broken

В первые дни им всем немного неловко. Всем взрослым, точнее, потому что Гарри привыкает к Сириусу с очаровательной детской непосредственностью. Уже на второй день с утра он предпочитает залезть на Блэка вместо Ремуса и до обеда не отлипает от него, хвостиком следуя за новым интересным человеком. Настороженная опасливость, с которой Гарри исследовал этот дом несколько недель назад, притупляется, смягчается под налётом осторожной любви. Ремус рад видеть его активным ребенком, а не запуганным зверёнышем, ожидающим от каждого взрослого крика или грубости. Удивительно приятно наблюдать, как Гарри счастливо играет с Бродягой, зарываясь ладошками в черную шерсть. Нормальное знакомство Лайелла с Сириусом проходит в странной атмосфере, но отец держится вполне хорошо для человека, на которого нарычал парень его сына в первую же встречу. В другое время Блэк бы выкрутил своё очарование на полную, чтобы произвести правильное впечатление и наладить отношения, но сейчас между ними устанавливается спокойный нейтралитет. Отец не возвращается к теме анимагии и Ремус не стремится сам начинать этот разговор в надежде, что Лайелл предпочтет сделать вид, что ничего не было. В любом случае, официально регистрировать эту способность значит снова выставить Блэка в центр внимания, а к этому никто из них не готов. И так все газеты пестрят который день похожими заголовками с колдографиями из зала суда. Ремусу смешно читать оправдывающие или хвалебные статьи от тех же репортеров, что еще несколько месяцев назад поливали Сириуса грязью. Типичное проявление лицемерия, от которого тошнит. Он старается откладывать газеты подальше и предпочел бы выбрасывать их, если бы не отец, любящий почитать по утрам. Ремусу просто не хочется, чтобы Сириус видел всё это. Он не думает, что глупая статья человека, на мнение которого им дружно плевать, сможет вывести Блэка из равновесия. Просто временами Сириус всё ещё тихий, погружающийся в самого себя резко и неожиданно. В такие моменты его глаза тускнеют, становятся чужими, и Ремус осторожно зовет или касается в попытке вывести из этого состояния. Иногда взгляд Блэка, направленный на Гарри, неуловимо меняется. Нежность превращается в потерю, радость – в колючее чувство вины, разливающееся по радужке текучей ртутью. Порой ночами Люпин просыпается от чужого тяжелого дыхания, и все, что он может – это обнять Сириуса, прижать к себе и шептать успокаивающую чушь, пока тот медленно расслабляется в его руках. Их дни проходят то плавными спокойными эпизодами, то рваными вспышками пасмурного беспокойства. Как попытки настроить радио, поймать нужную волну. Шипение, помехи, нестройные отголоски мелодичных отрывков. Ремус пишет пару писем Николасу, чтобы узнать, сняты ли все предыдущие обвинения окончательно, и благодарит его за помощь. Продолжает ходить по вечерам в бар, автоматически тягая там громоздкие коробки с напитками и вставая за стойку по необходимости. Слушает шумные разговоры магглов, заходит время от времени в магазины, чтобы купить Сириусу что-нибудь из одежды — у Блэка не осталось ничего своего, кроме палочки, которую Министерство выслало спустя пару дней после суда. Он привыкает потихоньку просыпаться от звуков возни на кухне или тихой болтовни Сириуса с Гарри – в попытках дать Ремусу отоспаться после смен Блэк по утрам развлекает малыша сам. Часто, конечно, Поттер все равно лезет на кровать чтобы по устоявшемуся уже ритуалу разбудить Люпина копошением в волосах. В такие моменты они с Сириусом лежат друг напротив друга, встречаясь взглядами, и в стальных глазах Ремус видит то же, что чувствует сам. Робкая радость, хрупкая надежда, нежность. Каждый раз, протягивая вперед ладонь, он на полпути ловит чужую теплую руку и сжимает пальцы. Это похоже на осторожное, очень медленное исцеление. На тихое хождение рядом в боязни потревожить. Странное, непохожее на то, что было раньше, но не неприятное. Привыкший быть готовым к чему-то плохому Люпин пытается теперь привыкнуть к чему-то хорошему. И у него, вроде бы, даже немного получается. Но сегодня что-то не так. Ещё не открыв глаза, Ремус чувствует это. Тепла нет. Рядом никого. Это посылает по телу волну тревоги, и он резко садится на постели. Гарри ещё спит в кроватке, скинув с себя одеяло. Зашторенные окна не пропускают солнце. Место рядом пустое и остывшее. Весь дом в тишине — Люпин не слышит слабого копошения на кухне или где-то во дворе. Резко откинув в сторону одеяло, он подрывается с постели в одной футболке и коротких растянутых спальных штанах, оставшихся ещё с пятого курса. – Сириус? Негромкий вопрос повисает в воздухе, растворяется в звенящей тишине. Ремус обходит каждую комнату, выходит во двор, проверяет даже небольшой сарайчик, в котором когда-то хранили мётлы. Босые ноги холодит не нагревшаяся еще земля, мелкие камушки неприятно впиваются в кожу, но он не замечает этого. Чувствует только тревогу, всё сильнее стучащую в висках набатом. Записки нет ни на столе, ни на тумбочке, ни где-либо ещё. Никого. Сириуса нет. Словно никогда и не было здесь. Будто разум Ремуса поиздевался над ним, даровав эту иллюзию, а потом вот так резко забрал обратно, оставив снова одного. «Ты действительно поверил, что всё может кончиться хорошо? Вспомни, кто ты, Люпин». В груди медленно расцветает тугой ком боли, что сопровождала его так долго и отступила лишь недавно. Старой доброй подругой она появляется рядом, кладет обжигающе горячую руку на плечо, поглаживает приветственно, даруя своё присутствие. Боль всегда была рядом, всю его жизнь. И всегда будет. Физическая или душевная — неважно. Он не настолько глуп, чтобы надеяться на её уход только потому, что Сириус теперь рядом. По опыту уже стоило понять, что Сириус — не зелье против боли. Он её причина. И Люпин сам позволил ему ей стать. В какой-то мере любая любовь всегда рано или поздно повлечет за собой боль. Ремус чувствует, как неконтролируемо учащается дыхание, смотрит на свои начавшие мелко подрагивать пальцы, и сползает спиной по шершавой двери сарайчика. Футболка для сна, большая и с растянутым воротом, задирается, оголяя поясницу. Кожу слабо царапает необработанное старое дерево. В воздухе приятно пахнет свежей травой, поют вдалеке птицы, солнце поднимается все выше над горизонтом. Весна буйно заявляет о себе водоворотом красок, но Ремус не видит этого. Прячет лицо в ладони, утыкается лбом в колени в попытке сжаться как можно больше, и какое-то время пытается сконцентрироваться хоть на чем-то, кроме завывающей внутри паники. Дрожь с ладоней переходит на плечи, поселяется в грудной клетке рядом с пекущим ощущением жара. Он глубоко вдыхает и выдыхает, пытаясь взять себя в руки. Это было реально. Сириус был здесь. Наверное, он просто куда-то ушел. Он вернется. Вернется же? Люпин впутывается пальцами в свои взъерошенные с утра волосы. Сжимает, тянет сильно, и в голове немного проясняется. Он, блять, не может расклеиться, когда в доме только он и Гарри. Он не должен паниковать по такой мелочи. Ремус не знает, сколько проходит времени, но надеется, что отсутствовал всего пару минут. Когда ноги снова обретают достаточную твердость, чтобы держать тело, он медленно поднимается, опираясь на уже чуть нагретую солнцем поверхность деревянной стены. Всё тело неприятно ноет после этой вспышки, и Люпин раздраженно думает, как тупо выглядел со стороны этот приступ. Направляясь в сторону дома, Ремус пытается представить, куда Блэк мог пойти и зачем. Они не говорили пока ещё о том, что Сириус будет делать дальше. Прошло так мало времени, Ремус хотел дать Блэку столько дней на оправиться, сколько возможно, и не лез с вопросами. Если Сириус и выходил куда из дома, то, в основном, вместе с ним. Пару раз даже посидел тихо в углу бара, потягивая пиво. Ремус никогда не требовал от Сириуса отчетов или оправданий. Но уходить ранним утром после всего, что произошло, не оставив даже записки? Прямо сейчас Ремусу хочется хорошенько стукнуть его по тупой красивой голове. Сонный Гарри уже стоит в кроватке, когда он возвращается в комнату, и Люпин торопится взять его, испуганного отсутствием привычных взрослых рядом. Ремус следует обыденным ритуалам: умыть, переодеть, накормить, вывести на прогулку. Во дворе Гарри любит гоняться за Сириусом в образе пса, но сегодня приходится обойтись без этого. Стайка ярких желтых бабочек на первых в этом году одуванчиках отвлекает внимание ребенка от поиска черного пса по всему участку. Солнце поднимается высоко, обозначая полдень. Чем больше времени проходит, тем сильнее Ремус начинает волноваться. В голове тут же возникают предположения и планы. Мысли роятся в голове подобно улью рассерженных пчел. Что делать, если Сириус не вернется к ночи? Как и где его искать? Почему ничего не сказал, не предупредил? Сириус возвращается когда Ремус, уложивший Гарри на дневной сон, выходит во двор покурить. Пальцы, пропахшие табаком, сжимают пачку так сильно, стоит увидеть приближающийся силуэт, что, возможно, ломают оставшиеся внутри сигареты. Он следит взглядом за медленно бредущим Блэком. Тот одет в простую темную рубашку, что Ремус купил на прошлой неделе, и чужие штаны, висящие на нем мешком. Никакой аристократичной утонченности, которой от него веяло раньше даже в кожанке и драных штанах. Чтобы вспомнить, каково это, Сириусу явно понадобится время. Чуть пополневшие его щеки выглядят ужасно бледными, и сквозь злость с раздражением вперед тут же вылезает беспокойство. – Сириус. Блэк, собиравшийся было войти в дом, замирает. Поворачивает голову на звук, находит его тусклым взглядом. В серых глазах — пустота. Целое ничего. Глаза мертвеца безо всякого выражения. Люпин поднимается на ноги, оказываясь рядом с ним быстрее, чем успевает подумать об этом. Пытается поймать чужой взгляд своим. – Сириус, – обхватить руками лицо, приподнять, вглядеться, – где ты был? Несколько мгновений Блэк безмолвно смотрит пустыми глазами куда-то в сторону, опустив руки безвольно вдоль тела. Такой Сириус – это противоестественно. Как ночное небо без звезд, как соловей без голоса, как лишенные крыльев птицы. В глазах Сириуса всегда было чувство. Оно могло быть плохим или хорошим, фальшивым или искренним. Но оно было. Бледные губы приоткрываются для тихого ответа, когда Ремус уже не ждет его услышать. – Дома. Пальцы, начавшие автоматически успокаивающе поглаживать чужие щеки, замирают. Люпин не замечает, как зачем-то задерживает дыхание на несколько долгих секунд. Какого чёрта Блэк отправился на площадь Гриммо ранним утром после того, как не был там столько лет? – Ты был у матери? Сириус, наконец, выдает хоть какую-то эмоцию. Губы его кривятся в мелкой болезненной усмешке, пока он продолжает невидяще пялиться куда-то в область чужой шеи. Ремусу не нравится то, как он явно не хочет смотреть ему в лицо. – Мать слишком хорошее слово для неё. – Сириус, – зовёт Люпин, чуть сильнее сжав ладони, – посмотри на меня. – Не хочу. То, как резко эта короткая фраза ударяет его прямиком в подреберье, уже не удивляет. Слова всегда ранят сильнее когтей и заклинаний. Ремус каменеет, чтобы через секунду медленно опустить руки. Смотрит на чужое бледное лицо с поджатыми губами и потемневшими глазами, и понимает, что, быть может, Сириус ушел из-за него. Всем нужно уединение. Забота может душить. С некоторыми вещами люди предпочитают справляться в одиночку. То, что Ремус едва мог дышать от резкого и неожиданного отсутствия Сириуса рядом вовсе не значит, что Блэк должен всегда находиться рядом с ним. В конце концов, тот всегда ценил свободу превыше всего. Тяжело и беззвучно втянув воздух в легкие, Ремус делает короткий шаг назад. Руки опускаются окончательно, повисая сбоку от тела в зеркальном отражении позы стоящего напротив человека. Он не будет лезть с прикосновениями, если Сириус их не хочет. – Хорошо, – отвечает Люпин тихо, делая ещё шаг, – Гарри спит. Будь потише. Он отворачивается, ощущая своё тело слишком неповоротливым, и направляется обратно к прислоненной у стены скамеечке в тени. Подбирает по дороге выроненную пачку сигарет, мимоходом плохо слушающимися пальцами проверяет, не сломал ли оставшиеся внутри своей хваткой. Удивительно, но они целы. Думать сейчас о сигаретах легче, чем об оставшемся позади Сириусе. Ремус достает одну, зажимает её губами, подходя к лавочке, и в следующее мгновение чувствует, как в спину врезается что-то теплое и твердое. Чужие руки сильно, до боли и невозможности вдохнуть, сжимают поперёк груди. Сириус утыкается любом в его плечо, молча дышит какое-то время, и Ремус ничего не говорит, после секундной заминки всё же поджигая сигарету. Затягивается глубоко, впуская горький дым отравлять организм, и думает, что привычка травить самого себя всем подряд точно когда-нибудь выйдет ему боком. – Я не могу смотреть на тебя, Рем. Голос Сириуса сдавленный и виноватый. Люпин рад хотя бы тому, что теперь в нём явственно слышатся эмоции. Отряхнув привычным движением пепел с сигареты, Ремус слабо пожимает плечами. – Я понял. Руки Сириуса вокруг него сжимаются сильнее, на грани боли. Пальцы комкают ткань на груди почти до треска. Хватка тонущего человека, цепляющегося за все, что может помочь ему выплыть. – Нет, ты не понял. – Как скажешь. – Рем-... – Что? – прерывает Люпин, докуривая, и всеми силами старается удержать засевшую внутри злость и обиду, – ты имеешь полное право уходить и приходить, Сириус, когда захочешь. Можешь говорить мне, куда уходил, или не говорить. Смотреть на меня или не смотреть. Это твоё право. Слова, сдержанно контролируемые и спокойные, падают между ними тяжелыми камнями. Договорив, Ремус снова тянется за сигаретой. Хватка Сириуса слабеет совсем немного, становясь похожей на просто крепкие объятия. Видимо, он чувствует себя вполне удобно вот в такой позе. Ощущается на плече его ровное дыхание. Спустя пару минут Блэк всё же проговаривает тихо: – Прости, что ушёл так. Стоило оставить записку. – Да, стоило, – Сириус позади замолкает и, вспомнив его пустое бледное лицо, Ремус не выдерживает, – зачем ты ходил к ней? Ладони Сириуса медленно смещаются с чужой груди на живот. Пальцы принимаются нервно комкать ткань старой футболки. Ремус накрывает его сцепленные руки своей, мягко сжимая, и Блэк позади шумно выдыхает. – Мне нужно было знать. – Знать что? – Регулус. Ремус, наблюдавший за мерным движением травы под окнами, выходящими на длинное поле, поднимает голову, нахмурившись. Сириус почти не говорил о брате с тех пор, как узнал о его вступлении в Пожиратели. В тот день он не был похож на самого себя, будто эта новость оглушила его, вырывала последний кусок надежды переубедить Регулуса. Он так хотел помочь брату вырваться с темной стороны, что окончательное доказательство невозможности этого выбило его из шаткого равновесия, в котором они все пребывали. Ремус видел, как любимому больно было, но помочь не мог. Никто бы не смог, кроме самого Регулуса. Но его выбор был сделан. Невыносимо хочется повернуться и обнять Сириуса нормально, но, если тому проще рассказать вот так, Люпин не будет мешать. Он ждёт, продолжая поглаживать прохладные ладони. – Я пришел к ней, чтобы узнать. Я думал, она знает, – Сириус бормочет куда-то ему в плечо так, что приходится прислушиваться, – но она без понятия, Рем. Она, блять, даже не знает, что этот ублюдок сделал с ним. Они просто...смирились, что он не вернулся. Так, будто это пустяк. И я просто не... Сириус задушенно замолкает, пряча лицо в теплом чужом плече, и Ремус поднимает ладонь вверх, заводя её назад, чтобы ласково коснуться мягких темных волос. На этом женщина, вырастившая сыновей в страхе перед собственным домом, не остановилась бы. От этого Сириус бы не был похож на призрака, только-только лишившегося жизни. Её слова наверняка были жестокими. И лживыми. – Это ведь не всё, так? Что бы она не сказала тебе, эт-... – Я мог помешать этому, – перебивает Сириус дрожащим голосом, и Люпин на мгновение прикрывает глаза в попытке обуздать вспыхнувшую внутри ярость на женщину, начавшую обвинять одного своего сына в последствиях решений второго, – он был таким маленьким, Рем, а я просто...я оставил его. Оставил его там. Оставил одного. – Сириус... – Я должен был сказать ему. Должен был протянуть свою руку, а не отталкивать его. А теперь я даже не знаю, где его могила. Я потерял обоих своих братьев, хотя мог помочь каждому из них. Слова льются из Сириуса потоком, явно сдерживаемые очень долго, и Ремус может только неуклюже касаться его, давая проговорить всё, что накопилось. В таком положении делать это так, как следует, не получается, и, выждав пару мгновений, Ремус спрашивает мягко: – Позволишь мне повернуться? Я хочу обнять тебя. Могу закрыть глаза, если тебе это важно. На пару секунд руки Блэка сжимаются сильнее будто бы в попытке помешать обернуться, хотя Ремус даже не двигается, но затем расслабляются. – Хорошо. Люпин честно прикрывает веки прежде, чем повернуться. Ему даже не требуется действовать на ощупь – Сириус тут же сам врезается в его грудь, пряча лицо в шее, и сбито дышит. Плечи под ладонями мелко подрагивают, когда Ремус обхватывает их, чтобы успокаивающе провести по напряженному телу. – Сириус? – в ответ раздается звук, который можно принять за внятный знак, что его слушают, и Люпин продолжает, – никто не может нести ответственность за чужие поступки. Блэк отрицательно качает головой, прикосновением коротко мазнув волосами по чужой щеке. – Ты не понимаешь. Ремусу остается только вздохнуть. Попытки переубедить сейчас ни к чему не приведут. Вместо этого он поднимает ладонь и, все так же не открывая глаз, проводит пальцами по черным волосам. Перебирает мягкие пряди, обхватывая надежно второй рукой за спину, и дышит знакомым запахом. Весенний прохладный ветер время от времени пробирается за ворот футболки, но Ремусу все равно тепло. – И всё-таки, – медленно проговаривает Люпин спустя какое-то время, – почему ты не смотришь на меня? Сириус, расслабленно дышавший в чужую шею, слегка напрягается. Молчит, неуютно поведя плечом, но Ремус понимает и так. Внутри все опаляется безнадежной нежностью и беспомощным желанием донести хоть что-то до этой упрямой головы. Он касается мягко губами чужого виска прежде, чем проговорить: – Ты не подведёшь меня, Сириус. «Так же, как их» остается висеть в воздухе, и Ремус не произносит этого потому, что действительно не считает Сириуса виноватым. Но он знает, что так думает Блэк. Голос Сириуса тихий и уязвимый, оставляющий щекочущее ощущение дыхания на шее, когда он отвечает. – Ты не можешь этого знать. – Я знаю. – Я могу сделать это не нарочно. – Не сделаешь. Сириус издаёт раздраженный звук, сжимая руки в объятии сильнее, и Люпин слабо улыбается. Он не собирается позволять Сириусу накручивать себя, ничего с этим не делая. Если оставлять какие-то мысли в его голове слишком надолго, они стремятся превратиться в план действий, который не понравится никому из них. Ремус не хочет потерять его второй раз только потому, что Сириус считает, будто может нанести ему вред своим присутствием. Не один Блэк здесь упрямый идиот. Солнце продолжает припекать сверху, нагревая землю. Ремус перебирает пальцами чужие волосы, чувствует объятия и думает о том, как скоро придётся возвращаться в дом к Гарри. Весь оставшийся день Сириус бродит по дому тенью, и Люпин его не трогает, давая время переварить всё, что сейчас творится в неспокойной голове. Только ночью, когда Блэк пытается лечь на самом краю кровати, Ремус, придя с работы, безапелляционно притягивает его к себе. Обнимает, коснувшись губами лба, и явно не спавший Сириус через пару мгновений растекается расслабленно по его груди. Беспокойство сворачивается внутри легким намёком на раздражающий зуд, но Ремус не знает, как помочь Сириусу чем-то помимо слов и своего присутствия. Он может лишь надеяться, что этого будет достаточно. Может пытаться оберегать его от дальнейшей боли. Именно поэтому в день полнолуния Люпин садится рядом с Сириусом, чтобы объяснить свой привычный ход действий. Уйти в хижину, отлежаться там два дня, вернуться обратно. Блэк будет один с Гарри в это время, чтобы Лайеллу не пришлось брать выходные в Министерстве. В стальных глазах напротив смешиваются недоумение с вопросительным подозрением. Голос Сириуса нарочито ровный, когда, выслушав длинную инструкцию, он отвечает спокойно: – Ты правда думаешь, что я позволю тебе остаться одному? – Так нужно, – подготовившись заранее к этому вопросу, отвечает Ремус, – ты выматываешься Бродягой после часа игры с Гарри, Сириус. Целая ночь с волком-... – Я знаю, что такое целая ночь с волком. Я справлюсь. Ему знакомо это выражение лица. Такое у Сириуса было каждый раз, когда он что-то вбивал себе в голову и не слышал никаких доводов. В такие моменты руки опускал даже Джеймс, обычно способный мягко переубедить друга. Ремус выдыхает, зажав пальцами переносицу. Волк внутри подзадоривает злость, рычит яростно, подталкивая рыкнуть, показать свою силу и превосходство, которых на самом деле нет, и Люпин с трудом заталкивает его поглубже. Пальцы переходят на виски в попытке прикосновением немного унять боль. Он старается говорить спокойно, не замечая, насколько понизился его тон. Где-то в глубине дома Гарри смеётся, играясь с пришедшим с работы Лайеллом, любящим пускать для него маленькие фейеверки. – Я не собираюсь рисковать твой жизнью. Даже если есть небольшая вероятность того, что ты потеряешь контроль... – Нет такой вероятности. – Сириус, – Ремус опускает руки на колени, чтобы заглянуть твердым взглядом в чужое лицо, – такая вероятность есть. И ты это знаешь. Губы Сириуса бледнеют, когда он с силой сжимает их, не отвечая. Лицо его принимает выражение беспомощной злости, и Ремус заставляет себя расслабить плечи хоть немного, чтобы не выглядеть слишком напряженным. Не смотря на завывающего внутри волка, по ощущением уже грозящего располосовать грудь изнутри острыми когтями, потребность хоть немного успокоить слабо поднимается внутри. Едва заметно улыбнувшись, Люпин проговаривает тихо: – Все хорошо. Просто одна ночь. Я уже был один много раз, ничего страшного. Он не успевает увидеть реакцию Сириуса, потому что сразу же вслед за произнесенными словами тело прошивает сильная судорога. Ремус резко прикрывает глаза, напрягаясь, и пережидает эту вспышку, стиснув зубы. Выдыхает медленно, привычно стараясь не показать боли, и понимает, что ему пора выдвигаться, пока он еще в состоянии трансгрессировать. Открыв глаза, Люпин тут же натыкается на взволнованный серый взгляд. Сириус придвинулся максимально близко, но не касается, явно помня про реакцию волка на это. Слова слетают с губ неосознанно: – Я в порядке. – Хватит это повторять, – огрызается Блэк и вдруг поднимается, принимаясь искать что-то по комнате, – вставай, пошли. Под непонимающим взглядом Сириус находит сумку и принимается бросать в неё какую-то одежду. Поняв, что он делает, Люпин поднимается следом и становится прямо на его пути , преграждая дорогу. – Сириус, нет. – Сириус, да, – дразнит Блэк в ответ, обходя его по дуге, и продолжает копаться с вещами, – я не буду с тобой. Просто буду ...неподалеку. Чтобы прийти утром. – Это тупо. – Как славно. Как и все, что я делаю. Переубедить Сириуса не удается и не то, чтобы у Ремуса было на это много сил. Они прощаются с Лайеллом и Гарри, берут вещи, которые Блэк набросал в сумку, и, взявшись за руки, трансгрессируют. Странно попасть на остров не одному. Люпин тяжело вздыхает, проходя внутрь, и устало прислоняется к стене. – Камера в Азкабане выглядела уютнее. Ремус фыркает в ответ, не открывая глаз. Он в курсе, как хижина выглядит. Хуже той, что была в Хогварсте, гораздо хуже. Но как же плевать. Обустраивать волку какие-то удобства не входит в список его дел. Ремус просто продолжает стоять, оттягивая момент, когда придется двигаться, и слушает шебуршение Сириуса на фоне. Тело привычно то жарит, то холодит, ломит неприятно, подводит к границе боли. Когда его аккуратно касаются чужие руки, принимаясь стягивать с плеч одежду, Ремус безвольно позволяет им это. Кожа покрывается мурашками от прохладного воздуха, и он готовится дрожать до самой полуночи, но тут сверху на голову опускается ткань, и Люпин удивленно открывает глаза. Сириус, сосредоточено помогающий натянуть старую футболку, не сразу замечает его взгляд. Прищуривается подозрительно. – Только не говори мне, что ты каждый раз мёрзнешь без запасной одежды. Ремус пожимает плечами. Обычно он просто накладывает согревающие чары прежде, чем спрятать палочку, и этого тепла хватает на пару часов. – Это экономично. – Ты придурок. – Возможно. Больше они не говорят – Люпина начинает немного потряхивать, а, значит, времени осталось не так уж много. Сириус убеждает его, что наложит нужные заклинания сам, и забирает вещи вместе с палочкой. Ремус ждет, что он сейчас уйдет, зарыв за собой дверь, но Блэк неожиданно подходит близко. Садится на корточки у кровати, тянется медленно вперед и касается мимолетно губами пылающего бледного лба. Прохладное касание приятно ощущается на коже, и Ремус устало прикрывает глаза, сохраняя в памяти этот момент. Голос Сириуса тихий. – Я буду рядом. Исчезнувшие губы, мазнувшее следом прикосновение на щеке, удаляющиеся шаги. Тело продолжает выламывать, выкручивать болью в преддверии трансформации, но, наконец-то, плохо Ремусу только снаружи. Волк торжествующе берёт над ним верх, стоит луне появиться из-за редких облаков в маленьком проёме заколоченного окна. Первое, что он видит утром, едва открыв глаза – это кровь. Кончики пальцев ощущают вязкую подсыхающую жидкость, когда Люпин слабо шевелится. В ушах немного звенит, запястье горит огнём. Ремус хрипит тихо, пытаясь перевернуться, и на периферии сознания слышит странные звуки. Скрип петель, шуршание дерева, быстрые шаги. Становится теплее, чьи-то руки ощущаются на теле, осторожно пробуют коснуться больного запястья, и Ремус протестующе болезненно стонет. – Прости-прости, все хорошо, сейчас будет легче. Прикосновения тут же исчезают, но Ремусу хочется, чтобы они вернулись, не смотря на приносимую ими боль. Потому что он знает, чьи это руки. Он хочет их обладателя рядом. Ремус пробует было попытаться встать, чтобы потянуться к этим мягким ласковым ладоням, но через мгновение по телу разливается приятное онемение. От отступившей боли и тяжести проясняется в голове, и Люпин смотрит на сидящего рядом Сириуса, копающегося в сумке в поисках чего-то. Выглядит Блэк очень сосредоточенным с нахмуренными бровями и поджатыми губами. Отросшие темные волосы завязаны в неряшливый хвост с несколькими выбившимися прядями, старая куртка висит на плечах, забавно делая его шире, чем обычно. Ремус вглядывается в это лицо с настороженной сосредоточенностью, пока Блэк принимается накладывать заживляющие заклинания с едва слышным успокаивающим бормотанием. Люпин вцепляется слабыми пальцами в рукав его свободной руки, чувствуя себя слишком уязвимым, будто бы размягченным. Сириус здесь, рядом с ним. Ремус любит его до сжавшихся под ребрами галактик. Ему нужно сказать это. Нужно, чтобы Сириус знал. Вот только горло почему-то сдавливает непрошенными слезами, и все, что вырывается из него – это полузадушенный шепот. – Сириус...я... Он замолкает, только вцепившись в его руку сильнее, наверняка мешая этим накладывать заклинания. Взгляд Сириуса встревоженный, когда он замечает в чужих глазах грозящие пролиться слезы. – Ремус, что? Так больно? – Нет, я... – Люпин тянет руку к себе, ближе, и Сириус принимается успокаивающе поглаживать его пальцами по коже будто она не покрыта засохшими разводами не очищенной еще крови, – ты же будешь со мной? С губ срывается вовсе не то, что он хотел произнести, но сказанных слов не забрать. Взгляд Блэка неуловимо смягчается. Он ласково касается спутанных всколоченных волос, обхватывает щеку, и Ремус прижимается к теплой ладони лицом. – Конечно, – слышится тихий ответ с запрятанной на дне улыбкой, – с кем мне еще быть? Меня только ты сможешь вытерпеть. Я же стал еще невыносимее. Ремус слабо улыбается, продолжая прижимать чужую руку к лицу, и тихо вздыхает. От тепла и приятного онемения на тело наваливается сонливость. – Я так скучал. – По моей тупости? – Просто по тебе. Сириус замолкает. Мягко забирает свою руку, чтобы продолжить лечение, и через падающую на сознание пелену сна Ремус едва различает его тихое «ты не представляешь, как скучал я». В следующий раз он просыпается на мягкой кровати в теплых объятиях. Знакомые руки ласково поглаживают по спине, минуя свежие залеченные раны. Ремус глубоко и удовлетворенно вдыхает, уткнувшись лицом в мягкую шею.