе самому не причиняют колоссальный дискомфорт каждый день? — Я не защищаю систему. Я просто не порю горячку. Думаю, это правильно. Пока мы всё равно ничего не сможем сделать, по крайней мере, до тех пор, пока над нашими иксзедами не возникнет реальная угроза беременности и смерти, но пока отец не думает о таких вещах — ему сейчас не до этого. Советник умер очень вовремя, правда? — И не говори. Возможно, я успею объясниться с Дженни. — Ты же не думаешь отменить помолвку, хён? — Чонгук открывает глаза, чтобы впиться в старшего брата внимательным взглядом, но нет, ничего сейчас не выдаёт в Хосоке излишней тревожности: на худом лице с тонкими чертами сквозит лишь озабоченность касательно чёртового ошейника. — Конечно, нет. Это самоубийство. Но я просто хочу, чтобы она знала, что у нас ничего никогда не получится. Она кажется… понимающей. И с этим сложно спорить. Чонгук, тихо выдыхая, снова прикрывает глаза, успокаиваясь: по крайней мере, сейчас Хосок не планирует совершить глупость из мести отцу за то, что тот пытал его любимого долгое время — как только речь заходит о Юнги, хён будто с катушек слетает. То, что совершил отец… бесчеловечно, обескураживающе, и с этим нужно будет обязательно разобраться. Но не сейчас. Чонгук воспитывает в себе привычку ждать, пусть это и сложно. — Ты отвёз Юнги к Сокджину? — Да, у нас повторная сдача анализов через пару дней. Посмотрим, подходит ли ему то, что прописали. Надеюсь, что да, потому что… Но почему, Чонгук так и не узнаёт, потому что слышит за закрытыми дверьми встревоженные быстрые шаги и резко садится, и когда те разъезжаются в разные стороны, почти выдыхает облегчённо, потому что это Намджун, их Намджун. Но только на долю секунды: хватает лишь одного взгляда, чтобы увидеть, как бледен и встревожен сын умершего советника Ким, что накладывает на сердце отпечаток тревоги: вряд ли бы Ким-младший стал переживать из-за смерти отца, а сейчас на нём и вовсе лица нет. — Что случилось? — Хосок реагирует первым. Намджун воровато оглядывается по сторонам, а потом быстро проходит в библиотеку, подходит почти вплотную к дивану, и глаза его горят безумным огнём, когда он, наконец, произносит: — Это я. Я убил своего отца.***
— Что происходит между вами двумя? — раздаётся требовательное сзади, и это настолько неожиданно, что Тэхён, идущий к себе из спальни Юнги, почти что подпрыгивает, прижимая к себе слоника плотнее: очки угрожающе сползают на кончик носа, но он ловит их, водружая обратно на переносицу, а затем поворачивается, чтобы увидеть ту, которую, на самом деле, как огня боится. Пак Чеён выглядит фурией. Красивая, ухоженная, безукоризненная, как и всегда, она смотрит на него тем самым взглядом, который так любят дарить члены высшего общества таким, как он — безродным, инопланетным. Безвольным. Тэхён знает, что Чеён по социальному статусу куда ниже Чонгука, она всё ещё не его жена и у неё нет никаких прав вести себя таким образом, но он не мелочный, верит в лучшее в каждом, а потому не осуждает. Возможно, даже понимает её чувства: она молода и красива, некогда — желанна, обманулась своими ожиданиями, а сейчас просто старается выцарапать себе хоть толику того внимания, которое Чонгук уделяет тому, кому, по сути, не должен, наверное. Она уязвлена как женщина, и за неприязнь её нельзя осуждать. — Между нами? Между кем и кем? — искренне удивляется Тэхён, потому что банально запутался: Чеён наверняка видела, как он выходил из спальни Юнги и, быть может, чего-то не так поняла, кто его знает. Аккуратно накрашенные глаза девушки опасно прищуриваются. — Не прикидывайся идиотом, нелюдь, — цедит она сквозь ровный ряд зубов. — Между тобой и Чонгуком. Что происходит между вами двумя? Тэхён на самом деле, очень хочет ответить ей честно. Поставить жирную точку прямо здесь и сейчас, сказать о том, как сильно любит и как столь же сильно его любят в ответ. Выплеснуть ей весь этот поток информации о том, как Чонгук бывает заботлив и нежен, потому что у него тоже нервы немного сдают, он тоже, чёрт побери, не железный, и иногда так сильно хочет забыть, что в этом доме у него меньше всего прав на то, чтобы открывать свой рот. Что именно он здесь является третьим лишним, а не она. Эта красивая девушка — невеста. Без пяти минут законная жена. Та самая, что создаст с Чонгуком новую ячейку общества, пропитанную его презрением к ней и её искренней, но истеричной любовью, что на грани с маниакальной. Сказать всё это — значит поставить на Чонгуке крест. Перечеркнуть всё то, ради чего он шёл на риск, исключить любые возможности отступления. Предать Чонгука. Поэтому Тэхёну нужно соврать. — Я всё ещё не понимаю, о чём Вы, Чеён-щи, — тянет он негромко и с лёгким вежливым поклоном. — Я бы не сказал, что у нас какие-то особые отношения. Не сказал, но крикнул бы всему миру в лицо, но пока его собственное обжигает обидной хлёсткой пощёчиной. — Не смей мне врать! — она почти кричит. — Ты думаешь, я идиотка?! Ты думаешь, я не вижу, что он остаётся в твоей постели каждую ночь вместо того, чтобы идти в мою?! Ты думаешь, я не вижу, с каким обожанием ты на него смотришь, падаль?! — всё же срывается девушка в крик, а потом резко переходит на тихий, почти интимный, но от этого не менее злой шёпот: — Считаешь, что у тебя есть право на то, чтобы любить его? Так вот, ты ошибаешься. Я буду его законной женой. Я буду делить с ним постель, а не ты. Знаешь, что будет с тобой? Чон-хённим возьмёт мои клетки, его клетки и впрыснет в тебя содержимое, чтобы ты родил нам нашего ребёнка, которого мы будем любить и воспитывать, а ты сдохнешь в муках, иксзед. Тебе ничего не достанется, и Чонгук не будет смотреть на этого ребёнка и вспоминать тебя, потому что от тебя там ничего, кроме временной оболочки на первые девять месяцев, не будет, — и Чеён переводит дыхание, неотрывно глядя Тэхёну в глаза во время своего монолога, в процессе которого он прижимает к себе слоника как мог бы — спасательный круг, да вот только его никто не спасёт, потому что слова эти бьют своей правдивостью так обжигающе больно, что нет сил терпеть. — Ты умрёшь. Так что не рассчитывай на то, что ты сможешь выиграть эту войну за Чонгука. Я не позволю тебе. А если будет нужно, привлеку к этому и Чон-хённима, ничтожество. А пока просто попрошу ускорить процесс и сделать тебе ЭКО как можно скорее, чтоб ты уже, наконец-то, сдох и не мешался под ногами, — и с этими словами она разворачивается на каблуках и уходит прочь быстрым шагом, оставляя Тэхёна стоять изваянием и, глупо моргая глазами, смотреть ей вслед, испытывая настоящий противоречивый эмоциональный коктейль. Пак Чеён, она очень слаба. В ней нет ни намёка на духовный стержень, лишь только желание обладать, но при этом она мягка и просто не понимает, в какое русло себя деть. Она запуталась и это нормально, считает Тэхён, потому что все вокруг всегда совершают ошибки: жизнь строится из их бесконечной череды. Но вот только почему-то перестать ненавидеть её или просто делать это чуточку меньше от этого умозаключения не получается.