broken

Эта мысль не даёт ему покоя. С того самого момента, как он прочитал письмо, в голове что-то настойчиво тянет и ноет. Постоянно маячит на периферии сознания непреодолимое желание сделать то, чего он так долго опасался. Четыре полнолуния назад Ремус не смог даже зайти в здание, где был Сириус, не то, что увидеть его. Теперь же, наоборот, он хочет этого до дрожи в пальцах. Ему это нужно. Необходимо. Люпин посылает сову знакомому уже юристу с интересующим его вопросом и в течение следующего дня на взведенных нервах ждет ответа. Всё валится из рук. Ремус рассеянно путает соль с сахаром, наводя себе чай, случайно одевает Гарри в два разных носка и едва не роняет тяжелые пивные кружки, работая за стойкой бара. Как назло именно сегодня пришлось заменять Бена, пока тот отлучился. Наплыв посетителей типично большой для вечера субботы, и он едва поспевает выслушивать новые заказы, выдавать уже готовые и краем глаза следить, чтобы никто не начал потасовку и не разнёс тут всё к чертям. В какой-то мере, это даже помогает отвлечься. Ближе к двум ночи Люпин чувствует себя настолько вымотанным, насколько возможно, и потому, едва попав домой, падает на кровать, не стянув рабочую одежду. Его будит тихий стук в стекло. Приоткрыв один глаз, Ремус хочет было проигнорировать этот звук, но потом уставший мозг подсказывает, что это может быть, и Люпин так резко подрывается с кровати, что в глазах немного темнеет на пару секунд. Тихонько отодвинув штору, он заглядывает за неё, чтобы увидеть умостившуюся на подоконнике крупную сову с перьями рыжеватого отлива. Впускать её в комнату, где все еще мирно посапывает Гарри, Ремус не хочет, чтобы не разбудить ребенка, поэтому он указывает медленно рукой вбок, в направлении кухни. Он не надеется, что сова поймет сразу, но животное, взмахнув крыльями, перелетает. Поправив штору, Ремус лёгким бесшумным шагом направляется следом за ней. Сова плавно залетает в помещение, стоит ему открыть окно, и по-хозяйски усаживается на спинку стула. К лапке её привязано миниатюрное письмо, и Ремус осторожно забирает его, готовый к укусу или шлепку крылом – на его памяти крупные совы достаточно часто показывают характер, тем более находясь рядом с оборотнем. Но эта продолжает спокойно сидеть, наблюдая за ним. Не улетает сразу, хотя окно остается открытым, и Люпин понимает, что, скорее всего, на это письмо нужно будет написать ответ. Чернила на конверте привычного уже тёмно-зелёного цвета.

«Приветствую, мистер Люпин! Был рад получить от вас новости. Надеюсь, вы с Гарри ладите. Я разузнал у знакомых по поводу вашего вопроса. Визиты в Азкабан возможны, если направить перед этим прошение. Я могу отправить его, но не могу не предупредить — визит не останется незамеченным. Напишите о вашем решении – я попросил Искру подождать ответа. p.s. (Искра добрая и любит, когда её гладят)»

Прочитав письмо, Ремус опускает его на стол с тихим глубоким выдохом. Не останется незамеченным. Министерство со скрипом передало ему опеку – к ним уже приходила без предупреждения пару раз волшебница в наглухо застёгнутой мантии. При всем своём желании, выраженном в брезгливо поджатых губах и судорожно схватившихся за палочку пальцах, придраться она ни к чему не смогла. При взгляде на неё Ремусу каждый раз становится весело — создается впечатление, что женщина ожидает увидеть не обычный дом с разбросанными по полу игрушками, а волчью яму с копьями и ошейниками. С таким вниманием к своей скромной персоне, Люпин не может рассчитывать на то, что его визит к Сириусу не привлечет ничьих взоров. Но он не собирается делать что-то противозаконное. Он не собирается подвергать кого-то, и тем более Гарри, опасности. Так что напыщенные самодовольные придурки из Министерства могут подавиться своим ядом. Ремус не станет отказываться от идеи только потому, что она может не понравиться кучке идиотов в черных мантиях. И уж тем более он не собирается отказываться от возможности увидеть Сириуса и поговорить с ним. Приняв решение, Люпин берёт на полочке у старого чайного сервиза небольшой кусок пергамента и карандаш, принимаясь писать ответ. Доставать сейчас из комнаты чернила с пером и ждать затем, пока они высохнут, не хочется. Судя по тому, что он успел узнать о Николасе, тот не станет обращать внимание на немного торопливый и неряшливый из-за чуть смазавшегося грифеля ответ. Закончив, Ремус какое-то время продолжает сидеть, раздумывая. Сова рядом склоняет голову, рассматривая его, и, вспомнив слова в письме, Люпин улыбается. – Искра, да? – он протягивает ладонь, чтобы осторожно коснуться пальцами мягких гладких перьев, – Приятно познакомиться. Сова издает тихий довольный звук, ластясь к прикосновениям, и ласково прихватывает клювом пальцы в ответ. Для Ремуса, привыкшего к тому, что животные его обычно боятся, удивительно и приятно встретить такую реакцию вместо шипения или недовольного свиста. Николас упоминал о своем укушенном друге. Наверное, животное просто привыкло к нахождению другого оборотня рядом. Ремус едва находит пустой и чистый конверт, складывает туда письмо и поглаживает сову ещё раз напоследок. Когда улетающий силуэт превращается в небольшую точку на горизонте, он возвращается в спальню. Внутри поселяется странное ощущение. Коктейль из волнения, опасений и ожидания бурлит, будто в груди стоит котёл на маленьком огне — кипит едва заметно, но ощутимо, с паром и мелкими пузырьками. Множество мыслей и предположений роятся в голове, но всё заслоняет лишь одно осознание — он увидит Сириуса. После всего, что произошло. Это...пугает. Он помнит Сириуса яркой звездой, ворвавшейся в его жизнь и не ушедшей из неё. Ремус помнит улыбку и смех, нежность и теплоту, редкие моменты раздражения и мирящие объятия. Он помнит Сириуса из той жизни. Из жизни, которой не стало. Того Сириуса больше нет. Как и того Ремуса, смотревшего на него особым взглядом человека, влюбленного и уверенного в ответной любви. В какой-то мере все, кто видел ту войну, кто был в ней – погибли. Выжившие телом изменились, стали другими. Погибли части их душ, и, чувствуя, как изменился он сам, Ремус боится даже представлять, как мог измениться Сириус. Они перестали быть просто Бродягой и Лунатиком, что вместе корпели над картой, рыская по Запретной секции. Те дети погибли, а на их место пришли искалеченные взрослые с тяжестью во взгляде и камнями груза на плечах, что никогда не исчезнут. Ответ на прошение прибывает через пару дней. В кратком уведомлении указаны время возможного посещения и способы добраться до тюрьмы. Ремус смотрит на текст и понимает, что придется найти кого-то, кто сможет посидеть с Гарри пару часов. Посещение возможно уже сегодня, а Молли говорила, что можно обратиться к ней, но без предупреждения это будет, наверное, наглостью. С другой стороны, полнолуние приближается, и совсем скоро ему будет слишком хреново для подобных поездок, а ждать несколько дней, пока организм придет в норму, Люпин не выдержит. – Ну что, Гарри, – проговаривает он в сторону гостиной, и Гарри, который увлеченно рисовал что-то на бумаге цветными мелками, немного замедляется, но не прекращает водить измазанными в оранжевом цвете руками по листу, – хочешь завести новых друзей? Гарри выдает в ответ очередной набор звуков. В теплых штанах и кофточке с кривым изображением львёнка, он выглядит забавно серьезным, сидя на полу в окружении изрисованных листов. Темные волосы отросли и начинают торчать в разные стороны слишком уж рьяно, хотя последняя попытка причесать их была предпринята всего с пару часов назад. Ремус улыбается, подходя к нему, чтобы магией очистить руки от чуть подтаявших мелков. Начинает рассказывать о том, как любила рисовать Лили и какой отвратительный почерк был у Джеймса, выискивая нужную одежду. Во всех книгах, что он нашел, авторы уверены, что с ребенком обязательно нужно говорить, чтобы развивать. Люпин не знает, о чем говорить, большую часть времени, поэтому просто рассказывает о друзьях, школе и даже каких-то интересных фактах, которые помнит еще с учебы. Пока Гарри больше интересуется цветными пятнами от окна на полу и тем, какой будет звук, если ударить ложкой по тарелке. Но когда-нибудь Ремусу придется повторить эти истории, чтобы Гарри помнил и знал своих родителей. Хотя бы по чужим словам. Стоя у нужной двери какое-то время спустя с ребенком и внушительной сумкой наперевес, Люпин перехватывает Гарри одной рукой, чтобы постучать. С той стороны раздаётся какой-то шум, детские крики и смех одновременно, после чего их перекрывает строгий женский голос, который начинает становиться громче по мере приближения её обладательницы. Дверь резко открывается, и невысокая женщина в цветастом домашнем платье на пороге тут же расплывается в улыбке. Рыжие волосы её слегка лохматые, как и общий чуть помятый вид. Люпину становится немного неловко, когда он в очередной раз вспоминает, сколько у них детей, а он принес еще одного. – Ремус, дорогой! – Здравствуй, Молли, – ровно проговаривает Люпин, чувствуя, как заскучавший на руках Гарри принимается копаться в его волосах, – прости, что я без предупреждения... – Ничего, заходи, – она приоткрывает дверь, и Люпин проходит в светлую прихожую, – что-то случилось? Из короткого коридорчика вид открывается на просторную комнату с несколькими дверьми, ведущими, наверное, в спальни детей. Старый, явно видавший лучшие времена диван отодвинут к самой стене, и на нем умостился худощавый серьезный мальчик с книжкой в руках. Наверное, самый старший, потому что выглядит он вполне умиротворенно, пока рядом два абсолютно идентичных малыша пытаются забраться к нему на диван, в процессе сталкивая друг друга с намеченной цели обратно на ковёр. Упорство, с которым они поднимаются, чтобы начать снова, достойно похвалы. Быстрым взглядом Ремус успевает мельком увидеть еще двоих прежде, чем он понимает, что нужно ответить. – Ничего серьезного. Просто я.. Мне нужно отлучиться в одно место, а отец работает до вечера. У меня ... Люпин замолкает, не договорив до конца, но в воздухе повисает не произнесенное «у меня больше никого нет». Молли понимающе и мягко улыбается в ответ и подходит ближе, чтобы завладеть вниманием притихшего от незнакомой обстановки Гарри. – Привет, малыш. Я давно хотела познакомиться с тобой, а мои мальчики точно смогут показать тебе что-то интересное. Пойдешь к нам? Она протягивает медленно руки тем нежным доверительным жестом, каким могут овладеть только матери, и Гарри какое-то время внимательно рассматривает её, продолжая прижиматься к груди Люпина. Ремус тут же с ясностью осознает, что, если Гарри сейчас испугается и не захочет идти, то он просто...не сможет отпустить его от себя. Не сможет оставить. Но проходит одно мгновение, за ним второе, и Гарри, улыбнувшись, тянется в ответ. Ремус ставит его на пол, чтобы тот мог подойти к Молли, и наблюдает, как боязливо рассматривают всё вокруг зеленые глаза. Но любопытства там явно больше, чем страха. Обернувшись, Молли просит в глубину гостиной: – Чарли, милый, сможешь присмотреть за близнецами, пока я поговорю с мистером Люпином? – Да, мам. – Спасибо, солнышко. Что бы я без тебя делала. Мальчик на диване с хлопком закрывает книгу, явно чтобы действительно присмотреть за братьями, и Ремус замечает на потрепанной обложке движущийся силуэт дракона. Так вот, кому Фабиан рисовал рептилий на уголках страниц. Мальчик наверняка уже был осознанным, когда пришлось рассказывать ему о гибели дяди. Очередной укол, напомнивший о потерях, пронзает мимолетно грудь, и Ремус отходит на кухню, обеспокоенно поглядывая на Гарри, который подошел к тихо сидящему в углу мальчику — самому младшему — и с детской непосредственностью плюхнулся рядом с ним. – Не переживай, Рон у меня самый спокойный, не считая Чарли, – проговаривает Молли, взмахивая палочкой, и грязная посуда в раковине принимается мыть саму себя, – они поладят. Ремус кивает, опуская сумку на пол рядом со столом. Потребность выразить благодарность вырывается из него сильным потоком, но всё, что он говорит, это искреннее: – Спасибо. Я правда не хотел так врываться. – Не переживай на этот счёт. Когда мы говорили, что готовы помочь, то именно это и имели в виду, – Молли улыбается, немного устало уперев ладони в бедра, и добавляет шутливо, – ну, знаешь, одним больше, одним меньше... Ремус не сдерживает тихого смешка. Если он порой выматывается с одним только Гарри, который и так относительно спокойный ребенок, то что происходило бы с пятью такими... Страшно даже представить. – Спасибо. Он повторяет ещё раз, не в силах сдержаться, и, переговорив с Молли еще с пару минут, направляется к выходу. Гарри за это время уже успел познакомиться с еще одним мальчиком, а Чарли, меланхолично держащий одного из близнецов за шиворот, машет ему на прощание рукой с тихим «пока, мистер Люпин». Морозный воздух освежает голову, когда он выходит из дома. Пронизывающий ветер ерошит отросшие волосы, которые тут же лезут в глаза, и Ремус достаёт письмо, где указано местоположение ближайшего портала — трансгрессировать в Азкабан или из него нельзя, и люди прибывают туда только через специальные порталы, заряженные на определенное количество времени. Каждый раз — разный предмет. Сегодня это старая шина, сиротливо прислоненная к боку невысокого кирпичного домика. Ремус выдыхает, приготовившись к рывку, и касается шины ладонью. Тело тут же дёргает в сторону, голова начинает кружиться, но все кончается за считанные мгновения, и Люпин открывает глаза уже в другом месте. Мощный поток ледяного влажного ветра, ударившись в лицо, едва не сбивает его с ног. От ужасного холода тут же начинает пробирать дрожь, и Ремус осознает, что никогда до этого не испытывал настолько сильного мороза. Как будто холод пробрался куда-то внутрь, под кожу к самому сердцу.Так вот, как ощущается близкое присутствие дементоров. Словно тебе в грудь засунули холодную глыбу льда, медленно высасывающую все тепло. Шум мощных волн, разбивающихся о скалы, раздается отовсюду. Огромная громада черного камня возвышается монолитом, похожим на надгробье, и Ремус видит выдолбленные кое-где прямо в стенах небольшие отверстия — подобие окон в камерах. Небо серое и тяжелое, мрачное, и что-то подсказывает Люпину, что оно всегда здесь такое то ли из-за какого-то волшебства, то ли из-за дементоров, приносящих с собой холод и шторм. Повсюду лишь безжизненный камень и пробивающая до костей стылость. Азкабан выглядит огромным, и Ремус на какое-то время замирает в попытке осознать, сколько же там людей, пока его не окликает грубый голос. – Эй, вы! Имя, к кому пришли? Люпин чуть вздрагивает от неожиданности – из-за шума волн он не услышал, как к нему подошли, даже с волчьим слухом. Окрикнувший его мужчина, одетый в длинный плотный плащ с капюшоном, высок. В принципе, это все, что можно в нем рассмотреть – остальное скрыто за одеждой и не проглядывается в такой серой вязкой мгле. Чтобы быть услышанным, приходится повысить голос, перекрикивая море. – Ремус Люпин. К Сириусу Блэку. – Камера шестьдесят восемь. Туда. Указав небрежно направление, человек разворачивается и уходит в сторону одной из скал. Наверное, там есть какое-то помещение для работников. Кто вообще захочет тут работать? Сглотнув, Ремус кутается в пальто сильнее, уже чувствуя, как оно начинает намокать от высокой влажности и долетающих с берега редких брызг, и направляется в указанную сторону. Номера камер, высеченные прямо на камне, едва просматриваются и ведут в один из поворотов, уводя немного вглубь каменной крепости. Шум волн немного затихает. Он проходит тридцатые номера, сороковые, пятидесятые. Некоторые камеры пусты, со стороны других раздаются то бормотание, то бессмысленное мычание, то просто тихий и монотонный вой. На шестидесятой цифре желудок Ремуса совершает кульбит, а сердце, по ощущениям, наоборот, останавливается. Шестьдесят шесть, шестьдесят семь. Шестьдесят восемь. Ремус останавливается напротив грубо сколоченной, но явно крепкой решётки и чувствует, что не может вдохнуть. Сжавшийся в углу камеры человек в тюремной робе не может быть Сириусом. У этого незнакомца пустой взгляд запавших глаз, спутанные в грязный комок волосы и безвольно поникшие плечи, на которых грубая ткань висит слишком свободно. У человека руки в старых и свежих кровоподтеках, а на шее виднеются заживающие царапины. Несколько мгновений Ремус может только безмолвно смотреть, не в силах произнести что-либо. Видимо, почувствовав, что кто-то остановился рядом, узник поворачивает прислоненную к стене голову, чтобы лучше видеть визитёра, и запавшие его глаза удивленно расширяются. С тяжелым хрипом втянув воздух в сопротивляющиеся лёгкие, Люпин делает шаг вперед, оказываясь к решетке вплотную. – Сириус... Блэк не говорит ничего, только судорожно дёргается в попытке, наверное, встать, но у него не выходит сразу — ослабшие и наверняка затёкшие от холода и камня ноги оступаются. Он падает на одно колено, продолжая неуклюже двигаться, и, оказавшись у решетки, вцепляется в неё, во все глаза рассматривая Люпина. У Ремуса сердце внутри разрывается на сотни мелких кусков от того, каким больным выглядит взгляд серых глаз, что когда-то сводили с ума всех девчонок и парней с четвертого курса по шестой. Ничего общего с этим загнанным зверем, который виден теперь в расширившихся зрачках. – Рем, – голос Сириуса ужасно хриплый и тихий, неслышный почти, – это ты?... Правда? – Да, – не удержавшись, Ремус протягивает ладонь через решётку, чтобы коснуться в инстинктивном желании успокоить, помочь хоть как-то, и сам едва не плачет от того, какие у Сириуса холодные руки, когда тот дрожащим движением обхватывает его пальцы, – я здесь. – Ты здесь, – повторяет Блэк тихо, и, прикрыв глаза, утыкается в чужую ладонь лицом, – ты пришёл. От вида такого Сириуса, изможденного, болезненно худого и слишком не похожего на самого себя, Ремусу хочется лишь одного — забрать его отсюда, увести далеко и спрятать от этого ужасного места, высасывающего из всего жизнь одним своим существованием. В первые секунды Люпин не помнит, зачем он здесь и почему, все его существо заполняет лишь потребность защитить любимого человека. От желания разнести к чертям решетку, чтобы иметь возможность обнять, укрыть собой, ощутимым болезненным спазмом сводит все тело, и Ремус протягивает вторую ладонь, чтобы осторожно провести ей по чужим волосам. Раньше они шёлком протекали через пальцы, сейчас же жестко и спутанно ощущаются под рукой, но Люпину плевать. Они стоят так какое-то время, просто пытаясь насытиться присутствием друг друга после такой долгой разлуки, но затем Люпин вспоминает, зачем он пришел. Он буквально заставляет себя отстраниться. Сириус, лишившийся тепла чужих рук, издаёт тихий раненый звук, от которого к десятку ножевых в сердце Ремуса добавляется еще несколько. – Сириус, я... Я не... Он запинается, не зная, как произнести это вслух, но Сириус всегда понимал его слишком хорошо. Продолжая пристально смотреть, Блэк проговаривает тихо, но твёрдо: – Я не делал этого. Я не убивал их, Рем. Не предавал. – Сириус всматривается в чужие глаза, и исхудавшее, изможденное его лицо искажается в выражении боли, когда он не находит во взгляде Люпина того, что искал. Голос его тихий и ломающийся, когда он спрашивает, – ты веришь мне? Рем, скажи, что веришь мне. Ремусу хочется сказать это. Ремусу хочется верить. Но вместо этого он спрашивает так же тихо: – Почему тебя осудили? Видеть, как в глазах Сириуса разбивается лишь чудом державшаяся там надежда — худшее, что Люпин когда-либо увидит в своей жизни. Это похоже на картину погибающей звезды. Последняя вспышка, яркая и ослепительная, а затем непроглядная тьма, что заполоняет всё, что раньше освещалось родным светом. Ужасающее зрелище, виной которому стал он сам. Блэк смотрит на него несколько секунд. Уголок потрескавшихся бледных губ приподнимается в безжизненной холодной усмешке, когда он произносит: – Хранителя сменили. На Питера. В голове Ремуса на пару мгновений становится пусто. Замолкает всё: и далекий шум разбивающихся о скалы волн, и редкие завывания из ближайших камер. Осознание сказанных слов занимает доли секунд, после чего все разбитые кусочки, что так не хотели складываться вместе, наконец, обретают целостность. Питер. Представить это невозможно почти точно так же, как и было невозможным представить предательство Сириуса. Но Питер мёртв. Или нет? По ощущениям голова сейчас взорвется от заполонивших её мыслей. Да, Питер немного отдалился от них в последние месяцы, но он никогда не был тем парнем, который рвётся в бой в первых рядах, и Люпин ровно принимал этот факт. Не всем дано быть бравыми бойцами. Но предательство? Люпин выдыхает сипло: – Питер?.. Почему я... Почему никто мне не сказал? Плечи Сириуса слабо подрагивают от холода или воспоминаний. С каждой прошедшей секундой он начинает облокачиваться о решётку сильнее, будто его ноги не в состоянии держать тело так долго. – Назначить меня было так очевидно для всех. Я посчитал, что в Питере будет меньше риска. Что если...если ты не будешь знать, то и ты, и они будут в большей безопасности, – голос Сириуса сипит и срывается, – но я ошибся. – Сириус... – Они дали мне зелье правды. А потом спросили, признаю ли я себя виновным в гибели людей. В гибели Лили и Джеймса, в убийстве Питера, хотя этот сученыш даже не мёртв. Я не смог ответить «нет». Ремус опускает голову, болезненно нахмурившись. Закрывает глаза, надавливает пальцами на веки до разноцветных кругов, расцветающих в голове нестройными узорами. Сириус идиот. Мерлин, какой же он, блять, невообразимо тупой. Знай Ремус обо всём, приди он тот суд, то настоял бы на других доказательствах. Он бы понял. Он бы сделал хоть что-то. «Верьте друг другу». Прелестно. Они оба в этом облажались. Ремус знает, что гипотетически Блэк мог бы наврать ему сейчас. Ремус смотрит в чужие глаза и чувствует верит, что он сказал правду. И как бы Люпин не злился сейчас то ли на себя, то ли на него, сдержаться не получается. Выдохнув резко, Ремус снова поднимает взгляд и подаётся вперед, теперь едва ли не вжимаясь грудью в решетку. Он не знает, разрешают ли правила Азкабана вообще трогать узников, но ему все равно. Сейчас ничто не способно помешать ему сделать это. Протянув руки снова, Люпин касается осторожно ладонью чужой щеки. В глазах Сириуса – бездонные пустоты серой мглы и боли. Горький привкус чужого чувства вины почти ощущается на языке, настолько его много. – Сириус. – Это я предложил. Если бы я не... Я бы умер, но не выдал их. – Эй, послушай-... – Я хотел мести, не подумав о тех людях. Он убил их, потому что я гнался за ним. – Прекрати. – Я видел их, Рем, – быстро и сбито, полубезумно шепчет Сириус, подняв на него взгляд, – они были там, они лежали. Джеймс и... я... Я опоздал на какие-то минуты... Голос Сириуса становится едва различимым, а бормотание – непонятным, и Ремус едва ли не рычит от бессилия, потому что он даже не может нормально успокоить его, только бесполезно пытаться достучаться словами и далекими касаниями. Блэк выглядит больным не только снаружи, но и глубоко внутри, и этот надлом делается больше с каждым проведённым в этом кошмарном месте днем. Где-то в глубине яростью простреливает мозг — приди Ремус раньше, все могло кончиться иначе, но он заставляет себя не концентрироваться на этом прямо сейчас. Прямо сейчас он опускается на корточки следом за обессиленно сползшим на пол Сириусом, который явно не может находиться в нормальном состоянии сознания длительное время. Совершенно не к месту Люпин вспоминает, как Грюм когда-то рассказывал ему, почему заключенные в Азкабане могут жить так долго в таких кошмарных условиях. Они просто сходят с ума. Продолжая крепко держать обеими руками чужую ладонь, Сириус обессиленно облокачивается плечом прямо о решетку, и Ремус может только беспомощно смотреть на него. – Сириус, я-... – Эй! Прикосновения запрещены! – знакомый уже громкий голос отдается в каменном лабиринте, и Ремус вздрагивает, повернув голову в сторону звука, – Отойдите от решетки, сэр, ваше время закончилось. Так быстро. Он же тут и двадцати минут не пробыл. Услышав окрик, Сириус сильнее сжимает теплую ладонь, будто хватка поможет задержать Ремуса хотя бы на мгновение, и Люпин отвечает спокойно: – Хорошо, через минуту. – Отойдите от решетки. Что-то яростное и злое внутри щерится в ответ на приказ вот так резко отойти, покинуть Сириуса, и Ремус огрызается в ответ низким и обманчиво ровным тоном. – Дайте мне одну блядскую минуту, если не хотите себе ненужных проблем, – поняв, что прозвучало слишком громко и грубо, он добавляет следом – сэр. Начавший было подходить ближе мужчина останавливается. Ремус чувствует на себе пронзительный взгляд, скрытый за тенью накинутого капюшона, в течение пары секунд. – Минута. Ответив ровно, мужчина разворачивается и исчезает за поворотом, и Люпин, уже подготовившийся к тому, что сейчас его могут за шкирку оторвать от решетки и выбросить из крепости, сразу возвращает взгляд к Сириусу. От сильной, панической хватки Блэка становится больно, но Ремус только накрывает чужие руки своей мягким движением. – Не уходи, – шепчет тихо Блэк, всматриваясь в его лицо, – пожалуйста, Рем, не уходи, я не хочу, чтобы ты уходил, я не-... – Мне придётся уйти сейчас, но я вытащу тебя. Обещаю. Я всё сделаю, Сириус, хорошо? Ремусу нужно, чтобы Сириус услышал это. Чтобы понял, что он не бросает его здесь одного и обязательно вернется. В сером взгляде смотрящих на него глаз отражается странное выражение. Сириус обреченно выдыхает с сиплым вопросом: – Тебя здесь нет, да? Ты мне кажешься. – Чт-... – Раньше было не так...правдоподобно. Так и наступает сумасшествие, да, Лунатик? Быстро. Ремус чувствует, как по позвоночнику прокатывается прохладная волна мурашек от этого спокойного ровного тона. Взгляд Сириуса тускнеет, становится отрешенным, и у Люпина нет даже лишней секунды на попытку переубедить его. Одной ладонью он быстро ныряет в карман и достает оттуда первую попавшуюся вещь — оранжевый мелок, который он забрал у Гарри с утра. Глупая, неподходящая вещь, но другой у Ремуса нет. Главное оставить хоть какое-то доказательство, что он здесь был. – Я настоящий, – он быстрым движением впихивает мелок в холодные руки, – прости, Сириус, мне нужно уходить. Я верну тебя. Заслышав вновь приближающиеся шаги, Люпин поднимается на ноги и резко отходит от решетки, заставляя себя отвернуться и направиться прочь. Он благодарен хотя бы за то, что не слышит голоса Сириуса вслед. Невозможность забрать его прямо сейчас жалит тысячей раскаленных игл. Когда портал доставляет его обратно, Ремусу требуется несколько минут, чтобы взять себя в руки.