broken

Ремус едва помнит дорогу домой. Интервал времени между оглашением приговора и их прибытием в тихую гавань небольшой деревушки остаётся в памяти странными короткими урывками. Он помнит поднявшийся в суде гул голосов, смешавший в себе недовольные выкрики и многочисленные споры. Мелькнувшую перед ним широкую спину Николаса, специально вставшего так, чтобы загородить Люпина и прочистить дорогу среди повскакивавших с мест людей. Он помнит, как на ватных и едва слушающихся ногах добрёл до Сириуса, которого только-только выпустили из этой ужасной клетки. Как они вцепились друг в друга, сильно, до боли, словно в любой момент что-то могло снова разлучить их. Иррациональная, паническая мысль, что кто-то может опять вырвать Сириуса из его рук, заполонила почти всё его сознание, и в первые мгновения Ремус мог только застыть на месте, крепко удерживая свободной от трости ладонью чужое запястье и чувствуя такую же сильную хватку на себе. Потом он наверняка увидит в газетах на колдографиях их онемевшие, дезориентированные лица. Затем – извилистый коридор, доносящиеся вслед выкрики, смысл которых он даже не смог распознать. Единственная связная мысль – нужно убраться подальше из этого места. Прохладное запястье Сириуса в руке, заполошно бьющееся сердце с отдающимся в глотку пульсом, косые взгляды всех в главном фойе Министерства, когда они поднялись наверх. А потом – пустота, и вот они уже стоят в маленькой гостиной его дома. Это так сильно напоминает состояние, в котором Ремус был в первые дни после окончания войны, что по телу пробегается холодок. Тогда у него из памяти точно так же пропадали целые куски дней. Часы времени. Тишина дома после какофонии голосов Министерства оглушает. Ремус глубоко выдыхает, продолжая сжимать чужую руку, и поворачивает голову вбок. В глазах человека рядом – шок и неверие. Блэк выглядит так, словно в него пальнули оглушающим заклинанием. Широко раскрытые глаза, судорожная хватка на чужом рукаве, застывшие плечи. Отвратительная тюремная роба, исхудавшее лицо, тепло тела. Он стоит прямо здесь и он настоящий. Ремуса, наконец, прорывает. – Сириус... Произнесенное едва слышно имя, и в следующее мгновение они тянутся друг к другу. Эти объятия не нежные и не ласковые. Они изголодавшиеся и отчаянные. Ремус вжимает Сириуса в себя, будто задался целью вплавить его внутрь, к сердцу, в самое безопасное место, и оставить там навсегда. Обхватывает за плечи, выпуская трость, и та с грохотом падает на пол, пока чужие руки точно так же впиваются в его спину, сжимают ткань одежды до треска. Под ладонями сплошные выступающие кости, и Ремус чуть склоняет голову, чтобы прижаться виском к спутанным волосам. Дыхание Сириуса на плече становится рваным, прерывистым, и Люпин немного ослабляет хватку, чтобы начать успокаивающе и мягко поглаживать раскрытой ладонью по устало ссутуленной спине. – Всё хорошо. Я с тобой. Ты будешь в порядке. Все хорошо. Изо рта вырывается бессмысленная чушь, но он не может молчать, пока Сириуса ломает в его руках. Ремус просто повторяет эти глупые слова, не зная, кого больше ими успокаивает, и продлевает объятия. Неважно, сколько Сириусу понадобится времени, Люпин готов простоять так хоть до ночи. Хоть всю жизнь. Чужая дрожь отдается в теле слабым тремором рук. Полное осознание того, что у них всё получилось, затапливает сознание облегчением настолько сильным, что, кажется, даже становится легче делать вдохи и выдохи, думать, существовать. Ремус прислушивается к постепенно затихающему чужому дыханию и осторожно поднимает одну из ладоней, чтобы провести ей по спутанным длинным волосам. – Рем. Голос Сириуса срывается даже на таком коротком слове. Люпин чуть отстраняется, чтобы заглянуть в его лицо. Отвечает мягко: – Да? – Привет. С губ срывается немного истеричный смешок. Ремус не может сдержать его, чувствуя, как начинает печь глаза. Он обхватывает ладонями бледные впалые щеки, бережно сжимая их, и касается лбом чужого лба, на миг прикрывая глаза. Дыхание Сириуса, касающееся его лица, ощущается как самая желанная вещь, какую он когда-либо хотел иметь. Кожа под пальцами обветренная и шершавая, светлые глаза кажутся огромными и больными на изможденном лице. Ремус касается чужого лба губами. Отвечает сдавленным голосом. – Привет. Они стоят так, деля один воздух на двоих, ещё какое-то время. Никто из них не в состоянии отпустить другого так быстро. Ощущение чужого тепла и реального присутствия опьяняет, заземляет, даёт опору. Ремус будто парил в сплошном вакууме сотни дней напролёт пока, наконец, сила притяжения не вернула его обратно на Землю. Сириус – его сила притяжения. И пока его небесный брат где-то далеко в космосе дарует свой свет миллионам других звёзд и планет, Ремусу здесь достаточно только того небольшого и хрупкого тепла, что он сейчас сжимает с своих руках. – Это твой дом? – голос Сириуса раздаётся совсем рядом, и слышать его так хорошо, он и не думал, что можно скучать так сильно по одному только звучанию голоса. Немного отстранившись, Ремус кивает, – здесь уютно. Люпин улыбается, проводя ладонями по худым теплым плечам. Натыкается взглядом на тюремную одежду, и улыбка тут же угасает. – Мамина заслуга. Рассеянно отвечает, понимая, насколько важно, должно быть, Сириусу сейчас разговаривать. Особенно после того, как месяцами у него этой возможности не было – вряд ли работники тюрьмы вообще обращались с ними как с людьми. Разговоры помогают Сириусу осознать, что всё реально. Помогают вспомнить, как было до. Как было раньше. Возможно, зарываясь в эти обычные будничные слова, Сириус оттягивает момент приближающегося срыва, который, Ремус уверен, точно наступит. У Блэка не было времени и возможности горевать, и в скором времени запертая скорбь найдет выход через ослабленные грани расслабляющегося медленно в безопасности сознания. Люпин знает это по себе и готов стать тем, в чем нуждался сам в те первые недели. А пока нужно подумать о насущном. Подняв взгляд, Ремус снова осматривает грязную, отвратительно висящую на чужих плечах форму, и спрашивает: – Ванну? Сириус моргает раз, второй, выглядя немного растеряно. Опускает взгляд на свои руки. Въевшаяся в бледную кожу каменная пыль, мелкие ранки с засохшими корочками крови, едва заметный оттенок оранжевого, оставшийся от мелка, что Ремус смог тогда сунуть ему в ладонь. Худые длинные пальцы подрагивают, Сириус хмурится, лицо его принимает странное выражение апатичной усталости, и Люпин тут же торопится протянуть свои ладони, чтобы коснуться ими чужих рук. – Сириус? – Да, – хрипло отзывается Блэк, с готовностью схватившись за пальцы Ремуса, – да, хорошо. Я, наверно, ужасно похож на бомжа. Голос его неустойчивый, скачущий от нормальной громкости до шепота. Сириус пытается шутить, едва выйдя из Азкабана. Ремус не знает, почему в горле образуется ком, но, не обращая на него внимания, отвечает, медленно начиная идти в сторону ванной комнаты. Блэк идёт за ним как привязанный, не отпуская руку. – Знаешь, наш юрист при первой встрече подумал, что я попрошайка. В глазах Сириуса, наконец, снова мелькает что-то живое, когда он приподнимает голову, чтобы посмотреть на Люпина. Едва заметный, похороненный почти отголосок веселья. – Отличная пара. Бомж и попрошайка. – Зато гармонично. Вода тихо шумит, наполняя старенькую, пожелтевшую со временем ванну, и Ремус касается подрагивающей глади кончиками пальцев свободной руки, проверяя температуру. Сириус просто стоит рядом, очень близко, как ребёнок, что не хочет отходить от матери в незнакомой обстановке, и не предпринимает никаких попыток начать раздеваться. Ремус встревоженно всматривается в его лицо, но не решается дёргать его, поэтому просто тянется к пуговицам сам. Расстегивать их одной рукой не совсем удобно, но после практики с Гарри Люпин стал гораздо проворнее в делах, когда свободна только одна конечность. Неудобно жесткая и грубая ткань неприятно ощущается под пальцами, когда Ремус стягивает верхнюю часть формы. Взгляду тут же открываются явно выдающаяся кость ключицы, выпирающие рёбра, темные пятна редких синяков по бледной коже. Люпин мажет быстро и вскользь глазами по нескольким татуировкам, которые Сириус успел набить после школы, и замечает, как чужие плечи покрываются мурашками. – Вода тёплая, сейчас согреешься, – проговаривает мягко и пытается поймать чужой взгляд, – я отойду в соседнюю комнату, ладно? За одеждой. – Да. В противовес произнесенному согласию, хватка Сириуса на пальцах Люпина только усиливается. Возможно, неосознанно. Ремус терпеливо накрывает худую ладонь своей, поглаживает шершавые выступающие костяшки. – Сириус. Это быстро. Если хочешь, сходим вместе? – Нет, я... – Блэк качает отрицательно головой, жмурится, громко и длинно выдыхает, – я не могу теперь держаться за тебя постоянно, так что-... – Ты можешь. Это нормально. Сириус горько усмехается в ответ. – В происходящем нет ничего нормального, Ремус, – сипло отвечает он и медленно разжимает ладонь, отстраняясь, – иди, я подожду. «Будто он мало тебя ждал», выдает ему тут же собственное сознание, и Люпин быстро выходит, направляясь в комнату. Хватает самые теплые и мягкие вещи, какие у него только есть, и едва замечает оставленное на подоконнике письмо. Оно от Молли, и, тревожно нахмурившись, Ремус быстро вскрывает его в страхе, что что-то могло случиться. Но Молли, наверняка быстро узнавшая от Артура свежие новости, только поздравляет и настаивает, чтобы Гарри сегодня остался у них на ночь.

«Сегодня у тебя будет достаточно дел, Ремус. Нет, для нас это не накладно. И нет, от этого ты не станешь плохим опекуном. Фабиану нравился Сириус. Сосредоточься сегодня на нём, ладно?»

Мерлин, если Вселенная решила компенсировать все, что с ним происходило в последнее время, то Уизли — совершенно бесценный подарок. Внутри смешивается ядерный комок из десятка чувств одновременно. Совесть вгрызается во внутренности, заставляя думать о том, что он не успевает позаботиться сразу и о Гарри, и о Сириусе. Состояние Блэка показывает ему наглядно плоды собственной неуверенности и жалости к себе. На периферии сознания всё еще раскаленным железом выжжены образы Джеймса и Лили. Совсем некстати даже слова гребанного Малфоя обретают вес, и Ремус на пару мгновений останавливается посреди комнаты. Вдох. Выдох. Сейчас у него только одна задача. Нужно сконцентрироваться на ней. Когда Люпин возвращается в ванную комнату, Сириус уже залез в воду. На бортиках стоят несколько баночек с шампунями и гелями, небольшое количество пены скрывает исхудавшее тело. Ремус специально добавил несколько капель пенящегося раствора на случай, если Блэку будет неуютно сидеть в полностью прозрачной воде. Конечно, раньше Сириус не испытывал с этим проблем, потому что, как говорил сам Люпин, тогда он «не имел совести и стыда», но те времена прошли, так что... На всякий случай Ремус сделал это. Кромка воды колышется на уровне чужих плеч. Сириус сидит, облокотившись о бортик и подтянув к груди колени. Эта поза делает его настолько уязвимым, что у Ремуса щемит сердце, пока он подходит ближе. – Эй, ну как ты? Сириус жмёт плечами в ответ, вызывая небольшие волны пены этим движением, и продолжает сидеть. От поднимающегося пара темные волосы начинают липнуть к его шее. – Тепло. Что ж. Ответ есть, уже хорошо. Ремус подтягивает ближе низкую табуретку, на которой сидит, когда купает Гарри. Устраивается на ней, закатывает рукава, тянется к стоящим рядом бутылькам. – Я помогу, хорошо? Довольно странно спрашивать разрешения на каждое свое действие, но Люпин не уверен, что стоит прикасаться без предупреждения к Сириусу. Он все еще помнит, как тот напрягался от любого движения рядом с собой, и пусть исходили они от других людей, Ремус всё равно не хочет его пугать. – Хорошо. Голос Блэка тихий и тусклый. Усталый, безжизненный, сонный. Он не добавляет ничего, только чуть откидывает голову назад, позволяя Ремусу возиться со своими волосами. Видеть его таким больно. Неправильно. Удушающе несправедливо сравнивать того Сириуса, пышущего уверенностью и энергией, и этого, напоминающего угасший огарок истлевшей свечи. Люпину плевать. Главное, что теперь Сириус рядом с ним. В тепле, безопасности. Ремус аккуратно промывает волосы, распутывает их, и в опустившейся на них тишине слышны только редкие всплески воды. В какой-то момент Сириус закрывает глаза, немного расслабившись, и Ремус может рассматривать его пристальнее. Болезненно острые скулы, глубокие тени у век, нахмуренные брови. Люпину безумно хочется коснуться чужого лба губами в попытке забрать каждую плохую мысль и тяжелое воспоминание, избавить от боли и груза. Взять на себя всё, нести самому, потому что, очевидно, в Сириусе гораздо больше кошмаров, чем положено на одного человека. Норма превышена, показатели на критическом уровне. Ремусу теперь постоянно, ежесекундно приходится подавлять порывы прижать Сириуса ближе, притиснуть к себе, чтобы почувствовать его присутствие. Вместо этого он аккуратно промывает волосы в последний раз, укутывает Блэка в большое полотенце и магией подсушивает мокрые пряди, чтобы те не капали водой на укрытые плечи. Люпин приводит его в спальню, кладет рядом одежду и идет на кухню, чтобы собрать какой-нибудь простой еды. В его одежде Сириус выглядит ещё меньше. Растянутый свитер на пару размеров больше, штаны едва не спадают с пояса. Влажные волосы трогательно начинают завиваться на концах. Ремус ставит тарелку с обычной кашей на тумбочку у кровати и садится рядом. Не сдержавшись, медленно склоняется ближе, давая возможность отстраниться, и мягко касается губами одной щеки, затем второй. Продолжает легкие касания на виске, лбу и скуле. Сириус с тихим выдохом прикрывает глаза, подаваясь навстречу, и Ремус целует его закрытые веки. Он не касается губ, чувствуя, понимая – сейчас не время. Это не страсть, не романтика. Это только еще один способ сказать «я скучал, я так рад, что ты здесь, я люблю тебя». И Сириус слышит эти невысказанные слова. Зажмурившись, утыкается лбом Ремусу в шею. На коже щекочущим ощущением ложатся движения чужих ресниц. Люпин поднимает ладонь, чтобы провести ей по чистым теперь волосам. Они мягкие. Руки Сириуса обвиваются вокруг него, сжимаясь в объятии. – Мне так жаль. Слова срываются с губ прежде, чем он успевает их обдумать. Он не знает, о чем именно говорит. Об их общей потере или же о своей ошибке. Может, он жалеет сейчас о той жизни, которой они лишились. Ремус не знает, зачем, но он не останавливает себя, когда слова снова вырываются изо рта. – Прости. Сириус чуть напрягается в его руках. Отстраняется, чтобы посмотреть в глаза. – О чём ты? Рем, ты не виноват вообще ни в чем-... – Ты не понимаешь, – качает головой Люпин, чувствуя, как скапливаются внутри ядовитые слова, что могут отравить и его, и то, что между ними осталось, но он всё равно должен произнести их, это будет честно, – ты не понимаешь, потому что я... Я поверил, Сириус. Я думал, что ты... Я думал так неделями. Блэк отстраняется от него окончательно, убирая руки. Отсаживается немного вбок, и Ремус заставляет себя отпустить его, разжать ладони, не вцепиться мертвой хваткой, чтобы притянуть обратно. Сириус имеет полное право разочароваться в нем. Сглотнув, Люпин добавляет тихо: – Я предал тебя. – Ты, блять, совсем идиот? – выплевывает резко Сириус, пялясь на него, – я знаю, как выглядит предательство, Ремус, и у него явно другое лицо. Знаешь, чьё? Питер. Его имя повисает между ними не сказанной, но очевидной фразой. Ремус слабо кивает, опустив голову, не в силах смотреть на Сириуса сейчас, но у того другие планы на этот счёт. Чувствуется на подбородке теплое касание, аккуратное вопреки резкому тону, не вынуждающее, а просящее поднять лицо. Люпин вскидывает взгляд, натыкаясь на яркие глаза. Впервые за все это время во взгляде Сириуса видны настолько сильные эмоции. – Ты пришел, Рем. Что бы ты там себе не думал, ты вернулся. – Но я не-... – Я подозревал тебя. Резкая отрывистая фраза прерывает его на полуслове. Люпин запинается с растерянным выражением лица, и хмурится. Глаза Сириуса влажно блестят в тусклом освещении пасмурного весеннего дня и кажутся темнее, чем есть на самом деле. – Что? – Когда нам доложили о предателе в Ордене, – тихо продолжает Блэк, начиная нервно натягивать рукава свитера на кончики пальцев, – я... Я постоянно думал об этом. Им не мог быть Джеймс и я даже не думал о тебе, пока Питер не... Сириус замолкает с громким выдохом. Сутулится, разом сдувшись, словно не в силах высказать признание и мысль до конца, но Ремус понимает и так. В те месяцы Люпин работал по секретному заданию в общине оборотней, редко виделся с остальными, так что преподнести некоторые вещи в выгодном свете наверняка не составило бы труда. При должном усердии, которое у Питера явно имелось. – Дай угадаю. Решающим доводом было то, что я оборотень. – Я не верил ему, – шепчет Блэк тихо, сдавленно, едва разборчиво, – я не думал об этом всерьез, но он так правдоподобно... Я даже представить не мог, что он так умеет. – Свой талант плести интриги он от нас явно скрыл. Фраза слетает с губ с горьким привкусом мрачного веселья. Вот как. Стоит признать, что они действительно недооценили Питера. Но сейчас в ответ на раскрытую новость внутри Ремуса не появляется ничего, что могло бы перерасти в обиду или что-то подобное. Люпин просто адски устал от всего. От того, что с ними произошло и продолжает происходить. Все предыдущие подозрения, мысли, ошибки теперь кажутся далекими, потерявшими смысл. Сириус не прекращает комкать в пальцах концы рукава, и Ремус протягивает ладонь, чтобы остановить это нервное движение. Сжимает немного чужую руку. Их взгляды встречаются. В глазах каждого – бездонный колодец сожалений и ошибок. Слабо улыбнувшись, Люпин проговаривает тихо: – Мы облажались. – По-крупному. – Это точно. – Я всё думаю... Думаю постоянно, что я... – Сириус запинается, в его голосе явственно слышатся слёзы, и Ремус знает, что он скажет, еще до того, как слова произнесены, – зачем я предложил это, Рем? Я так хочу вернуться в прошлое и оторвать себе язык. Я хочу... Я хотел бы умереть вместо них. Эти слова обжигают его. Сама мысль об этом бьёт в сознание мощным толчком отрицания, но Ремус молчит. Не может ничего сказать. Он не может начать отговаривать его или приводить аргументы. Он не может ужаснуться или испытывать шок. Потому что сам думает так же. Никто и никогда не узнает об этих мыслях, но они были, есть и будут, поэтому Люпин просто протягивает руки в приглашающем жесте, и Сириус придвигается к нему снова, почти залезая на колени. Обхватывает ладонями, прячет лицо на плече, рвано выдыхая, и Ремус просто держит его. Держать Сириуса – это всё, что он сейчас может. Всё, что он будет делать, чего бы это ему ни стоило. Тепло Сириуса, вес его тела, дыхание и подсыхающие волнистые волосы занимают всё его внимание. Он не знает, сколько они так сидят, но в один момент Люпин чувствует, как привалившийся к нему Блэк начинает расслабляться, засыпая. Приходится немного сжать объятия, чтобы разбудить его. – Подожди. Нужно поесть. – Не хочу. – Сириус. Сириус тяжело выдыхает. Потирается сонно щекой о плечо. – Я устал, Рем. – Я понимаю, родной, но хотя бы немного нужно. Чуть-чуть, хорошо? Пожалуйста. Касание носа к щеке, дыхание на шее. Ремус обнадеживающе поглаживает его по спине через мягкий слой старого свитера, ощущая под ладонью выступающие позвонки. Сириус немного отстраняется, чтобы суметь взять тарелку, но не слезает с него полностью. – Хорошо. Люпин целует его в подбородок и тянется за кашей. Первая маленькая победа в череде их будущих ежедневных сражений.