Одна неделя, восемь проблем

      Лучше бы это оказалось просто сном.       Хайтам не привык жалеть о чем-то. Но на каждое утверждение найдется свое исключение. Например, сожаления по поводу того, что он решил не врать Кавеху. Или, например, противоречивые, лишенные логики мысли касательно Кавеха. Или, например, сам Кавех.       Удивительное явление — арендатор комнаты в его доме уже какой день был практически полноправными владельцем этого дома.       В ночь пятницы аль-Хайтам вышел из дома и больше не возвращался. Взял с собой сменную одежду, зубную щетку, деньги и записную книжку, наскоро накидав в сумку, и ушел.       Его тяготила сама идея остаться в одном помещении с Кавехом больше, чем еще хоть на секунду. Казалось бы, можно было объясниться, но что ему объяснять? Тут и не оправдаться, и не разъясниться. Разве что прямо сказать, что Хайтаму, откровенно говоря, снесло крышу. Вот только едва он представлял себе, как говорит нечто подобное, так тут же внутренне содрогался: любой нормальный человек просто-напросто побоится жить с тем, кто не умеет держать позывы тела в узде.       И вот снова. Только-только в голове появлялась мысль, что Кавех съедет, руки пробирала дрожь.       — Господин аль-Хайтам, вы слушаете? Вы больше суток сидите в кабинете и берете всё больше и больше работы, может быть, отдохнете?       Аль-Хайтам мрачно поднял голову, с неохотой встречаясь взглядом с новым временно исполняющим обязанности великого мудреца — подслеповатым стариком в кривых очках, в кабинете которого Хайтам сейчас стоял.       — Да, я слышал, — сухо сказал аль-Хайтам. — Вы говорили, что хотите провести генеральную проверку архивов Академии.       — Именно так. Также не забудьте составить заключение о повышении налоговой ставки в городе Сумеру. Но если вы устали от объемов работы, можете идти домой.       «Надоел»       Аль-Хайтам сложил в одну стопку данные ему подписи и, проходя с ними мимо старика, сказал:       — Я не работаю, это мой больничный.       Решив, что разговор завершен, аль-Хайтам двинулся в сторону лифта, как вдруг его снова окликнули:       — Почему вы пришли в Академию больным? Возьмите нормальный больничный, ваша зарплата не сгорит.       «Надоел. Надоел. Как же надоел»       Старик не успел и глазом моргнуть, как у его груди оказалось лезвие меча. Аль-Хайтам в мгновение ока оказался перед ним, угрожающе метя в солнечное сплетение.       Хайтам, сдерживая кипящую злость, прошипел:       — Не твоего ума дело.       Внутри всё полыхало от раздражения. Аль-Хайтам с трудом убрал меч и дергано пошел к выходу.       Хайтам привык здраво оценивать ситуацию и подходить к ней со всей объективностью, без эмоций и лишних психозов. Но сейчас, учитывая ворох исключений, который ему в последнее время надо постоянно держать в уме, весь мир был для него словно Кавех — бесящей заразой, проникшей в организм, отравившей до основания холодный, не знающий тревог рассудок.       В те редкие минуты, когда аль-Хайтам не работал как не в себя или не бегал по всей Академии, сдавая отчеты, он чувствовал перманентное раздражение ко всему и вся. Что бы вокруг ни находилось, кто бы к нему ни подошел, хотелось послать всех в Бездну. И хотя Хайтам еще не полностью утратил контроль над собой и мог даже не огрызаться при разговоре с коллегами, иногда этот самый контроль подводил его — и тогда наружу, как через рухнувшую плотину, прорывались накопившиеся эмоции.       «Крайне нестабильное эмоциональное состояние показывает неэффективность лечения трудоголизмом», — понял аль-Хайтам уже в лифте.       Тем не менее факт осознания неправильности лечения не помешал аль-Хайтаму весь оставшийся день проработать за троих. Исполняющий обязанности великого мудреца, страшась его, больше не тревожил, студенты за спиной Хайтама подозрительно косились, гадая, знает ли он значение слова «отдых».       Хайтам рассеянно споткнулся о стаканчик с зубной щеткой, стоявший прямо на полу его кабинета. Пришлось постараться, чтобы ни одна живая душа не заходила к нему. Бардак был виден налицо: мятая одежда, развешанная по стульям и висящая на любом свободном крючке; заваленная бумажками сумка, с которой он пришел, и, наконец, сам рабочий стол — если быть точнее, то, что от него осталось под кипами бумаг и папок.       У аль-Хайтама не было времени убираться. Он едва-едва выкраивал себе часок для того, чтобы забежать к Сайно домой помыться. Конечно, не за бесплатно, а за выслушивание в тысячный раз анекдота, как в тюремной душевой однажды упало то самое легендарное мыло. Слушать этот кошмар сегодня у аль-Хайтама не было сил, и он бы с радостью просто лег спать на импровизированную кровать из стульев и куска ткани, но и сна у него не было ни в одном глазу.       Посмотрев в сторону стола, на который невозможно было взглянуть без слез, Хайтам вздохнул — надо бы разобрать хоть одну десятую от накопленных бумаг. Он все что угодно сделает, лишь бы в голову не лезла снова та треклятая болезнь.       Первая попавшаяся пачка бумаг была целиком и полностью посвящена заявкам с просьбами о финансировании проектов. Названия пестрели просто невообразимыми идеями. «Совместное исследование на тему: "Доказательство отсутствия мозгов у Архонтов"», «Совместное исследование на тему: "Селестия — космический корабль пришельцев из другого мира"», «Совместная разработка…», «Совместный проект…», «Совместное…», «Совместная»…       На десятом отказе в субсидировании еще чего-то совместного аль-Хайтам, сдерживая зубовный скрежет, выставил вон за дверь кабинета все лежавшие на столе заявки.       «Что за весеннее обострение пошло?» — чуть ли не заламывая руки, подумал Хайтам.       Совместное то, совместное сё, совместное это — какого Архонта? Учитывая, что значит совместный проект в Академии, страшно представить, сколько в Сумеру скоро появится новых «ученых» семей. Везде эти парочки со своей облупленной совместностью, и почему именно сейчас им надо было появиться, именно в тот момент, когда у аль-Хайтама неразбериха в личной жизни?       — Личная жизнь, — кисло повторил он вслух, пробуя на вкус само звучание. Как ни странно, на этот раз у него не возникло мгновенной ассоциации с болезнью. Может быть, потому, что эта фраза охватывала куда больший спектр значений. Или, может быть, потому, что был тот, с кем он мог бы разделить ее.       Аль-Хайтам сгорбился над столом: еще совсем недавно усталости как не бывало, а теперь он был готов прямо сейчас упасть замертво, а если и проснуться, то только где-нибудь далеко-далеко от Сумеру, от дома с Кавехом…       Тут взгляд Хайтама упал на краешек записной книжки, торчащий из-под очередной горы папок и файлов. Точно, книжка. Он не заглядывал в нее с самого ухода из дома — боялся открывать последнюю страницу, на которой остались последние, еще не написанные три причины.       Чуть поколебавшись, Хайтам осторожно, чтобы горы бумаг не свалились, взял книжку.       «Если иррациональность берет верх, значит, приближается неадекватность», — зафиксировал аль-Хайтам, проходясь ладонью по обложке в кожаном переплете.       Но пусть иррациональность сейчас в нем и главенствовала, он не смог пересилить себя и открыть отдел, где начинались «Тысяча и одна причина выгнать Кавеха». Вместо этого Хайтам начал с самой первой страницы — с его записей из студенчества.       Порой он сам удивлялся тому, как переделал бывший дневник под сборник причин, почему Кавех должен съехать. С еще большим удивлением он вспоминал, что вел в юношестве дневник. Точно такой же: с днями недели, с таблицами, но с помаркой, что дневник напоминал больше сводку заметок и наблюдений из жизни.       Аль-Хайтам никогда не стеснялся своего прежнего хода мыслей — напротив, он находил весьма забавным сравнение между собой настоящим и собой прошлым. Невозможно смотреть без озорной искры на наивность, с которой писались некоторые страницы. То он пытался проанализировать языковую систему хиличурлов на досуге, то лепил к дню недели название, исходя из того, как этот самый день прошел. Вон под одним стояла приписка: «Понедельник — день тяжелый», под вторым: «А среду нужно пропустить», под третьим так и вовсе…       Аль-Хайтам поджал губы.       В четверг я болен       Читал в Доме даэны. Завязался разговор с парнем из Кшахревара. Помог ему написать курсовую.       От переизбытка чувств парень полез обниматься. Я взял плату за курсовую и объятия. Парень обиделся.       …       …       Возникли болезненные ощущения.       Забыл узнать имя.       Кончики пальцев мгновенно похолодели. Болезнь началась раньше, чем он предполагал. Аль-Хайтам нервно сглотнул и быстро-быстро пролистал страницы. Колонки недель с идеально ровным почерком после того дня стремительно сменились на сплошь и рядом зачеркнутые строчки, кляксы и скачущие от волнения буквы.       Но вторник лёгок подшофе       Узнал имя — Кавех. Искал меня по всей Академии, предложил выпить. Все еще говорит, как сильно обижен.       Забавно.       Хайтам взволнованно пролистал несколько страниц вперед.       Во вторник тяжко без вина       Заинтересовали внешность и прическа Кавеха. Попробовал заплести косу на однокурсниках под предлогом сбора информации для исследования. Мне поверили (удивительно).       Зачем я это делаю? Мне что, делать нечего?       Испытал стыд.       Помогал вечером Кавеху с проектом. Он сказал новую забавную фразу: «Ну, тут без вина уж точно не разберешь».       Чтоб в средуб не была курьёзаа       В ктрый раз убеждаюс, что кавех нЕ умеет пит. Снова п. В таверне. Гапился КаВех. Я то же.       Тяжело было не ударить себя по лбу при виде записи со среды.       Аль-Хайтам пролистал еще несколько страниц, и еще, и еще, и везде это имя, постоянно, будто Хайтам тогда забыл обо всем на свете. Везде Кавех появлялся, в каждой бочке затычка.       «Разве может болезнь длиться настолько долго?» — с каждой секундой всё больше и больше паниковал аль-Хайтам. Сомнения закрадывались в душу, пропитывая каждый лист с очередной перечеркнутой мыслью. В конце концов имя Кавеха стало настолько часто повторяться, что в один момент дневник оборвался. Пошли пустые страницы. А затем резко и без предупреждения выскочили заголовки «Причин выгнать Кавеха».       Хайтам откинулся на спинку стула, пытаясь собрать воедино разрозненные факты.       «Болезнь длится настолько долго, что ее некорректно называть болезнью»       «Дурацкая юношеская влюбленность привела к нечто большему, сильно укоренившемуся в сознании»       «Преследует страх, что Кавех уедет»       «Кавех признался в своих чувствах»       «В последнее время развелось слишком много заявок на совместные проекты, словно намек»       И, наконец, решающий аргумент в его логической цепочке.       Аль-Хайтам достал из-за пазухи связку ключей с брелком-львенком.       Кажется, теперь он знал, что надо делать.