Ad delectandum (Для удовольствия)

       — Что?!       Это вырывается из глоток обоих братьев, которые вскакивают мгновенно, глядя на Намджуна во все глаза, и осторожно усаживают его на диван, на котором оба сидели только что. У друга вид — просто пиздец: белый, как мел, с каплями пота по вискам и со слезами в глазах, он сидит, переводя беспомощный взгляд с одного Чон на другого и какое-то время молчит, но ровно до того момента, пока Чонгук не кладёт ему руку на плечо и не говорит, глаза в глаза глядя:       — Хён, мы никому ничего не расскажем, клянусь. Но почему? Как это произошло? О чём ты думал?       — О нём, — шепчет Ким-младший (уже, блять, единственный), закрывая глаза, и младший брат слышит немощный стон старшего: очевидно, Хосок знает куда больше, чем тот же Чонгук, потому что вид у хёна, что стоит за его спиной, траурный и глубоко, безбожно сочувствующий. Такой, будто его сердце пронзило навылет стрелой жалости по отношению к их близкому и единственному другу.       Такой, будто Хосок сам готов поступить точно так же, будь у него такая возможность.       — Что происходит? — роняет Чонгук, переводя глаза с одного хёна на другого. — Чего я не знаю?       — Многого, — выдыхает нервно и прерывисто Намджун.       А потом рассказывает. Рассказывает об ангеле со сложной судьбой, что ворвался в его жизнь, ломая все преграды и игнорируя попытки защититься. Рассказывает о том, как издевался над ним его хозяин, насколько сильно Намджун возненавидел своего собственного отца, каждый раз слыша, как Пак Чимина избивают и насилуют. Думая о том, что, быть может, с родным отцом Намджуна поступали точно так же, но этого уже никогда и никому не узнать.       С самого детства Ким растил в себе эту ненависть, которая ударила по его голове в тот момент, когда он понял, что любит иксзеда, который принадлежит его отцу, и что тот любит в ответ.       И больше этого ужаса Намджун терпеть уже не мог.       — Но ведь вскрытие показало, что твой отец умер от отравления некачественным алкоголем, — тянет Чонгук задумчиво, уже сидя по одну сторону от друга, в то время как Хосок сжимает сочувствующе чужие пальцы, сидя с другой.       — В наше время достать неразбавленный этиловый спирт не так уж и сложно, — мрачно хмыкает Намджун. — А мой отец любил выпивать до состояния соплей, поэтому тогда, когда я подлил ему нужную дозу в бутылку, он даже не заметил подмены.       — И что теперь будет с этим иксзедом? Чимином? — интересуется Хосок в свою очередь. — Он по наследству передаётся тебе. Что ты будешь с ним делать?       — Любить, — просто отвечает Ким, выглядя человеком, который только что снял с себя огромный груз. — Он не будет моим рабом, ребята. Любовником, мужем или же просто свободным — я слишком уважаю и люблю его, чтобы позволить себе держать его в каких-либо рамках.       И эта история чужого горя и счастья одновременно, кажется Чонгуку очень поучительной: в том смысле, что он ощущает в себе огонь определённого рода потребности сразу же, как Намджун закрывает рот, ответив на все вопросы.       Потребности выжить.       Бороться за то, чтобы любить, кого хочешь.

***

      Впервые это происходит за день до похорон, спустя три или четыре ярких и жарких половых акта, нет, проявления любви между ними двумя. Любви яркой и страстной, разрушающей всё тэхёново существо изнутри, той самой, без которой, кажется, не сможешь уже не просто мыслить, но и просто дышать. Чонгук каждым своим действием вызывает неконтролируемую зависимость, втирается под кожу, аккурат в вены, и чувство к нему циркулирует в венах наравне с кровью, и нет для Тэхёна ощущения более ценного, чем осознание того, что его чувства взаимны от и до. Чон к нему тоже тянется, как к дозе, с ума сходит от малейшей улыбки, скулит раненым животным в ожидании близости, рассыпаясь пеплом каждый раз, когда необходимо уйти.       Тэхён рядом с Чонгуком ощущает себя дома, а ещё — ценным, дорогим и живым. Вдали же, напротив, чувствует себя жалким и слабым во всей своей искренности и вере в хорошее, даже тогда, когда ничего позитивного ждать не придётся.       — Раздвиньте ноги шире, Тэхён, — просит доктор Ким Сокджин, не выдавая своим лицом уровень провала этой затеи. Тэхён тоже знает, что ЭКО — это провально, но дрожит всем своим существом, подчиняется, позволяет ввести в сфинктер большой стальной шприц и морщится, чувствуя, когда его заполняет вязкая субстанция, состоящая из комбинации клеток Чонгука и Пак Чеён, которую он ненавидит так сильно.       Ким Сокджин говорит, что нужно будет прийти на дополнительный осмотр через две с половиной недели. Чон-хённим обращается с Тэхёном как можно бережнее, но иксзед понимает, что дело здесь вовсе не в том, что в нём проснулась человечность: в капсуле он ждёт, пока то же самое повторится и с Юнги, и когда друг возвращается, кипя от унижения, упирается взглядом в ярко-голубое небо за окном.       Интересно, что будет, когда правда вскроется?       В то, что лгать они смогут долгое время, Ким не верит от слова совсем.

***

      Похороны проходят блёкло и смазано. Юнги морщится от необходимости носить тяжёлый ошейник из платины, к которому прикреплён поводок, как и Тэхён внутренне разлагается от того, что вынужден немо следовать за Чонгуком и Чеён, которая в буквальном смысле светится, блять, от эмоций, игнорируя иксзеда за спиной.       Тэхён немного рассыпается.       Немного даёт слабину, потому что видеть Чонгука с кем-либо так больно, и он не оказывается готовым к этому, о чём размышляет, глядя, как тело советника Ким опускают в могилу на специальном подъёмнике, а лицо его сына, Ким Намджуна, которого Тэхён видел в комнате тогда, когда Чонгук заставил его прилюдно раздеться, не выражает ничего, кроме холодного смирения.       Возможно, Ким Намджун не слишком сильно любил своего отца, думает иксзед отстранённо.       Возможно, в этом мире это правильно.

***

      — Провал, — мрачно диагностирует Ким Сокджин, возвращаясь в кабинет. — Не прижилось у обоих.       — Почему? — Чонгуку не разрешено ездить с ними, в отличие от Пак Чеён, которая смотрит на него, сощурившись, когда Чон-хённим восклицает одно только слово. — Разве современное ЭКО не гарантирует стопроцентный успех?!       Тэхён чувствует себя разбито-несчастным.       Тэхёну всё чаще хочется крикнуть о том, как сильно он любит, и очень плохо от того, что он не имеет подобной возможности.       «Я узнаю, какого чёрта здесь происходит», — прошипит Пак Чеён ему на ухо злобной змеёй сразу после, когда Ким уже хочет уйти к себе в спальню.       «Ты пожалеешь», — говорит.       Тэхён очень хочет сказать ей о том, что он уже жалеет, хотя бы о том, что она вообще появилась на свет.

***

      Чонгук нежен и ласков, как и всегда. Дарует ему, Тэхёну, всю свою любовь, всю свою нежность и трепет, и иксзед плавится в этом. Их любовь, она тайная, страстная, искренняя в окружающей вокруг ненависти, и Ким тонет в этом чувстве, что погружает его в себя с головой и без шанса на то, чтобы выбраться.       Тэхён так сильно любит Чонгука, что набрызгал слоника его парфюмом.       Тэхён так сильно любит Чонгука, что не может больше спать один.       Тэхён так сильно любит Чонгука, что ему хочется плакать от того, в какую ситуацию они себя загоняют: возникает ощущение, что петля на шее сдавливается всё туже и туже, и нет никаких шансов на то, чтобы выбраться, а глаза Пак Чеён будто следят за ним всегда и везде.       Так получается, что они снова занимаются сексом (любовью!) в ванной комнате. Они снова у раковины, Чонгук сбивается в рваный ритм, выбивая из иксзеда крик за криком, что разрушаются об оргазм, как и Чон срывается в стон, сильно прикусывая его за плечо и кончая глубоко внутрь.       У Тэхёна ноги дрожат, когда он поднимает глаза и видит, что контейнер с его противозачаточными стоит не так, как он ставит его обычно, а слегка сдвинут, и от этого у него в голове неожиданно пустой, глухой вопрос. С другой стороны, они могли сдвинуть его в порыве страсти, нет?       Если бы только не одно «но».       У Тэхёна фотографическая память.       Контейнер стоял по-другому.