broken

Бутылки звонко дребезжат, ударяясь стеклянными боками друг о друга, когда Ремус поднимает ящик. Красные этикетки какого-то пива, изображающие то ли кабана, то ли мамонта, непривычно неподвижны – Люпину все еще странно, что у маглов изображения могут двигаться только на специальных сложных приборах, полных маленьких деталей. Перехватив ящик удобнее, он толкает дверь подсобки локтем и выходит в небольшой коридорчик, соединяющий главный зал с закулисной жизнью паба: подсобкой, кабинетом владельца и туалетом. Со стороны барной стойки мягко льётся ненавязчивая мелодия – Бен специально включает что-то заунывное ближе к закрытию, чтобы засыпающие клиенты сами захотели уйти и никого не приходилось выдворять. То, что такая схема работает, доказывают дремлющий за дальним столиком мужчина и сонно потягивающий что-то из стакана парень, пустым взглядом уставившийся в стену. Ремус ставит ящик на облезлую табуретку у бара, чтобы Бен смог расставить бутылки у себя под рукой, и разминает спину, благодаря магию за прекрасное заклинание силы, из-за которого после нескольких часов таскания тяжестей он чувствует только легкое тянущее ощущение в пояснице. – Помяни моё слово, парень, еще пара лет такой работы – и будешь собирать сыплющийся позвоночник в мешочек, чтобы снюхивать его. Подошедший Бен, крупный и рослый мужчина за пятьдесят, тяжелой рукой хлопает его по плечу и принимается расставлять бутылки на полки за баром. Ремус слабо улыбается в ответ и облокачивается о стойку локтями. – Я крепче, чем выгляжу. Бен награждает его широкоплечую, но излишне худощавую фигуру скептичным взглядом и хмыкает. Ремус, за пару месяцев привыкший уже к манере его разговора, не обращает на это внимания. Бен может бухтеть сколько угодно, но, когда Люпин отпрашивается на пару дней раз в месяц, прося поменять графики с его сменщиком, он делает это без вопросов. Ремусу было достаточно сказать, что это касается болезни его сына (ложь до сих пор горчит на языке, но пускаться во все подробности своей жизни явно не стоило). – Можешь пока разобраться с туалетом, – проговаривает Бен, заканчивая с бутылками, – а я сопровожу этих джентльменов и будем закрываться. Ремус просто кивает, направляясь в нужную сторону. Это уже стало привычной рутиной: с шести до двух таскать бутылки, собирать мусор, помогать перепившим посетителям вывалиться из заведения и иногда подменять Бена за стойкой. За несколько минут до закрытия проверить туалет на наличие отрубившихся в кабинках тел, поднять все стулья в зале и вымыть пол. Иногда Бен уходит пораньше, и Люпин делает необходимое быстрее с магией, предварительно заперев все двери, но случается это редко. Когда он возвращается в зал, посетителей уже нет. Половина стульев перевернута и поднята на столы, и Ремус принимается привычно возиться с холодной водой, ведром и тряпкой. В какой-то момент музыка, продолжавшая играть всё это время, прерывается, слышится звон открывшейся кассы. Тишина сонного паба опускается сверху, придавливает тяжестью. Хочется спать, руки от холодной воды покрываются мурашками, а в голову лезут непрошенные воспоминания его первого похода в подобное место. В тот день было много шума, алкоголя и пьяных поцелуев на диване гостевой комнаты Поттеров, к которым Люпин приехал погостить на пару дней. В тот вечер у губ Сириуса был жгучий привкус огненного виски, и голова кружилась то ли от пары лишних стопок, то ли от ощущения податливого тела под собой, с готовностью подставлявшего шею под мягкие укусы. Выдохнув, Ремус возможно излишне рьяно бросает тряпку на пол с громким влажным звуком. Порой ему хочется вырвать шмат воспоминаний, связанных с Сириусом, из своего мозга просто чтобы не мучиться. Но что тогда в нем останется? Сириус неразрывно связан с Джеймсом, Лили и Питером, а они составляют то немногое хорошее, что было в его жизни. Погрязнув в мыслях, Люпин трёт пол с такой силой, будто тот нанёс ему смертельное оскорбление, но это практически единственный теперь его способ хоть как-то выместить свои редкие вспышки раздражения и усталости. Бен косится на него со своего места у кассы, но молчит, лишь наблюдает, как Ремус заканчивает и уходит в туалет с ведром и шваброй, возвращаясь уже без них. – Подойди на минуту. Тихий голос владельца настигает, когда Ремус, спустивший закатанные рукава до запястий и подхвативший сумку, уже готовится попрощаться. Тело против воли напрягается, слишком хорошо привыкшее к подобному тону — таким редко сообщают что-то хорошее. Приблизившись, Люпин останавливается у стойки. – Да? – Расслабься, пацан, – фыркает Бен, наверняка заметивший его реакцию, и кладет на стойку несколько купюр, – это всего лишь премия. За рождественские выходные. – Они были месяц назад. – Бери деньги и вали, пока я не передумал, остряк. Купишь что-нибудь сыну. Бен машет на него беззлобно ладонью, продолжая копаться в разложенных бумажках, и Ремус забирает деньги, укладывая их во внутренний карман. У Гарри, конечно, есть свой счёт в Гринготтс, к которому Люпин имеет доступ, но он не хочет лезть туда без надобности. В конце концов, у Гарри впереди еще так много – школа, увлечения, своя жизнь. Ремус должен быть в состоянии обеспечить его необходимым самостоятельно, иначе хреновый он опекун. – Спасибо. До завтра, Бен. В ответ слышится какой-то невнятный задумчивый звук. Скорее всего, документы содержат в себе счета, которые Бен терпеть не может сверять. Люпин предлагал помощь пару раз, но наткнулся лишь на упрямство барана, который хочет разобраться во всем сам. На улице морозно и свежо, в этот раз зима оказалась достаточно снежной. Ремус проходит привычной дорогой до безлюдного местечка, откуда привык трансгрессировать домой, рассматривая по пути пустые улицы и темные витрины. Их паб самый поздний среди всех заведений, что оказалось очень удобным для Люпина – его смена начинается как раз в то время, когда отец возвращается из Министерства, и не пришлось искать кого-то, кто мог бы сидеть с Гарри вечером. Он трансгрессирует в небольшой дворик у дома, морщась от накатившего тут же чувства тошноты то ли от частых прыжков к пригороду Лондона и обратно, то ли от того, что ел он сегодня только в обед остатки каши, которую целиком не осилил Гарри. Глаза слипаются, и он зевает, тихо пробираясь через входную дверь, стягивает пальто и крадется по темному тихому дому к комнате, чтобы никого не разбудить. Детская кроватка примостилась у окна с задернутыми шторами. Ремус присаживается у неё. Более острое, чем у обычного человека, зрение позволяет ему рассмотреть Гарри, свернувшегося на боку с нюхлем в обнимку. Усталая улыбка касается губ, и он поправляет уголки детского одеяльца, после чего быстро избавляется от рабочей одежды, чтобы влезть в просторную футболку и упасть на кровать. Часы показывают половину третьего. Под тишину сонного дома заснуть удается почти моментально. Во сне Ремус видит солнечные лучи, пронизывающие цветные витражи огромных окон, многочисленные голоса и вереницы черных мантий с разноцветными галстуками. Там Сириус смеется над Поттером, который не может найти свои очки, и ласково гладит Ремуса по волосам, перебирая их мягко пальцами. Во сне хорошо и спокойно, просыпаться не хочется совсем, но что-то настойчиво тычется в щеку, и Люпин хмурится, приоткрывая глаза. Гарри, увидев, что он проснулся, радостно улыбается с тихим звуком, и пытается залезть на высокую еще для него кровать. Ремус помогает ему, поддерживая рукой, и уже не удивляется тому, что каким-то образом ребенок сам выбрался из закрытой кроватки – видимо, магия уже потихоньку начинает пробиваться наружу в редкие моменты необходимости. – Ммм... привет, – бормочет Ремус, пока Гарри пытается устроиться удобнее, в процессе этого проходясь острыми коленками и локтями по его животу и груди, – как спалось? Люпин бросает взгляд на часы, показывающие почти восемь утра. Эта ночь оказалась удачной — ни одного пробуждения от плача или тихих всхлипов. Для своего возраста Гарри спит вполне хорошо, но даже если и просыпается посреди ночи, то плачет тихонько. Так, будто не ждет даже, что к нему кто-то подойдет успокоить, и у Ремуса от этого осознания что-то ноет противно в глубине. Он вспоминает грубые слова, безразличный взгляд и резкие движения Петунии, и приподнимается, чтобы коснуться детского теплого лба губами. Гарри, растущий на удивление ласковым ребенком, довольно ластится в ответ, начиная что-то тихо лепетать, и Люпин позволяет себе поваляться лишние пять минут в постели. В первые дни было трудно – оказавшийся в незнакомой обстановке малыш часто хныкал, прятался по углам и смотрел на взрослых настороженно и испуганно, но к концу первой недели начал потихоньку оттаивать. Все вещи, которые Ремус успел ему купить, оказались велики, и теперь он не может избавиться от ощущения, что Гарри истощен, хотя Люпин сам кормит его согласно вычитанным советам в специальных книгах, что он накупил, чтобы не провалиться ни в чем. Так что теперь стопки историй с его подростковых времен пополнились пособиями по воспитанию, кормлению и прочим атрибутам, которые должен освоить человек с ребенком в доме. Неосознанно Ремус копирует собственное поведение со школы, когда любую проблему, как он тогда думал, можно было решить, тщательно закопавшись в учебники и изучив всю теорию. Оторвавшись от теплой уютной кровати, Люпин всё же заставляет себя умыться и начать новый день. Завтрак, игра с наколдованными проекциями магических существ и короткая прогулка у дома. Ремус лепит небольшого снеговика, который умещается в его ладони, и с помощью палочки оживляет его, заставляя бегать вокруг Гарри, на что тот заливисто смеется, неуклюже пытаясь догнать этот комок снега. Раздевая Гарри после улицы, Люпин пытается развести его на первое слово, пока тот только болтает случайные звуки в ответ, яростно тряся игрушкой, зажатой в руках. Сдавшись, Ремус отправляется на кухню. Вид окна у раковины выходит на поле, уходящее далеко вперед белым полотном. Небо сегодня серое, и верх с низом разделяет только тонкая коричневая полоска далеких деревьев на горизонте. Достаточно угнетающая картинка, и Ремус зевает. В небольшой деревушке время застывшее и вязкое, дни проходят похожими друг на друга и, не смотря на наличие Гарри рядом, что, конечно же, наполняет его существо смыслом, Ремус постоянно на периферии сознания ощущает зудящее чувство тоски. Все эти моменты... Они не должны принадлежать только ему. Люпин ощущает себя вором, укравшим чужую жизнь, хотя умом понимает, что это не так. Лили и Джеймс погибли не из-за него (пусть он и мог бы попытаться предотвратить это, предвидеть), Гарри остался сиротой из-за очень многих вещей, и самое малое, что Ремус должен — это дать ему все, что он сможет дать. Вот только логика в этот раз помогает не очень хорошо — чувство неправильности никуда не уходит. Оно постоянно рядом с ним, в какую бы степь ни пошли мысли. Джеймс и Лили, так сильно любившие сына, мертвы – это неправильно. Гарри, жизнь которого должна была стать хорошей и счастливой, остался сиротой, застрял здесь с Ремусом и вряд ли когда-либо сможет вспомнить, как ощущаются объятия мамы – это неправильно. Сириус, убивший Питера и предавший всех друзей, сидящий сейчас в далеком неприступном Азкабане – это просто пиздец как неправильно. Это невыносимо осознавать. Это невозможно принять. Ремус просто... Не может. Это не укладывается в его голове. Сириус, который годами шел против всех установок собственной семьи, отказавшийся от наследия Блэков и сражавшийся на стороне Ордена, решил всех предать? Это тупо. И как бы Ремус ни любил называть Сириуса идиотом, на самом деле тот им не был. Если бы Сириус правда хотел предать, он бы не попался так легко... – Прекрати, – бормочет Люпин неожиданно самому себе, с грохотом ставя кастрюлю, чтобы нагреть в ней воды, – хватит. Потому что это правда. Потому что суд вынес приговор, а свидетели давали показания. Чувства Ремуса просто ищут оправдания в то время, как реальность уже вынесла вердикт. И то, что он постоянно думает об этом, никак не приближает его к задаче «забыть и двигаться дальше». Вместо этого он с завидным упрямством торопится наступить на одни и те же грабли снова и снова, ударяя себя по голове воспоминаниями Сириуса в его объятиях, теплого и разморенного с утра. Слушая сонное сопение уснувшего после обеда Гарри, Люпин продолжает сидеть на полу у детской кроватки и размышлять. Малыш хорошо засыпает, когда сжимает пальцы Ремуса в своих маленьких ладонях, и, чтобы уложить его быстрее, приходится садиться рядом и протягивать руку между деревянными перегородками заслонки. Шрам, скрытый сейчас за темными непослушными волосами, доставшимися Гарри от отца, притягивает взгляд. Люпин смотрит на место, где расположен знак, и чувствует, как смешивается внутри комок странного тяжелого ощущения. Кем нужно быть, чтобы посылать смертельное заклятие прямиком в лицо беззащитного ребенка? С губ срывается мрачное хмыканье. Глупый вопрос. Тот, кто убивает целые семьи лишь за то, что в них родился маглорожденный волшебник, без труда убьет вообще кого угодно. Порой в моменты чистого и по-детски неприкрытого отчаяния Ремусу действительно хочется стать Тёмным существом. Не только снаружи, но и внутри тоже. Быть может, тогда было бы проще. Для него существовали бы лишь охота, убийства и просторы диких лесов, полные других оборотней. Гарри переворачивается на другой бок, выпуская его руку, и это движение вырывает Люпина из задумчивости. Он моргает, медленно поднимаясь, и проводит ладонями по лицу. Возможно, стоит тоже подремать эти полчаса. Вынув из сумки деньги, отданные Беном, Ремус тянется к первому ящику стола, чтобы положить их туда, и замирает, когда видит, что там лежит. Письма. Как он мог забыть о письмах? Конверта два, но Ремус не собирается читать тот, что предназначается не ему. В голове возникает закономерный вопрос «а кто тогда его прочитает, если адресата здесь нет?», но он отмахивается от этой мысли. Взяв одно из писем, Люпин медленно садится на кровать, рассматривая его. Бумага тонкая и легкая, почерк Лили с трогательными завитушками, собственное имя в правом углу. Ему страшно открывать конверт. Он боится того, что прочтёт там, потому что это разбудит всё, что он так старательно закрывал глубоко в себе все эти недели, сосредоточившись на одной цели — забрать Гарри и заботиться о нем. Ремус чувствует, что, если вскроет сейчас это письмо, то распорет одновременно с этим и себя. Вывалятся наружу спрятанные сожаления и скорбь, призраки выльются из глаз слезами и будут смотреть на него, единственного из них всех оставшегося здесь, в этом мире. Слова Лили, какими бы они ни были, напомнят ему снова со всей ясностью, что её здесь нет. Никого из них нет. Руки действуют как будто сами. Чуть дрожащие пальцы аккуратно раскрывают конверт, достают сложенный вдвое лист.

«Привет, Ремус. Знаешь, довольно странно писать это. Как будто я одна из тех драматичных героинь романов, которые любила читать моя мама. Обычно такие персонажи оставляют после себя несколько душещипательных строк и милую могилу на холме. Мне не хочется быть такой героиней, Рем, но кто меня спрашивает? Посмотри, в какое время мы живём.»

Люпин сглатывает, вчитываясь в ровные строки. Он почти может видеть, как Лили пишет это, сидя за столом в их с Джеймсом спальне, пока муж с сыном играют внизу. Наверняка они не мешали друг другу в этом — письма подобной природы тяжелы и в написании, и в чтении практически одинаково.

«Я хотела бы никогда не писать этого. Хотела бы быть уверенной, что у нас много времени, но все, что я могу — это надеяться. Верить, что это письмо останется непрочитанным, и я много лет спустя расскажу тебе о нем, когда мы отправим Гарри на поезд в Хогвартс и напьемся в нашей гостиной домашнего вина с шоколадом и тем отвратительно солёным сыром, который ты терпеть не можешь. Я надеюсь, что так и будет, Рем. Может, мы даже позволим Джеймсу с Сириусом присоединиться к нам, что скажешь?»

Болезненно судорожная улыбка от мелькнувшего воспоминания превращается в гримасу. Он чувствует, что плачет, только когда на тонкий лист бумаги срывается небольшая капля влаги. Ремус тянется одной ладонью к лицу и проводит ей по мокрым дорожкам на щеках. Слова на бумаге теряют фокус, растекаются и плывут, и он моргает чаще, начиная вытирать глаза рукавом. Пытается дышать тише, прикрыв рот ладонью, чтобы не разбудить спящего рядом Гарри, и чувствует, как начинает не хватать воздуха.

«Я буду верить в хороший исход, но мои надежды не должны помешать мне позаботиться о Гарри. Мы должны быть уверены, что с ним останутся любящие люди, если в одну из дуэлей нам с Джеймсом не повезет или если о Пророчестве станет известно этому ублюдку с манией величия. Гарри — наша надежда, и я прошу тебя, Рем, позаботься о нём, ладно? Я уверена, что вы с Сириусом будете любить его так же, как любим мы. Вы уже его любите, я вижу. Вы справитесь, мы в вас верим. И вы верьте друг в друга. Верьте друг другу, потому что это — самое важное. Любовь держится на доверии. Любовь поможет нам пережить эти времена. Обещай не сдаваться, Ремус. С любовью и надеждой, Лили.»

Строчки кончаются, и Люпин осторожно складывает лист, чтобы не помять его. Откладывает в сторону и резко поднимается с кровати, чтобы выйти из комнаты. Далеко уйти не получается — закрыв дверь в спальню, Ремус сползает по ней на пол на ослабших ногах. Ладони трясет крупной дрожью, грудь по ощущениям сжалась до крошечных размеров. Он хватает ртом воздух, сжавшись в комок, утыкается лицом в колени и обхватывает голову руками. Сжимает волосы сильно, тянет в попытке болью отрезвить себя хоть немного, но накатывающее волной ужасное ощущение беспомощности и паники только усиливается. Это даже не рыдание — Ремуса бьёт сильная дрожь, воздух не хочет входить в легкие, и от этого голова начинает взрываться осколками боли и головокружения. «Вы с Сириусом» Она была настолько уверена в них, что даже не допускала иной мысли. Лили с Джеймсом отдали им самое ценное, что у них было, потому что не сомневались. Они бы никогда не поверили в то, что произошло. Никогда бы не позволили себе даже думать об этом. Они бы не предали Сириуса так, как это сделал Ремус. Как продолжает делать сейчас. Издав полузадушенный тихий звук, он крепко зажмуривается в попытке взять себя в руки. Сложно взять в руки то, что развалилось на сотни частей. Что раскололось, раскрошилось почти в пыль и теперь разносится ветром, навсегда разделяя частички чего-то целого. Ремус пытался горстями соскрести остатки самого себя неделями, но это бесполезно. Они ускользают, сыплются сквозь пальцы, как песок, пока он убеждает себя, что справляется. Нихрена он не справляется. «Любовь держится на доверии» Если так, то любовь Ремуса ничего не стоит. Его эгоистичные попытки сбежать от правды, спрятаться даже от мыслей о возможных несостыковках и большой ошибке делают его обычным трусом. Он даже не боролся, не проверил, не пришел. Он не сделал ничего. Но, может, ещё не поздно?.. Ремус не знает, сколько сидит так, свернувшись под дверью спальни в клубок из свитера и длинных конечностей, но ему приходится встать, когда со стороны комнаты раздается небольшой шум. Кожу тянет от высохших слез, ноги затекли, и Люпин медленно подходит к кроватке, чтобы взять на руки проснувшегося Гарри, тут же вытянувшего к нему ладони. Прислонившись щекой к лохматой макушке, Ремус чувствует, как вес ребенка в руках заземляет, успокаивает, возвращает его обратно. Если он хочет продолжить жить нормально, ему нужно поставить эту точку. Ему нужно собрать себя заново и всё понять. Ему нужно, наконец, увидеть Сириуса.