Клюква

Драко и Гермиона несколько минут шли в полном молчании, которое ощущалось натянуто. Гермиона никак не могла отпустить обещание Малфоя рассказать о том, что происходило с ним в Мэноре, но не хотела спрашивать сама. А потому просто шла, все ожидая, когда он заговорит. Но Драко не говорил. С каждой секундой его все сильнее накрывало чувство вины и ощущение абсолютного провала. Ебаное поражение, которое лишь несколько минут назад ощущалось победой. И, пускай, Грейнджер уверяла его в том, что сама этого хочет, но факт оставался фактом. Они в дерьме. Натворили дел. Вляпались по-крупному. Называйте, как хотите, мораль одна. Драко же мог подавить в себе это зарождающееся чувство, мог забить на похоть, в конце концов, он мог покинуть Хогвартс навсегда, сказав лишь одно слово. Конечно, до этого чертового задания, которым он теперь скован. Он, блять, понятия не имел, что делать дальше. До одурения хотелось взять Грейнджер за руку, довести до портрета Полной Дамы и пожелать сладких снов. Со сладкими снами Драко, конечно, переборщил, но суть ясна. Он бы проводил Грейнджер и позволил бы последний раз выспаться на ее гриффиндорской кровати, а на утро взял бы ее в охапку и увез так далеко от этой войны, как только мог. А он мог. Желание защитить ее от войны ощущалось почти правильным. Все в нем кричало о том, что это нужно делать незамедлительно, не прося разрешения. А потом, когда все закончится, он может быть попросил бы прощения. Потому что это было легче. Потому что он бы увез Грейнджер, спрятал ее в одном из своих особняков, или, черт с ним, купил бы новый. Защитил бы его таким количеством магии, что стало бы трудно дышать. А потом вернулся в Англию на самое пепелище. Потому что не мог оставить Блейза, Пэнси и семью. Драко понимал, что его родители вряд ли выберутся из этого дерьма, если только он не станет лучшим, самым натасканным псом Реддла. И это рвало его на части. Потому что мир, где счастлива Грейнджер — это мир, где мертва его семья. И наоборот. Драко даже завидовал ей. Ему так хотелось верить только в одну сторону этой сраной войны. Не быть связанным по рукам и ногам. — Грейнджер, — стальным голосом позвал он. — Да? — Гермиона думала, что будет рада началу разговора, но в момент ей стало страшно. — Как ты представляешь себе будущее? — Ну, — она нахмурилась, — мы победим Волан-де-Морта. Может быть, не в ближайшие месяцы, но однажды это случится, я знаю, — ее интонация была неуверенной, и они оба это чувствовали. — А потом мы будем постепенно налаживать жизнь. Залечим раны, сгладим последствия. Будем медленными шажками… — Нет, — перебил ее Драко, — ты… Ты же понимаешь., — он тяжело вздохнул, — Грейнджер, знаешь, чем обернулось мое пребывание в Мэноре? Гермиона вопросительно посмотрела не него, стараясь унять дрожь от волнения. — Мне дали задание, — сказал он, — Темный Лорд дал мне задание. Я должен похитить тебя для него. Это звучало настолько же ужасно, насколько было на самом деле. Гермиона сглотнула образовавшийся ком в горле. Но страха не чувствовалось, ей не хотелось бежать и кричать. Хотя, казалось бы, момент был выбран весьма удачно: Гермиона, потерявшая бдительность, идет наедине с Пожирателем Смерти по темному коридору, где никто не услышит ее криков. Ей было страшно, но не за себя. — И что ты собираешься делать? — мертвым голосом она спросила единственное, что подсказало крошащееся на частички сознание. Малфой хмыкнул, считая весьма ироничным показное спокойствие Грейнджер. — Очевидно, не это. Гермиона остановилась и сжала губы, уставившись на Драко. — Ты же понимаешь, что не обязан ему подчиняться? Я говорю не только о задании. Я знаю, что Дамболдор предлагал тебе помощь, и, хотя он мертв, его предложение все еще актуально. Орден может спрятать твоих родителей… Ее слова были прерваны хохотом Малфоя. Гермиона удивленно замолчала, смотря на то, как Драко запрокидывает голову и хватается рукой за лоб, пытаясь совладать с эмоциями. Ей показалось, что сейчас произойдет что-то очень плохое. На секунду захотелось оборвать его и просто уйти, чтобы не слышать того, ради чего он открыл рот. — Грейнджер-Грейнджер, ну ты же не дура, — успокоившись, сказал он, — ты должна понимать, что со смертью вашего дражайшего Дамболдора ни осталось ни одного человека, кто питал бы иллюзию, что добро победит зло только потому, что оно добро. Орден нихуя не может, но главное — не захочет. Мои родители с первой магической войны были на стороне Волан-де-Морта, Грейнджер. И они все еще на его стороне. — А ты? На какой стороне ты? — спросила она, проигнорировав остальные слова Малфоя. Драко замолчал на какое-то время, и Гермионе казалось, что за эти секунды ее сердце не ударило ни разу. — Я не на его стороне, больше нет. Но и не вашей, — сказал он, увидев посветлевшее лицо Грейнджер. — Потому что это не имеет смысла, вы проиграете. — Но ты не можешь заявлять, что настроен против Волан-де-Морта, но отказываться от борьбы! Только представь, сколько по всей стране таких людей, которые спокойно сидят по домам и боятся сказать лишнего слова, хотя в душе понимают, что Волан-де-Морт неправ! Именно из-за таких людей… — Каких таких, Грейнджер? — со странным безразличием в голосе спросил Драко. — Из-за таких трусов! — начала кричать она. — Невозможно победить в войне, не неся потерь и не принося жертв! Ты думаешь, что ни у кого нет семьи? Единственный родной человек Гарри погиб, сражаясь! Вся семья Уизли каждый день рискует! Мои родители… Она оборвала свою речь, уже не понимая, как относится к Малфою. Ей была противна сама мысль о том, что он не желает предпринимать никаких действий, лишь бы выйти сухим из воды. Гермиона не понимала, что между ними происходит, но, если и происходит, то как это выглядит в глазах Малфоя? Как она могла ему понравится, если все, что в ней есть — это абсолютная противоположность его качествам. И это не тот момент, когда противоположности притягиваются. Это то, когда случается большой взрыв. Гермиона больше не знала, может ли рассказать Драко о том, на что ей пришлось пойти, чтобы стать полноценной фигурой на доске. Теперь казалось, что расскажи она ему о родителях и Австралии, и они окажутся в большой беде. Но еще Гермиона не знала и того, что Драко несколько месяцев назад узнал о том, что она стерла память родителям и отправила их в другую страну. Узнал, что для победы Волан-де-Морта необходимо уничтожить крестражи. Он знал, почему она сейчас замолчала. — Мои родители никогда не примут помощи Ордена, — его голос вновь был пустым, безразличным. — И, Мерлин, перестань уже лицемерить, ты ведь считаешь, что они ее и не заслуживают. — Но они ее заслужат, если выступят против… — Салазар, Грейнджер, ты вообще в себе? Они ни за что этого не сделают. Скажи мне, как вы собираетесь победить Темного Лорда? Орден ни черта не делает, потому что гнушается тех методов, которыми действует Волан-де-Морт. А он уже на шаг, на сотню шагов впереди. Потому что ложь, грубая сила и способность внушать страх — вот что побеждает в войне. А не ваши чертовы экспелиармусы и мотивационные речи! Это война, а не дискуссия о том, кто прав, а кто нет. Здесь проливается кровь. И Орден проиграет, если не начнет пытать и убивать врагов. Гермиона обняла себя руками, потому что, черт побери, знала это. Знала, что они проигрывают. Знала, что Орден действует слабо. Но если они уподобятся Пожирателям, то потеряют единственное, что, как говорил Дамболдор, может победить темные силы. Любовь, доброту, сострадание. — Ты не прав, — заявила она, — ты думаешь, что добро слабее зла, потому что у него благие намерения, но… — Благими намерениями выстроена дорога в Ад! Если Орден наконец не начнет сражаться по-взрослому, то вся Англия, а потом, черт его знает, весь мир превратится в Ад. — Нет! Ты на все смотришь сквозь призму старой идеологии! А даже если и так, то ты сам ни черта не сделал ради того, чтобы помешать приближению этого Ада! Гермионе хотелось крушить, лишь бы заставить Драко думать по-другому. Потому что они, кем бы друг другу ни были, не имеют смысла, если все так закончится. — А что ты мне предлагаешь? — оскалился он. — Забить хуй на семью? На дом? Сбежать вместе с тобой в лагерь добряков, которые с треском проебывают войну? Гермиона опешила и отошла от него на пару шагов. — Я не просила сбегать со мной. Честно говоря, — усмехнулась она со слезами на глазах, — я и сама то никуда сбежать не могу. Гермиона приподняла руку с тонким железным браслетом и помахала ей перед лицом Малфоя. — Что? Ты о чем? — нахмурился он. Драко замечал на ней этот браслет, но думал, что это какой-то очередной символический подарок от ее дружков, или, соплохвост его пойми, писк моды магглов. — Амбридж нацепила на меня эту штуку еще осенью. Так что я не могу выйти за пределы Хогвартса. Драко сомкнул челюсти и потянулся к руке Гермионы. Он уже жалел о своей вспыльчивости, жалел о том, что вообще начал этот чертов разговор. Но ему не хотелось, чтобы Грейнджер питала себя иллюзиями. Он — не герой, не спаситель мира. Он всегда сражается только за себя. — Не надо меня провожать, — хрипло сказала Гермиона, увидев в глазах Драко что-то, что разбивало ей сердце. — У меня есть старый добрый Экспелиармус, который никогда не подводил Гарри в сражениях с Волан-де-Мортом, так что не подведет и меня. Гермиона в последний раз посмотрела на Малфоя печальным взглядом и ушла, так и не обернувшись. Он еще какое-то время смотрел ей в след с каменным выражением лица. Драко практически физически ощущал ее боль. Или это была его? Но он не был тем героем, которым, возможно, хотела видеть его Грейнджер. Он не был Уизли или Поттером. Он был Малфоем, который не бросался в огонь, получая страшные ожоги, а обходил его, выходя чистым, не запачканным сажей. Все в том же идеальном костюме и с безупречной прической. И если она рассчитывала, что он бросится за ней, несмотря ни на что, то ошибалась. Малфой никогда не встанет на сторону проигравших, потому что это заведомо идиотская затея. Если будет надо, то он, так или иначе, вырвет Грейнджер из этой войны. Он спасет ее, но не весь чертов Орден. Потому что он бесполезен. *** Гермиона медленно шла по коридорам Хогвартса и, сама того не понимая, сжимала кулаки так сильно, что под ногтями образовывались красные лунки. Но она не чувствовала этой боли, потому что на сердце было гораздо паршивее. В нем были злость, боль, усталость. Она была безумно зла на людей, которые не желали вступать на дорогу войны с Волан-де-Мортом только из-за страха проиграть. Если бы каждый, кого не устраивала политика Реддла так и продолжал тихонько сидеть по домам, то сопротивления не было вообще. Волан-де-Морт выиграл бы войну, так и не начав. Каждый, кто был в Ордене был готов к тому, что потеряет близкого человека или умрет сам. А трусы, что прикрывались нейтральной позицией, были даже хуже Пожирателей. Потому что они — никто. Ей было больно от того, что она — самая умнейшая ведьма своего поколения — каким-то образом впуталась в историю, из который теперь не сможет выйти без потерь. Потому что она отдалась Пожирателю Смерти и не жалела об этом. И, пускай, он больше не придерживался этой идеологии, но на прямую заявил о том, что не собирается менять сторону. Потому не верит в их победу. И это жалило в самое сердце. Она до самого последнего момента, да, вообще-то, ровно до сегодняшнего дня думала о том, что просто свихнулась. Испытывать симпатию к человеку, который спас тебя несколько раз — это нормально. Нормально заглядываться на парня, который выглядит так, будто бог, сошедший с Олимпа. Но испытывать нечто большее… это болезнь, которая, вероятно, лечится только временем. В конце-то концов, она даже доверять ему не может. Гермиона усмехнулась, подумав о том, что похожа на одну из героинь книг про вторую мировую войну, которая влюбилась в немецкого солдата. Ей всегда нравились такие романы своей живостью и страстью. Получите, распишитесь. Она так устала. Метаться между недоотношениями, которые одновременно будто открывают второе дыхание, а затем сразу же перекрывают кислород и делом, ради которого она вернулась в Хогвартс. Она просто не тянет. Хочется сдаться, опустить руки. Потому что нет больше сил. Мерлин, ей всего семнадцать лет, а она находится в самом эпицентре волшебной войны. Гермиона резко остановилась, так и не дойдя несколько шагов до портрета Полной Дамы, потому что почувствовала знакомое жжение в кармане мантии. На ее глазах проступили слезы, с которыми она боролась весь этот путь. Интуиция, которая редко подводила ее, буквально кричала о том, что вот он — сдвиг. Гарри явно пишет не для того, чтобы пожелать спокойной ночи. Она прислонилась спиной к стене и два раза глубоко вдохнула, а затем разом выдохнула весь объем легких. Живот скрутило от страха, а к горлу подступила тошнота. Оказывается, Гермиона совсем не была готова к этому. Она каких-то десять минут назад пыталась внушить Драко, что борьба того стоит, а все, кто этого не желают — трусы. Гермиона Грейнджер оказалась трусихой? Она достала галлеон и с замиранием сердца посмотрела на него. Сердце остановилось на две секунды, потом толчок, сразу два, остановка. А потом бешено — тук-тук-тук-тук. Медальон у Амбридж. — Святой Мерлин, — пробормотала она и, оттолкнувшись от стены, пошла в обратную сторону от портрета. Гермиона разберется с этим прямо сейчас. Нормальный человек, конечно, решил бы обчистить кабинет Амбридж (да что там, нормальный человек никогда бы и не решился на это) днем, когда кабинет и примыкающая к ней спальня были бы свободны. Но Гермиона Грейнджер была нечто большим, чем просто нормальным человеком. И она знала, что если самая известная грязнокровка не появится на уроке, то это ни за что не останется незамеченным. Помимо того, днем коридоры Хогвартса никогда не бывают пусты. Гермиона сделает это тогда, когда Амбридж наиболее уязвима — во время сна. И даже если та проснется, то не будет готова к слишком наглой грязнокровке Поттера, которая сделает все, лишь бы добыть крестраж. Гермиона накинула на себя дезиллюминационные чары и направилась к кабинету Амбридж. Она докажет и Малфою, и всему миру, что борьба — это единственный верный путь. Остановившись у двери кабинета, Гермиона почувствовала закравшиеся сомнения, пришедшие на смену повышенному адреналину. Но она уже слишком много наобещала самой себе, чтобы просто сдаться. Гермиона направила палочку на дверь и произнесла несколько заклинаний проверки и выявления сглазов. Ухмыльнувшись как-то слишком по-Малфоевски, она сняла сигнализационные чары и усложненную Аллохомору. Дверь тихо отварилась, и Гермиона осторожно вошла. Опасно было зажигать Люмос, так что она начала перебирать вещи в кабинете практически наощупь. Провозившись около получаса, ей не оставалось ничего, кроме как все же зайти в спальню Амбридж. Повторив все заклинания, защита была снята, и Гермиона сделала шаг внутрь. За вновь вспыхнувшим адреналином она не заметила, как браслет на руке начал сжиматься. Но было уже поздно, ведь в следующую секунду шипы со всей силы врезались в ее плоть, заставляя закричать во весь голос. В спальне зажегся свет, и последним, что увидела Гермиона, было удивленное, но что более приятно, испуганное лицо старой жабы, которая направила на нее свою толстую волшебную палочку. Гермиона не знала, что браслет обнаруживает не только побег из Хогвартса. Амбридж произнесла какое-то заклинание, и тело смелой гриффиндорки упало на розовый ковер.