Одна неделя, восемь проблем

      Вообще-то Кавех не был таким уж пьяницей. Нет, даже больше — хоть у него с алкоголем и имелась тяжелая история отношений, Кавех никогда не был беспросветным выпивохой, но аль-Хайтам привык гиперболизировать все его не самые лучшие стороны. Ну вот скажите, разве это вина Кавеха, что, выпив чуть больше положенной нормы, этанол уносит его разум в иные края? Это называется низкая толерантность к алкоголю. Слышите?       Н-и-з-к-а-я т-о-л-е-р-а-н-т-н-о-с-т-ь.       Кавех гордо проглотил последнюю ложку и с тяжелым вздохом откинулся на подушки. Взгляд заскользил по комодам у окон, заваленным беспорядочно книгами. Аль-Хайтам напрочь отказывался от предложения Кавеха убрать их, как нормальный человек, на книжный стеллаж. И это притом, что места для них больше нигде не было, а покупать новый он считал расточительством.       «Ага, а сам купил ту ужасную деревянную фигурку, любит же он кичиться своим жалованием», — закатил глаза Кавех.       Он поставил тарелку на уже и без того чересчур заставленный стол. Опять же, сколько бы Кавех ни пытался упросить Хайтама убраться, тот упорно отказывался, говоря: «Так надо».       При воспоминании об этой привычной для их дома фразе Кавех чуть поморщился. Ему необъяснимо хотелось понять, что за человек аль-Хайтам и почему он ведет себя именно таким образом, да тот не особо и скрывался. Разве что просто выражал свои эмоции и чувства по-своему. Но в попытках пробить этот слой «по-своему» Кавех раз за разом терпел поражение, убеждаясь лишь в одном: аль-Хайтам — сложный для комплексного понимания человек. Порой даже слишком.       Нескончаемая череда неудач в разгадке головоломки под названием «аль-Хайтам» в какой-то момент приводит к усталости. Усталость — к злости. Злость — к опустошению. Это то же самое, что стать неприметной мушкой, залетевшей в гигантский дом, — то же самое, что стучаться в оконное стекло до выворачивающей кости боли, до потери смысла, видя перед собой только эфемерную надежду на яркий, залитый солнцем мир.       Но у Кавеха сейчас было далеко не такое настроение. Ведь он кое-что заметил: его глаза невольно блеснули, а лицо обрело по-кошачьи хитрое выражение, когда в поле зрения попала недавняя тарелка. Он же не просил приносить и уж тем более делать ему завтрак…       — Все-таки не такой уж ты и противный, как бы ни старался таковым казаться, — Кавех расслабленно потянулся.       Сегодня определенно был прогресс, он чувствует это всеми фибрами души. Изо рта уже был готов вырваться победный смешок, как вдруг в лодыжку стрелой вонзилась боль. Кавех мигом согнулся пополам, болезненно потирая ушибленное место. Надо же ему было так угораздить…       Вот если бы только аль-Хайтам додумался спросить, пил ли вчера Кавех. Он бы точно не поверил ответу «нет». А ведь так оно всё и было. К тому моменту, как Кавех пришел, заказчик уже был навеселе. Ну и, Кавех не дурак, быстро смекнул, что в таком состоянии с человеком лучше не возиться. Но вместе с тем у него душа болела за подвыпившего, не мог он его так просто оставить в таверне. А вдруг ограбили бы? Или, что хуже, он бы по пути домой упал прямо с высоты городских дорог…       В общем, Кавех по доброте душевной потащил заказчика прочь из таверны. По дороге они все-таки успели заключить контракт. Кавех даже успел подумать, что всё не так уж и плохо вышло. А заказчик взял да и скинул его по пьяни в открытый люк. Пришлось всю ночь то кричать до посинения, моля о помощи, то бродить по канализации с растянутой лодыжкой, усугубив ее состояние до адской боли.       Ну да, он много кричал, когда его вытаскивали. Однако зеваки, с осуждением смотревшие на него, просто не могли на собственной шкуре прочувствовать всю ту боль, которую Кавеху пришлось испытать из-за неаккуратных спасателей, хотя такую боль даже врагу не пожелаешь. Реальность так жестока к нему…       Но, что самое больное в этой ситуации, попробуй объясни это аль-Хайтаму — тут же запустит режим иронии. Не поверит, и всё тут.       И подобное отношение к себе Кавех просто терпеть не мог.       Вечно Хайтам такой — невыносимый до одури, одни Архонты поймут, что творится в его голове. Хотя нет, даже им это не под силу. В нем не было свойственной для многих ученых гордыни, было что-то другое, куда более выбивающее из колеи, вызывающее клокочущее в груди бесконечное раздражение…       Надменность? Нет-нет. Точнее, и да, и нет. Всё сложно. В любом случае каждый раз, когда Хайтам смотрел на Кавеха, создавалось впечатление, будто его хотят окунуть в ведро с грязью. Ну, или хотя бы с красками — просроченными, с таким неприятным душком. Вот даже сейчас, если аль-Хайтам выйдет из комнаты, наверняка снова так взглянет, словно без слов скажет: «Ты серьезно даже тарелку за собой помыть не можешь?»       Кавех злобно глянул на нее.       — Решено! — он несколько раз ударил себя по щекам, ободряясь. — Я отнесу тарелку в раковину, даже несмотря на адские терзания!       Королева драмы с непоколебимой решимостью потрясла кулаками перед собой, собирая всю силу воли. Решив, что набранной воли достаточно, Кавех посмотрел на тарелку, тарелка посмотрела на него, искра, буря, Кавех вскакивает с диким криком:       — Я мужчина, а не тряпка!

***

      Кавех упал через 0,00000001 секунды после крика. К тому моменту, когда аль-Хайтам буквально вылетел из комнаты, масштаб разрушений, вызванных стихийным бедствием по имени Кавех, достиг одной дорогой большой вазы, чаши с фруктами, включая раздавленные персики зайтун, убитого сервиза, перевернутого столика, заляпанного ковра, разбитой тарелки, попавшей Архонт знает каким образом в окно ложки, собственно, разбитого окна и одного Кавеха поверх всего этого великолепия.       К слову, Кавех не считал себя неуклюжим. Но неуклюжесть, знаете ли, это тоже своего рода искусство — не всегда выходит удачно.       — И долго ты будешь здесь сидеть?       Спустя несколько часов уборки и накладывания картонки на дыру в стекле в доме наконец воцарилось спокойствие. С одной лишь оговоркой, что аль-Хайтам, вместо того чтобы по привычке уйти наслаждаться отсутствием человеческого общества, уселся на диван в гостиной, причем за тот же самый, куда устроил Кавеха, и с головой углубился в чтение.       Кавех лежал на спине, назло запрокинув больную ногу ему на колено, чтобы не видеть эту приевшуюся картину читающего в своей классической позе аль-Хайтама.       Теперь, помимо перевязанной в несколько слоев лодыжки, Кавех обрел новые аксессуары — бинт на голову и пластыри на лицо: ему очень повезло упасть именно на разбитую тарелку. А задал этот вопрос Кавех, чтобы разбавить повисшее между ними, как ему показалось, напряжение.       Аль-Хайтам, не поднимая головы от книги, сказал:       — Я буду сидеть с тобой до тех пор, пока ты не перестанешь крушить всё на своем пути, просто вставая.       Кавех обиженно надул щеки и отвернул голову.       — Никакого личного пространства в этом доме!       — Для меня оно закончилось в тот самый момент, когда я принял тебя к себе.       — Не ври, я же никогда тебе не надоедал.       — Надо же, в нашем доме завелись гидро мимики, иначе я никак не могу объяснить, почему только сегодня за последние несколько месяцев я не увидел по пробуждении твоего лица.       Кавех не нашелся, что ему на это сказать. «В нашем доме»… Он ведь не ошибся? Аль-Хайтам и вправду сказал «нашем»? Получается, он считает Кавеха не просто сожителем, а кем-то большим?       Мечтательная улыбка сама расплылась по лицу Кавеха. Он поднял голову, элегантно положил подбородок на руку и, хитро ухмыльнувшись так, что глаза сверкнули озорным огоньком, выдал:       — Вот за это ты мне и нравишься!       — …       — Я серьезно говорю.       — Хмф.       Аль-Хайтам будто не обратил внимание на его слова и продолжил читать. А Кавех был только и рад, довольно наблюдая за его застывшими на странице книги зрачками.