Клюква

На Рождество Гермиона загадала желание «не видеть Драко Малфоя». На следующий день ее желание исполнилось. Ни за завтраком, ни в обед, ни во время ужина она не видела Малфоя за слизеринским столом. Несмотря на загаданное желание, Гермиона больным любопытством рассматривала каждого зашедшего в Зал студента. Потому что ей просто хотелось посмотреть Драко в глаза. Увидеть в них что-то, что хотя бы немного походило на сожаление. А потом ударить его по лицу. Затем ногой прямо в живот. А следом она достала бы волшебную палочку и насылала бы на него столько проклятий, сколько знала. Потому что Гермиона не заслуживала этого. Меньше всего она хотела акцентироваться на мысли о том, что Драко Малфой лишил ее девственности, а затем ушел, так и не доделав начатое. Он просто бросил ее, как никчемный мусор. Он даже не соизволил сделать ей приятно, как бы глупо это не звучало. Сделать хоть что-то, из-за чего бы она не задыхалась в рыданиях поздно ночью в ванной. А она задыхалась. Гермиона держала дрожащей рукой бритву, отговаривая себя от саморазрушительных действий. Но не смогла. На запястьях красовались свежие порезы, которым не суждено было зажить в ближайшие дни. Чтобы они служили напоминаниям о ее слабости и его жестокости. Гермиона сорвалась, чтобы облегчить боль, но болеть, как ни странно, стало сильнее. Через несколько дней после Рождества Джинни выписали из Больничной палаты, и стало сложнее. Гермионе приходилось улыбаться и выдавливать из себя смех, интересоваться чем-то, на что ей было абсолютно плевать. А ей было плевать на все. Гермиона просто хотела, чтобы все оставили ее в покое. Невозможно было не заметить и странного поведения Джинни. Она все чаще пропадала в коридорах, увиливая от прямых объяснений. И нет, Гермиона не жаловалась. Просто знала, что если спросит на прямую, то получит очевидный ответ, содержащий в себе повинную о романе с Забини. Гермионе не хотелось этого слышать, потому что она по горло была сыта слизеринцами. Слизеринцами, которые оставляли после себя разрушения, по масштабу сравнимые с проходом торнадо. А затем просто уезжали домой на рождественские каникулы. Будто ничего и не было. — Мерлин, — довольно простонала Джинни, — сегодня домовики превзошли сами себя. Попробуй этот круассан! Гермиона изобразила воодушевление и вгрызлась зубами в хрустящую корочку. На пальцы вылилась часть карамели, которой было действительно много. Было приторно и масляно. Хотелось блевать. Но Гермиона была не дурой и изо всех сил притворялась человеком со здоровым аппетитом. Конечно, может быть, рассказать правду подруге было бы правильным поступком. Но за этим последовало бы так много вопросов и лишних эмоций, что едва ли это пошло бы на пользу. Гермионе просто нужно было немного времени. Она не знала, действительно ли была хорошей актрисой, или же Джинни намеренно не обращала внимания на ее поведение. За мрачными мыслями следовали еще более разрушительные выводы. Ей так хотелось домой. Это желание всегда возникает, когда чувствуешь себя особенно паршиво. Но дома больше не было. Не было родителей, которые могли бы укутать своим теплом, не было ее соседей, которые пригласили бы на чай. Все это осталось в прошлом, и Гермиона не знала, когда сможет вернуть все на свои места. Хогвартс тоже перестал быть домом. Потому что тут больше не было ни тепла, ни чувства защищенности, ни Гарри и Рона. Иногда она смотрела на Джинни и думала о том, что хотела бы сейчас отпраздновать Рождество в Норе. Миссис Уизли была еще той курицей-наседкой, но ощущалась родной. Иногда возникали мысли о площади Гриммо и том Рождестве, которое они отмечали с Сириусом. Начиналась война, а в Хогвартсе было едва ли лучше, чем сейчас. Однако было так тепло. Но Сириус мертв, а из Хогвартса выбраться невозможно. Гермиона отложила круассан, когда почувствовала рвоту, совсем близко подобравшуюся к горлу. Ужин подходил к концу, поэтому она решила, что нет ничего страшного в том, чтобы уйти чуть раньше. К тому же, она знала, что Джинни так и так захочет прогуляться по замку, а потому решила не заставлять подругу придумывать очередное оправдание. Гермиона медленно шла по темным коридорам, совсем не беспокоясь о своей безопасности. С одной стороны, ей было до того плевать, будто чувство страха где-то затерялось. А с другой, ее сердце билось до того ожесточенно, что, если бы кто-то посмел на нее напасть, она бы расщепила того в щепки. Потому что не было ни страха, ни паники, ни чего-то еще, что обычно пригвождало ее к полу в таких ситуациях. Наверное, ей казалось, что больше нечего терять. Гермионе даже хотелось сорвать на ком-нибудь свою злость. И такая возможность ей предоставилась. В конце коридора послышались голоса, звучащие тихо, но озлоблено. Гермиона не стала накидывать на себя маскирующие чары, а просто тихо пошла к источнику звука. Чем ближе она подходила, тем легче становилось разобрать слова. — Паркинсон, не будь такой стервой, — прорычал Гойл. Гермиона остановилась, подумав о том, что разборки слизеринцев — дело самих слизеринцев. Но ненавистный мужской голос пробудил в ней старые воспоминания, прошедшие роем колючих мурашек и заставляющие слушать дальше. — Ты самое мерзкое, самое тупое и неотесанное существо, которое я знаю, — злобно сказала Паркинсон, — так что даже не думай, что тебе что-то может светить. Гойл расхохотался так громко, что по стенам прошло эхо. — Жду не дождусь, когда смогу заткнуть твой грязный рот, дорогая. Уже официально. — Что? — непонимающе спросила Пэнси. — Что-что, — передразнил ее Гойл, — твой папаша продал тебя, крошка. Раздался хлесткий звук пощечины, а затем ругань, перемешанная со звуками борьбы. Гермиона нахмурилась, взвешивая, стоит ли ей вмешиваться. Но когда она услышала испуганный женский визг, моментально чем-то заглушенный, сразу ринулась в конец коридора, доставая на бегу волшебную палочку. — Депульсо, — прокричала она, как только смогла различить силуэт Гойла. Тяжелая туша отлетела к стене и ударилась о нее с глухим звуком. При виде раскрасневшегося лица Гойла Гермиона крепче сжала палочку, ведомая чистой яростью. — Дантисимус! Передние зубы Гойла стали увеличиваться в длине, все больше походя на бобровые. Гермиона глубоко вдохнула, ощущая, как по телу разливается гнев. Она так устала от всего дерьма, она была так зла на себя и весь мир, что ей впервые в жизни захотелось причинить боль другому человеку. И впервые в жизни она не могла себя остановить. Гермиона опять занесла палочку над Гойлом, размышляя, каким именно заклинанием она хочет его наградить, как почувствовала тяжесть на руке. Паркинсон схватила ее за локоть и впилась в него длинными ногтями. Гермиона повернула на нее голову и непонимающе посмотрела своими затуманенными злостью глазами. Гойл что-то промычал, напоминая о себе. — Петрификус Тоталус, — прошептала Гермиона, а затем убрала палочку. Повисла глубокая тишина, которая смогла немного остудить пыл Гермионы. Она повернулась к Паркинсон, которая внезапно оказалось бледной и заплаканной. Ее нижняя губа кровила, а по блузке расползалось какое-то мокрое пятно. Испугавшись, что это кровь, Гермиона прошептала: — Люмос. Она подошла к Паркинсон и осмотрела темное пятно, которое оказалось лишь на несколько тонов темнее одежды, но никак не похожим на кровь. Гермиона нахмурилась, но спрашивать не стала. В воздухе витала неловкость из-за случившегося, и у обоих девушек появилось желание уйти. — Что с тобой? — все же спросила Гермиона. Глаза Пэнси сузились, и вся ее мимика говорила о том, что та не хочет ничего говорить. — Грег приставал ко мне, а потом чем-то опоил, — отрывисто заявила она и отвернулась. Губы Гермионы приоткрылись, чтобы задать следующий вопрос. Но внезапно ее озарила догадка. — Каким на вкус было зелье? Паркинсон повернулась к ней и демонстративно закатила глаза. Но при взгляде на серьезное лицо Гермионы ее лицо вмиг переменилось. Во взгляде мелькнуло понимание, и Пэнси в испуге отступила на шаг. — Оно было безвкусным. Как вода, — прошептала она. Гермиона закивала самой себе. — Сыворотка правды? — риторически спросила Паркинсон. — Сыворотка правды. Ноздри Пэнси раздулись, а на глазах выступили слезы. — Ублюдок, — прошептала она и принялась собирать выпавшие из сумки вещи. Гермиона так и стояла, наблюдая за ней и не зная, как должна поступить. С одной стороны, ей было абсолютно плевать на очередные слизеринские разборки и на саму Паркинсон. Но слишком свеж в памяти был тот вечер, когда Гойл с Крэббом напали на нее саму. И несмотря на антипатию к Пэнси, внутри Гермионы проснулась какая-то женская солидарность. Ей не хотелось оставлять ее одну, несмотря на то, что Паркинсон не выглядела как человек, который нуждался в поддержке. Вдруг в голове Гермионы всплыл один вопрос, который давно ее волновал. — Ты специально пролила пунш на Маклагена? — выпалила Гермиона прежде, чем поняла, что совершенно бестактно воспользовалась состоянием Паркинсон. Пэнси подняла на нее взгляд и криво улыбнулась. — Да, — сказала она. — А ты оказывается та еще сука, Грейнджер. Гермиона поджала губы и развернулась, чтобы уйти и оставить Паркинсон в покое. В ее голове закружились мысли о том моменте бала, когда Кормак практически заметил их с Малфоем, если бы не пролитый пунш. Если Паркинсон сделала это специально, то… Неужели она что-то знала? Малфой рассказал ей? Или она сама догадалась? Но как? — А знаешь что?! — крикнула ей в спину Паркинсон, — Это ты во всем виновата! Гермиона остановилась и обернулась в непонимании. — Извини? — Нет, Грейнджер, не извиню, — прошипела она, — Драко обещал присматривать за мной! Но вместо этого задумчиво таращился в потолок и бегал за тобой! Он говорил, что больше не подпустит Гойла ко мне! — ее голос сорвался и она махнула рукой в сторону парня, лежащего в отключке. Пэнси замолчала и непонимающе уставилась на Гермиону. Ее рука легла на рот, в панике стараясь заткнуть его. — Но вместо этого я сама была вынуждена защищать вас от чужих взглядов, в частности от этого неотесанного Маклаггена! Пэнси замотала головой, пытаясь остановить поток откровений. Гермиона стояла, как громом пораженная. Все эти дни она старалась выкинуть из головы Малфоя, бал, и все что последовало за ним. Но слова Паркинсон стали тем самым лезвием, что прошлось по ее и так не зажившим ранам. — А потом Малфой уехал и бросил меня наедине с ними! А мой папаша даже не пустил меня на порог собственного дома, потому что считает меня не достойной! Пэнси пыталась заткнуть рот руками, но Гермиона все равно слышала каждое слово. — Я ненавижу его! — истерично прокричала она, — ненавижу отца, Темного Лорда, я хочу… — Силенцио! — охрипшим от шока голосом сказала Гермиона. Паркинсон с облегчением облокотилась на стену и закрыла лицо ладонями. Гермиона призвала полупустой бутылек, лежащий около стены, и открыла его, чтобы понюхать. Действие этого зелья явно отличалось от обычной сыворотки правды. Паркнисон не просто честно отвечала на вопросы, из нее так и лились провокационные откровения. Зелье было прозрачным, но Гермиона заметила маленькие фиолетовые вкрапления, похожие на частички засушенных цветов. Она спрятала бутылек в карман мантии, рассчитывая позже изучить его. Но зачем это понадобилось Гойлу? Ему не терпелось услышать, что конкретно Паркинсон о нем думает? Кажется, она и так была довольно открыта в своих выражениях. Внутренний голос Гермиону тихо нашептывал ей, что Гойл хотел услышать нечто особенное, чтобы потом использовать это для шантажа. Пэнси явно не имела особого желания подпускать его близко, но если бы Гойл услышал все, что она сейчас говорила… Паркинсон предприняла попытку привести себя в порядок, но раскрасневшиеся щеки и отчаяние во взгляде выдавали ее с головой. Было неизвестно, как долго продержится действие Силенцио на человеке, напичканном зельем с непонятным составом. — Пошли, — тихо сказала Гермиона и махнула Паркинсон. Она не знала, правильно ли поступает, но все услышанное за сегодня означало для нее одно: по Пэнси Паркинсон тоже проехался каток. Дойдя до лестничного прохода, Гермиона обернулась, чтобы проверить, идет ли за ней Паркинсон. — Я… — растерялась Гермиона, когда увидела за собой Пэнси, все же идущую за ней, — мне кажется, что гостиная Слизерина — не лучшее место для тебя сейчас. Пэнси опять закатила глаза, но черты ее лица больше не казались колючими и злыми. Гермиона кивнула сама себе и продолжила путь до седьмого этажа. Она надеялась, что все младшекурсники уже поднялись в спальни, иначе пришлось бы отвечать на слишком большое количество вопросов. Да и реакция самой Паркинсон вызывала опасения. В любом случае, Гермиона погасит свой долг перед ней за Маклаггена, а дальше будь, что будет. Гермиона несколько раз прошла мимо стены, думая о том, что ей необходимо укрытие. В стене образовалась массивная дверь, и, прежде чем толкнуть ее, Гермиорна вновь обернулась на Паркинсон. Та стояла практически со скучающим видом и чуть вздернутой правой бровью. Сама не зная почему, но Гермиона немного расстроилась такой реакции. Не то, чтобы она рассчитывала на аплодисменты, но… чертовы слизеринцы. Гермиона зашла в знакомую гостиную, обустроенную в Выручай-комнате и испуганно ахнула, увидев Невилла, одиноко сидящего на диване. — Гермиона, что ты здесь… — Невилл вытаращил глаза, — Паркинсон?! Какого черта? Быстро затолкав ухмыляющуюся Пэнси в комнату, Гермиона закрыла дверь и отрывисто выдохнула, готовясь к сражению. — Невилл, послушай… — Нет, это ты послушай! — непривычно озлобленным голосом сказал Невилл. — Мы потратили столько времени и сил на создание убежища, а ты приводишь сюда слизеринку! Причем не абы какую, а подружку Малфоя! Дочь Пожирателя Смерти! Да ты с ума сошла, Гермиона! Что у тебя на уме? Гермиона оттолкнулась от стены и подошла к разгневанному другу. — Перестань! Ты же знаешь, что я бы никогда не сделала ничего, что могло бы навредить нашему делу! Ей… нужна помощь. Как и всем, кто тут. — Ты хотя бы взяла с нее Непреложный Обет? Гермиона растерянно покачала головой. Ей стало стыдно из-за того, что она действительно не была достаточно осторожна. Но, с другой стороны, у нее вообще не было уверенности в том, что выпитое зелье позволит скрепить Обет. Наверное, она действительно стала верить в Слизерин чуть больше, чем позволяла ситуация. — Мерлин, Гермиона, —простонал Невилл, разочарованный ее ответом. — О, Годрик! — взмолилась Гермиона. — Паркинсон под сывороткой правды, я наложила на нее Силенцио. На нее напал Гойл, и… Гермиона сделала несколько шагов в сторону от того, с какой силой Паркинсон толкнула ее в плечо. Она указала на свой рот, прося Грейнджер снять с нее заклятие. Гермиона потерла место удара и взмахнула палочкой, снимая Силенцио. — Хвала Салазару, — простонала Паркинсон, — Долгопупс, если тебе будет от этого легче, я действительно нахожусь под сывороткой правды. И да, я никому об этом не расскажу. Хотя бы потому, что и так знала о вашем милом домике для униженных и оскорбленных. — Что? — воскликнули Невилл и Гермиона одновременно. — Как ты узнала? Кто еще знает? — ошарашенно спросила Гермиона. — Я узнала об этом случайно. Просто шла к Флитвику на отработку и увидела подозрительное столпотворение гриффиндорцев. Отработка по заклинаниям у меня была, кстати, две недели. Только тупой и слепой не понял бы, что тут происходит. А знает ли кто-то еще, понятия не имею. Я никому не говорила. — Почему? — спросил Невилл. Пэнси поджала губы, не желая отвечать, но зелье не позволило ей смолчать. — Потому что это не мое дело. И я не хочу тренировать Круцио на младшекурсниках. И, — она еще сильнее поджала губы, — я ненавижу Волан-де-Морта. Раздался хлесткий звук, заставивший всех обернуться. На пустующем месте рядом с флагами Гриффиндора, Когтеврана и Пуффендуя расправился герб Слизерина.