broken

Здание Министерства выглядит громадным и враждебным. Высокие стены нависают сверху, грозя придавить своей мощью, и Ремус сжимает ладони в кулаки, пытаясь заставить свой мозг не вспоминать тот день, когда он в это здание не зашел. Не смог зайти. Сейчас лучше сосредоточиться на предстоящем слушании, специально для которого Люпин прикупил недорогой костюм в магазине подержанных вещей. Во всяком случае, выглядеть он должен подобающе. Где-то в глубине души Ремус рад, что слушание назначили посреди лунного цикла — на то самое время, когда он не похож на бледную поганку. Это его даже удивляет — уж от Министерства, которое терпеть не может оборотней, можно было ожидать подлости в виде назначения заседания на утро после полнолуния. Ремус бы и приполз, сделай они так, но тогда исход мог бы быть совершенно другим. Хотя еще не известно, каким он будет сегодня. – Готовы? Ремус переводит взгляд на остановившегося рядом Николаса, который согласился представлять его в суде бесплатно в качестве выполнения последней воли Поттеров, и надеется, что выглядит и звучит уверенно, когда отвечает: – Да. – Отлично, пора возвращать мальчика домой. Николас разворачивается спиной к входной двери, чтобы ободряюще подмигнуть ему, и Ремус даже не заставляет себя выдавливать улыбку в ответ — она, слабая и неуверенная, появляется на лице сама. Почему-то Люпин уверен, что Джеймс со своим юристом хорошо ладили. У них похожая энергия людей, способных веселить других. Раньше Ремуса эта черта в людях вдохновляла, сейчас напоминает о Джеймсе, заставляя с тоской вспоминать о всех проделках, на которые он в школе бухтел (и иногда присоединялся). Мрачные извилистые коридоры, множество людей, спешащих по своим делам, и гулкий шум смешанных голосов, раздающийся под потолком. Здание внутри еще больше, чем снаружи, и Ремус старается не ощущать себя потерявшимся на вокзале первокурсником, следуя за чужой широкоплечей фигурой. Они проходят мимо множества каминов с выходящими из зеленого дыма людьми, огромного фонтана и поста охранника, поинтересовавшегося, кто они и зачем пришли. В лифт тоже набивается много народу, и, держась за поручень, Люпин мимоходом думает, что на каком-то из этих этажей работает его отец. Ну конечно же, здание суда будет на самом низу. Кто бы сомневался, что судить волшебники будут в самом мрачном и холодном месте здания. Заседание вот-вот начнется, и прежде, чем они выходят из коридора на всеобщее обозрение, Николас останавливает его, мягко положив руку на плечо. – Следуйте намеченному плану рассказа, хорошо? Не врать, но и не говорить лишнего без надобности. Они наверняка будут постоянно давить на ликантропию в попытках вывести на реакцию. Не поддавайтесь. Да, оборотень, но и да, волшебник тоже. Все будет хорошо. Люпин кивает, сосредоточившись, и они выходят из узкого прохода коридора в зал. Просторное помещение с изогнутыми полукругом многоуровневыми скамьями создает впечатление ловушки для человека, который будет стоять в самом центре, внизу. Ремус приказывает себе не думать об этом, вообще не думать ни о чем, кроме Гарри, которого он должен забрать от той вредной девчонки, которая выросла в несомненно еще более отвратную женщину. Он помнит, как расстраивалась Лили, получая от неё письма, полные оскорблений. Какой подавленной она возвращалась из дома. Как получила известие о гибели родителей только после их похорон по милости сестры, не известившей её вовремя. Потом Петуния, конечно, оправдалась. «Каким образом я должна была написать? Словить одну из этих отвратительных птиц, что вы используете?». Это был один из немногих дней, когда Ремус видел Джеймса действительно разозленным. В глазах Лили, еще надеявшейся хоть на какие-то отношения с сестрой, тогда погасли все искры. Она перестала пытаться, пусть ей и было обидно. И вот теперь женщина, называвшая сестру больной уродиной за наличие магии, будет растить ребенка-мага? Звучит поистине ужасно. Ремусу остается надеяться, что Совет не сочтет это лучшей альтернативой воспитанию оборотня. Все шепотки и переговоры замолкают, когда судья — женщина средних лет со строго заплетенной косой, поднимает ладонь. Приглашающим жестом она указывает на центральное место, и Люпин проходит туда, чувствуя себя максимально незащищенным. Десятки взглядов устремляются на него и будто бы жалят. Ремус находит взглядом Дамблдора, Грюма и Артура Уизли, которых он ожидал увидеть — Альбус предложил позвать их как работников Министерства и те согласились. К удивлению Люпина рядом с ними сидят мадам Помфри и профессор Макгонагалл. Ему приходиться вернуть свой взгляд наверх, когда судья, усилив голос палочкой, начинает. – Слушается дело о передаче опеки над Гарри Джеймсом Поттером. Вы — Ремус Джон Люпин? – Да. – И вы претендуете на роль опекуна? – Да. – На каком основании? – Его родители указали меня одним из опекунов в завещании. По абсолютной тишине, разбавляемой только двумя голосами, начинает разливаться стук клавиш печатной машинки секретаря, сидящего рядом с судьей. Кнопки сами нажимаются по мановению палочки. Зачем ей вообще машинка? Почему не записывать пером? – Одним из? Кто еще указан в документе? Ремус медлит с ответом одну долгую секунду. – Сириус Блэк. Волна шепотков тут же разносится по всем скамьям. Люпин успевает услышать несколько тихих восклицаний об убийце и предателе, пока судья не стучит молотком по столу, призывая всех в тишине. – Выходит, Поттеры указали единственными опекунами их ребенка убийцу и оборотня. Боюсь, на момент составления документа у них не было всей полноты сложившейся чуть позже картины. – Они знали о моём состоянии много лет и сочли это разумным. Ремус старается, чтобы его голос звучал ровно, хотя даже намек на то, что Джеймс и Лили были плохими родителями, оставившими сына на кого попало, и поднимает бурю эмоций внутри него. Они наверняка этого и добиваются — найти доказательства, что его легко вывести из себя, найти причину отклонить прошение. Судья замолкает на несколько секунд, начиная копаться в бумажках. Несколько человек на скамьях переговариваются между собой, продолжая смотреть на него, и Ремус отводит от них взгляд, предпочитая рассматривать темные узоры на каменных стенах. – Что ж, мистер Люпин, поскольку вы — оборотень, то несколько дней в месяц не способны отвечать ни за себя, ни тем более за маленького ребенка. Как вы намерены решать этот вопрос? – Мой отец будет присматривать за Гарри в эти дни. – Лайелл Люпин — ваш отец, верно? – Да. – И вы планируете оставлять маленького ребенка волшебнику, который допустил ситуацию, из-за которой вы сами стали Темным существом? Ремус на мгновение прикрывает глаза, призывая свое стремительно утекающее спокойствие. Голос его ровный и вежливый, когда он отвечает: – За произошедшее в тот день ответственен лишь один человек, и это не мой отец. Министерству хорошо знаком этот оборотень, ведь именно Министерство так любезно позволило ему уйти от наказания за все, что он делал и продолжает делать. Даже звуки перьев, которыми некоторые члены Совета делали заметки, замолкают. В зале повисает давящая и тяжелая тишина. Ремус буквально чувствует, как у него начинает гореть затылок от чужих взглядов, особенно со стороны скамейки с его поддержкой. В голове едва ли не раздается одно из усталых замечаний Макгонагалл, какими она постоянно одаривала Джеймса с Сириусом, снова натворившими какую-то смелую, но откровенно глупую вещь. Наконец, отмирает один из членов Совета, пухлый мужчина с густыми темными усами. Голос его зычный и нарочито ровный. – Вы желаете указать на некомпетентность Министерства, мистер Люпин? – Ни в коем разе. Я лишь пытаюсь вернуть Совет к изначальной теме заседания, а не событиям шестнадцатилетней давности. Надеюсь, Совет простит мне мою резкость. – Ничего, мы можем вас понять, – вступает в диалог судья с бесстрастным выражением лица, по которому невозможно понять, разозлилась она на выпад Ремуса или нет, – вы перенесли потерю, эмоции все еще свежи. Вернёмся к делу. И она действительно начинает задавать вопросы, касающиеся только дела. О месте жительства, работе, опыте общения с детьми. Ремус, который все же смог устроиться рабочим в шумный просторный паб, расположенный у окраины Лондона, охотно рассказывает обо всем. Затем — опросы свидетелей, и Люпин устраивается на скамейку рядом с Артуром, который легонько и ободряюще ему улыбается. Уизли не состоял в Ордене — на момент войны у них с Молли уже было пять детей, и риск оставить их без кормильца останавливал родителей. Но Ремус помнит Гидеона и Фабиана — братьев Молли, смешливых и неразлучных даже в смерти. Фабиан обожал рассказывать об увлечении одного из племянников драконами и частенько в письмах к сестре рисовал маленьких рептилий в уголках пергамента. Малыши извергали на бумаге серые потоки пламени и летали вокруг криво нарисованных башенок. Дамблдора вызывают первым, и он, конечно, говорит долго, вворачивая в речь длинные обороты и красивые слова. Он всегда это умел — заморочить голову так, что ты и не поймешь, что тебе её морочат. Ремуса, обычно честного до скрежета в костях и не любящего врать, это в профессоре всегда настораживало. Но он не может не признавать, что такой навык полезен. Дамблдор рассказывает больше о деятельности Люпина в Ордене, чем о временах в школе, и Ремус понимает, почему — о школе лучше расскажут мадам Помфри с Макгонагалл, и чтобы не звучать заученно и одинаково, Альбус специально говорит о другом. Всех расспрашивают долго, постоянно вворачивая намёки на повышенную агрессию или злость. Слушая чужие показания, полные теплых слов о нем самом, Ремус чувствует такую сильную благодарность, что давящая постоянно на периферии тяжесть ненадолго отступает. Даже Грюм пришел, хотя от него Люпин совсем не ожидал. Наверное, они могут время от времени встречаться с отцом по работе — отдел регулирования магических популяций ведет учет потенциально опасных существ, с которыми Грюм как аврор пересекается. Когда его снова вызывают в центр зала, Ремус чувствует, как от нервной дрожи начинает сводить живот. Заседание явно начинает подходить к концу, а значит, будет озвучено решение. Судья с по прежнему ровной спиной продолжает говорить так, будто не она уже дольше двух часов безостановочно задает вопросы. Удивительная выносливость. – У мальчика есть родная тётя. Почему вы считаете себя лучшим кандидатом, чем родной человек ребенка? – Эта женщина не общалась с Лили много лет и... Выказывала враждебность по отношению к магии и сестре. – Вы сможете повторить эти слова под действием зелья Правды? – Да, я готов. – Хм, – судья смотрит на него пристально с несколько секунд, – учитывая вашу готовность сделать это, не вижу острой необходимости в применении зелья. В конце концов, нам нужно беречь запасы для настоящих преступников. По скамьям проходятся несколько неумело скрытых смешков, и Ремус сжимает челюсти до боли, прекрасно понимая намёк сказанного. Он не собирается реагировать на упоминание Сириуса, пусть воображение и рисует ему картинку того, как Блэк мог стоять на этом же месте несколько недель назад. Когда Люпин не отвечает, судья, позволившая себе слабый намек на улыбку, становится серьезной. – Итак. Мое предложение – удовлетворить прошение мистера Люпина по полноправной передаче опеки с испытательным сроком в полгода. С ежемесячным посещением сотрудника Министерства в течение этого времени с целью контроля выполняемых им родительских обязанностей. Кто за? Кто против? Ремус сглатывает, судорожно насчитывая количество медленно поднимаемых рук. На одно ужасно долгое мгновение ему кажется, что брезгливо сморщенных при взгляде на оборотня лиц больше. Что сейчас большинством окажутся те, кто против, и все его потуги, надежды и мечты рухнут (во второй раз), что он не сможет, что подведет Джеймса и Лили. Но звучит удар молотка, и голос бесстрастно констатирует: – Решением большинства прошение удовлетворено.

***

Все необходимые документы вступают в силу только через месяц, и Люпин не знает, радоваться ему по этому поводу или раздражаться. С одной стороны, у него будет время подготовить совершенно не ориентированный на ребенка дом, а с другой — чем дольше Гарри остается там, тем сильнее внутри Ремуса поднимается тревога. В попытках не думать об этом, он потихоньку обустраивает их будущее жилище: нужны детская кроватка и стул, одежда и обувь, игрушки и прогулочная коляска. Всё это у Гарри когда-то было, но остатки прошлой жизни продолжают лежать под руинами, и необходимо пытаться отстраивать все заново. В Годриковой впадине Ремус был только на похоронах. Он всё порывался отправиться туда потом, как-то раз даже попытался трансгрессировать в не очень трезвом состоянии, но попытка эта увенчалась двумя часами тошноты в углу переулка, а не прибытием в нужное место. Когда-нибудь он отведёт Гарри туда. И, может быть, сможет посмотреть на могилы друзей без настолько тяжелого груза вины и потери. Выбирая вещи и расставляя их по небольшому домику, Ремус чувствует, как неотступно следует за ним ощущение, что все это делать он должен не один. Что кто-то должен быть рядом. Должен хмыкнуть смешливо у плеча на забавный фасон детской шапочки и выбрать красный шарфик вместо голубого. Должен согревать своим теплом бок от зимнего ветра и развалиться на диване в гостиной, пока закипает чайник. Ремус заставляет это ощущение заткнуться. В день, когда Люпин отправляется в Литтл Уингинг, с самого утра серая крошка сыпется с неба. Медленно падая, она создает небольшие сугробы, быстро начинающие таять по краям тротуаров. Холодная и мерзкая погода, но у Ремуса вопреки этому взволнованно-приподнятое настроение. Нужный дом во вполне приличном районе с длинным рядом однообразно благочестивых двухэтажных построек. Коричневые черепицы, белые рамы окон. Будто павильон для съемок рекламы зубной пасты. Сверившись с адресом, Ремус нажимает на небольшую кнопку. По ту сторону двери тут же раздается резкий громкий звук, которому вторит еще более громкий ор недовольного ребенка. Люпин хмурится — он ни разу за все время, что сидел с Гарри, не слышал, чтобы тот кричал настолько сильно. Наконец, крик замолкает так же неожиданно, как и начался, словно ребенку дали то, что он хотел, и через несколько мгновений дверь отворяется, являя улице и Люпину высокую худощавую женщину. Осмотрев его пренебрежительным взглядом, она проговаривает коротко «Мы ничего не покупаем» и пытается захлопнуть дверь, но Ремус успевает вставить: – Я друг вашей сестры! Петуния замирает. Костяшки ее худых пальцев, сжатых на двери, белеют, во взгляде тут же появляется толика омерзения, к которому Люпин привык уже давно. Забавно только, что теперь его ненавидят не за то, что он оборотень, а за то, что волшебник. Странное ощущение. – Так вы из «этих»? Даже знать не хочу, что вам надо. Убирайтесь. – Я не уйду. Женщина кривится, воровато оглядываясь на соседские окна. Понимая, что она явно не захочет устраивать на крыльце скандал, Люпин добавляет: – Я по важному делу. Мы можем поговорить в доме? Поколебавшись пару мгновений, Петуния все же кивает. Видимо вероятность того, что их могут подслушать, все же не нравится ей больше возможности появления слухов о том, что какой-то мужчина приходил к ней посреди дня. Она не предлагает ему пройти дальше прихожей, но Ремус не то, что бы рассчитывал на это. Достав из кармана документ, он протягивает его вперед. Петуния брезгливо косится на чужие руки. – Что это? – Документ о передаче опеки. Я пришел забрать Гарри. Нахмурившись, Петуния принимается читать, и с каждой прочитанной строчкой на лице её расцветает недоумение вперемешку с облегчением. – Так она отписала паршивца вам. Прекрасно. Забирайте недоумка, он только мешает мне воспитывать моего сына. Пока Люпин ошарашенно таращится на женщину, говорящую подобное о собственном племяннике, она спокойно складывает бумажку и протягивает ему обратно. Теперь уже Ремус едва сдерживает выражение отвращения на лице, принимая от неё документ. Как можно быть настолько бесчувственной? Все слова скорби, которые он хотел принести этой женщине, застревают в глотке. Вряд ли она в них вообще нуждается. – Гарри! Громкий грубый окрик едва не заставляет его подпрыгнуть. Она же не думает, что ребенок полутора лет вот так сразу прибежит к ней по первому зову? Да, в год с небольшим Гарри уже мог сносно ходить, время от времени опираясь на стены, но он еще слишком мал для того, чтобы всерьез рассчитывать-... Его мысли прерываются звуком приближающихся легких шагов. Гарри выходит из-за угла, боязливо посматривая на тётю, и у Люпина тут же возникает желание подбежать и схватить его, унося из этого дома. В большеватой и застиранной кофточке неузнаваемо серого цвета ребенок подходит ближе, останавливаясь в паре шагов от взрослых, и Петуния, раздраженно вздохнув, лезет в шкаф, доставая оттуда детскую курточку и облезлые, явно старые и разношенные ботинки. Бросает эту одежду на пол у ног Люпина и, грубо схватив Гарри за руку, едва ли не подтаскивает того ближе. – Мне пора кормить сына. Дверь захлопните сами. – У него что...больше ничего нет? Петуния фыркает скептично и зло. – Он появился здесь в одном одеяле, которое я сожгла той же ночью. В этом доме нет ничего «его». Она уходит на кухню, и через пару мгновений оттуда раздаются звуки умиленного воркования, в ответ на которые снова звучит крик. Так вот, кто это был. Ремуса передёргивает. Впрочем, плевать на них, он здесь не за этим. Присев медленно на корточки, Люпин улыбается. В ответ на него любопытно смотрят настороженные глаза с запрятанной в них зеленью Лили, и Ремус проговаривает мягко: – Привет, малыш. Ты, наверное, не помнишь меня, да? Гарри, который за пару недель до трагедии начинал издавать забавные длинные звуки, похожие на слова выдуманного языка, которые Джеймс любил пародировать, становясь похожим на младенца-переростка, теперь лишь молчит. Продолжает смотреть во все глаза, словно в ожидании чего-то, и Ремус не может понять, узнает ли он его. С их последней встречи прошло больше двух месяцев и для взрослого это мало, но для ребенка? Вздохнув, Люпин тянется к брошенным вещам. – Ладно, давай для начала уйдем отсюда, согласен? Мальчик послушно ставит ноги в ботинки, опираясь худой ладошкой о плечо взрослого, и ждет, пока на нем застегнут явно не по размеру курточку с заедающим полусломанным замком. – Я сейчас возьму тебя, хорошо? Не пугайся. Обхватив ребенка ладонями, Ремус встает, аккуратно прижимая его к себе, и выходит из дома, даже не попытавшись ни с кем попрощаться. Легкое худое тело в руках теплое, и Люпин на мгновение прижимает мальчика ближе, не веря, что это действительно произошло. Гарри теперь с ним. У них все будет хорошо. Ремус наизнанку вывернется, чтобы это было так. Ребенок не издает ни звука за все время, что они добираются до дома. Только чуть боязливо цепляется маленькими пальцами за пальто Ремуса, когда они проходят шумные места, и задремывает в автобусе — Люпин не решается трансгрессировать с ребенком, не зная, можно ли делать это с малышами без вреда их здоровью. Гарри настороженно медленно берет из рук взрослого банан, уплетая его за обе щеки в считанные минуты, и спокойно сидит на руках все время пути. Только когда они оказываются в безопасной тишине дома, Люпин, наконец, понимает, что самое тяжелое только началось. И нет, дело не в его навыках — Ремус сидел с Гарри с самого рождения и даже побывал несколько раз в гостях у Уизли после суда, где Молли надавала ему кучу советов и уверила, что всегда будет рада посидеть с малышом, пополнив свой детский рыжеволосый сад на одного ребенка. Дело в том, что Гарри... тихий. Раньше он заливисто смеялся, если подбросить его в воздух, и корчил рожицы в ответ на кривляния Сириуса. Он мог лепетать что-то на своем, постукивая детскими игрушками по полу и стенам, но сейчас Люпин не уверен, что не напугает его, если попытается развеселить. Конечно, Гарри не может быть тем же беззаботным ребенком, у которого был дом и любящие родители. Наблюдая, как мальчик боязливо рассматривает приготовленные для него игрушки, не решаясь пока брать их в руки, Ремус осознает, что этот малыш, по сути, видел смерть своей матери. Эта мысль ударяет его так сильно, что ему приходится встать и отвернуться, чтобы продышаться и прийти в себя. Цепкие сильные тиски, ослабившие хватку, впиваются в ребра с новой силой, и Люпин пытается совладать с ними, отпихнув подальше, вглубь, в течение какого-то времени. Когда он снова смотрит на Гарри, тот счастливо обнимается с потрепанным плюшевым нюхлем — подарком Молли, который она сшила сама, когда была беременна первым малышом. Неважно, насколько тяжело это будет. Ремус готов.