***
sleeping at last — hearing
«Чонгук-щи, в его крови почти не осталось следов от противозачаточных, которые я ему выписал»
«Чтобы препарата осталось так мало, необходимо, чтобы он не употреблял их около трёх месяцев точно. Это примерный срок»
Чонгук видел, как Тэхён принимал эти таблетки: он делал это каждые утро и вечер, и часто — при нём. Тэхён не мог столь халатно отнестись к вопросу собственной жизни, и, значит, дело не в нём. Но какого же чёрта тогда, думает Чон, сидя подле чужой постели и смахивая с чужого синего лба светлые пряди.«Принеси мне то, что он принимал всё это время. Я проведу анализ и сообщу тебе результат»
Тэхён стонет тихо, не открывая глаз, вспотел во сне, а ещё по его телу проходит слабая, почти невидимая судорога — ни за что не заметил бы, если бы не касался иксзеда в этот момент, но это настолько исчерпывающе, настолько показательно, что кровь стынет в жилах.«— А аборт?
— Это убьёт его даже быстрее, чем беременность. Как и выкидыш. Он очень слаб»
Его Тэхён очень слаб. Добрый, искренний и чуткий Тэтэ, что даже, чёрт возьми, сейчас, спит, прижав к груди слоника, которого Чонгук ему подарил. Где справедливость? Где, блять, хоть какое-то равновесие в их блядском современном мире, где бал правят надменность и прагматизм? Как в этих условиях можно вообще обрести веру хоть во что-нибудь, если судьба забирает тех, кто достоин жить больше, чем многие? Тэхён достоин жить больше, чем тот же Чонгук. Но он умирает. Его Тэхён, доверчивое, светлое и искреннее солнышко, медленно умирает в мучениях. — Ты пришёл, — это звучит невесомо в лучах заходящего солнца и, посмотрев в чужое лицо, Чон замечает слабую улыбку — лишь жалкое подобие тех, которые Тэхён дарил ему каждый день. — Я так ждал тебя, Чонгукки. Я так рад, что ты пришёл ко мне. — Не разговаривай, — глаза жжёт, но Чонгук должен держаться, когда прикладывает указательный палец к чужим сухим горячим губам. Ради него должен держаться. Если Тэхён увидит, как сильно Чонгук хочет погибнуть вместо него, это ударит по иксзеду так сильно, чего нельзя допустить: у него сейчас всё и так нестабильно. Впрочем, у младшего из братьев Чон есть для него и относительно хорошие новости. — Доктор Ким сказал, что через пару недель то, что находится внутри тебя, перестанет расти в таком усиленном темпе. Тебе будет легче и твоё состояние стабилизируется, — горечь его слов фактически можно пощупать, и иксзед вздрагивает, глядя на него своими невероятными, сейчас серыми, глазами. А потом говорит что-то такое, от чего у Чонгука пол под ногами покачивается: — Не называй его так, — тихо, но твёрдо. — Что? — это срывается с губ брюнета одним тихим, резким выдохом. Тэхён с тихим стоном ёрзает в нагретой постели, аккуратно переворачиваясь на бок, но не разрывает зрительного контакта: — Не говори про него с такой ненавистью. Это наш ребёнок. Он шутит? — Это отродье убивает тебя, — Чонгуку очень хочется крикнуть, что и его заодно. Но он не может себе такого позволить. Никогда больше не сможет, потому что если сделает нечто подобное сейчас, у Тэхёна может быть выкидыш и он погибнет. А потом он умрёт в любом случае. — Это обычный человеческий ребёнок, и он ни в чём не виноват. Это я слишком слаб для него, Чонгукки. Моё тело ему не подходит. Посмотри на Намджуна. Он тоже убил своего отца. Посмотри на себя: твоя мать не пережила твоих родов. Но разве это ваша с ним вина? — Я её даже не помню. — Но это не отменяет того, что всё сложилось так, как сложилось. Это судьба, Чонгук. Люби его, пожалуйста, как люблю его я. Он достоин этого. Достоин того, чтобы его отец любил его просто за то, что он есть. Нельзя плакать. Не при нём, Чон Чонгук. Тэхён выдыхает тихо, подставляясь под чужие прикосновения к исхудавшей щеке, снова прикрывая глаза и прижимая к себе игрушку, и мгновенно проваливается в спасительный сон: будто нажали на кнопку отключения питания. Да, его тело слабо, думается брюнету, пока он прислушивается к слабому мерному дыханию того, кого любит больше всего на свете. Но душа у этого, по сути, мальчишки — стойка и сильна. Сильнее, чем когда-либо будет у самого Чон Чонгука — опоры правительственной касты Кореи. …Телефон звонит, когда Чонгук тихо выходит за дверь, и он, увидя на голограмме имя того, кто хочет с ним поговорить, берёт трубку незамедлительно. — Да, Сокджин-щи? — Чонгук-щи, — голос у врача — глухой и пустой. — Это внешне идентичные, но совершенно другие таблетки — всего лишь витамины. Кто-то подменял препарат всё это время. И Чонгук, сбрасывая вызов, быстрым и широким шагом идёт в комнату охраны, где требует видеоряд трёхмесячной давности, выгоняет всех присутствующих, падает в кресло и смотрит, смотрит, смотрит на высокой скорости. Вот Тэхён принимает утренний душ и чистит зубы, чтобы потом взять таблетку из контейнера и проглотить. Выходит за дверь, и камера в ванной комнате демонстрирует полное отсутствие в ней кого-либо. Но только лишь час, если верить времени в правом верхнем углу экрана. Потому что потом двери разъезжаются в разные стороны, пуская внутрь Пак Чеён, которая долго копается в ящиках, чтобы в итоге заметить неприметный контейнер и, воровато оглянувшись, высыпать в унитаз его содержимое. Смыть и высыпать в него новое содержимое. Чонгук смотрит и дальнейшие очень внимательно. Отслеживает тенденцию: Чеён меняла таблетки каждые две недели стабильно, как по таймеру. Идёт на осознанное убийство, не мешкая и не испытывая ни малейшего угрызения совести. Чонгук смотрит и чувствует, как начинает гнить изнутри.***
Хосок не хочет быть здесь. Последние яркие лучи заходящего солнца окрашивают помещение в красный, предавая окружающим предметам не тот томно-романтичный, который овевает их с Юнги, но угрожающий оттенок, а в воздухе разлит едкий запах предчувствия чего-то нехорошего. Такое бывает, когда интуиция не просто скребётся о рёбра с внутренней стороны, но кричит в громкоговоритель это своё «уноси отсюда ноги к чёртовой матери». Это было бы недурно, в самом деле: просто сейчас так взять и уйти, но он лишён такой привилегии, как и, впрочем, ещё множества всяких других вещей, от которых на душе было бы в миллион раз спокойнее. Лишён права выбора. Лишён возможности открыто любить и поступать по совести. Лишён выбора того, с кем хочет связать свою жизнь. Хосок не хочет быть здесь. — Они такие красивые, — тянет Чон-хённим, стоя спиной к старшему сыну, но с любопытством окидывая взглядом ряд прочных застеклённых террариумов, что встроены в одну из стен. — С виду мирные, но на самом деле — чертовски опасные, если разозлить. Тебе нравятся они, Хосок? — и отец поворачивается, не давая сыну шанса разобраться в сложности своего странного вступления, не позволяя провести ни единой параллели, и смотрит на него. Хосок отвечает честно: — Меня не привлекают змеи. Ничего не имею против них, пока они не находятся рядом со мной, — Чон-хённим хмыкает, а потом ещё раз любовно оглядывает один из террариумов, чтобы заметить: — У меня разродилась габонская гадюка. — Я тебя сердечно поздра… — А твой иксзед, Хосок? — вот и взрыв. Отец снова смотрит ему прямо в глаза своими прожигающими чёрными омутами, в которых сын может разглядеть искры хорошо сдерживаемого подозрения. — Почему он не может повторить её участи? Или участи иксзеда Чонгука? Не потому ли, что принимает противозачаточные? Сердце пропускает удар. Узнал. Но откуда — не скажет никогда и ни за что. — Ты хотел обмануть меня, Хосок? — Нет, вовсе нет, — мозг брюнета начинает работать на полную силу: необходимо за считанные доли секунды, пока он откашливается, придумать достойный аргумент. — Тогда по какой причине ты поступил так, как поступил, сын мой? — это звучит почти ласково, особенно, когда Чон-хённим подходит к нему и очерчивает контур подбородка, чтобы в итоге вцепиться и заставить смотреть на себя. — Какого чёрта, Хосок, вы оба обманули меня?! Ладно, ты, от тебя я ожидал немногого, но как так мог поступить Чонгук?!«От тебя я ожидал немногого»
Хосоку от этих слов, увы, ни горячо, ни холодно. — Чонгук не хотел, чтобы Тэхён неожиданно забеременел до свадьбы с Чеён, — и старший из братьев думает так быстро, как никогда раньше, и даже нос морщит, играя: — Знаешь, отец, она весьма… специфична. Мало ли, вдруг бы ты вошёл в его положение и передумал играть эту свадьбу. Она пустышка. Гнилая, истеричная пустышка. Он достоин большего.«Тэхёна достоин»
— Предположим, — и отец задумчиво поджимает губы. — Возможно, это и правда так. В любом случае, его иксзед беременный, пусть и от него, — хмыкает, а у Хосока по спине, он чувствует, пот холодный струится. — Я даже рад, что там не будет её генов. Какое тогда у тебя оправдание? — Отец, ну всё же очевидно, — и он выдавливает из себя хмыканье. — Моя невеста может забеременеть, а иксзед никуда не денется. Мало ли, с Дженни действительно может что-то случиться, верно? А Юнги без меня никуда не выходит, и шансов на риск у него куда меньше. Пусть принимает. — Ты хочешь сказать, что ты занимаешься сексом с ним? — и Чон-хённим вскидывает бровь в неком неверии. Хосок чувствует себя унизительно от того, что ему приходится выносить подобное на чужие глаза. — Да. Ежедневно. Отец смотрит на него ещё какое-то время. Хосок чувствует, будто его всего разбирают по частям, сканируя каждую эмоцию, и очень надеется на то, что Чон-хённим ещё не в курсе того, что он вносит вклад в обживание XZ2, не знает о плане, что созрел пока только лишь в его голове — идее побега, плане спасения, где его и Юнги никогда и никто не сможет достать, когда они проникнут на первый космолёт в качестве испытателей, а потом — затеряются среди других синекожих. Это рискованно, это дурно, в этом плане больше дыр, нежели целостности, но это всё, что у него есть, помимо надежды на то, что деньгами можно купить всё, что угодно. — Иди, — наконец, бросает отец. — Я услышал тебя, Хосок. И старший послушно встаёт, игнорируя желание вскочить, отвешивает девяностоградусный поклон и выходит за дверь. Выдохнуть позволяет себе только лишь около собственной спальни в другом конце крыла.***
— Какая же ты сука. Чонгук не тратит времени ни на приветствия, ни на разговоры о погоде: просто влетает в её спальню разгневанной стихией, дыша тяжело от ненависти и презрения, что обуревают всё его существо, что душат в нём всё, что он к ней испытывал — чувство сострадание, толику жалости из-за такой участи, попытку понять. В этой бляди нет ничего святого, а руки сами сжимаются в кулаки при виде испуганного накрашенного личика. — Чонгукки, что случилось? — ахает Чеён, сидя на пуфе у трюмо, и ёжится, когда он подходит к ней быстрыми шагами, глядя сверху вниз. — Что так тебя разозлило? — Твоё существование, падаль, — Чонгук не фильтрует. Чонгук переломился и сдался. Чонгук отпускает свои ярость и боль с воем колесить по пространству спальни этой сволочи, в глазах которой он, кажется, видит искры понимания ситуации, но при этом всё равно — неуверенность, потому что вдруг его разозлило что-то ещё, а вовсе не… — И то, что это ты, сука, подменила противозачаточные, — это вырывается тихим злым шипением. — Это ты, тварь. Всё ты. Ты убила его и тебе ни капли не жаль, сволочь! — под конец он уже кричит, а лицо приобретает надменное выражение оскорблённой леди, и это ранит настолько, что голос снова падает в шёпот. — Не надо мне сейчас здесь пиздеть. Я смотрел записи с камер. И видит этот не испуг, но ужас на красивой размалёванной роже. Чеён в прямом смысле идёт страшными пятнами, цепляется ногтями за поверхность пуфа, на котором сидит — и неожиданно начинает рыдать, но не искренне, не жалостливо, но зло и выплёвывая каждое слово, предварительно смочив в яде: — Да, это я, и я жалею только о том, что ты не удержал член в штанах и кончил в него раньше, чем мы сделали ЭКО! Что такого в моём поступке? Он всего лишь иксзед, нелюдь, рожать — это его прямое назначение! — и она переходит на визг, начиная мелко трястись. — Это я твоя будущая супруга! Это со мной ты должен делить постель, Чон Чонгук, а не с этим отродьем, не с этим бесправным чудовищем, это меня ты должен любить, а не… Договорить ей не даёт звук хлёсткой пощёчины и, впоследствии, шок от удара, что обжёг ему руку. Чонгук никогда раньше не бил женщин и, вообще-то, не собирался, но то, что сейчас сидит перед ним, даже человеком зваться не достойно. — Я не женюсь на тебе, — говорит он неожиданно даже для себя самого ровно. — Никогда не женюсь. Сдохну, но не женюсь. Можешь паковать свои вещи, у тебя больше нет прав здесь находиться. И выходит из её спальни, не оборачиваясь.