But I'm just a soul whose intentions are good. Oh Lord, please don't let me be misunderstood. Baby, sometimes I'm so carefree, With a joy that's hard to hide. The Animals — «Don't Let Me Be Misunderstood» (1965 г.) *** Беру деревья, беру облака во свидетели: я совершенно цельный. Вирджиния Вулф, «Волны»
1968
Воздушный змей, выгоревший до кораллового алый прямоугольник на деревянном крестообразном остове, застрял в кроне бука и повис на рогатке расходящейся надвое ветви. Положение обязывало изловчиться и достать его, и для претворения в жизнь смутного плана мальчишка с накипью июньского загара на щеках и с навыками хваткой мармозетки готовился презреть закон гравитации. Разбитую правую коленку с размазанными капельками крови щипало пониже короткой штанины шорт, на ободранной ладони слезал и скручивался верхний слой кожи. Джеймс счесал её о кору. Во второй он держал катушку, — ссадины его не заботили. Джеймс упёрся ботинком в вырост ствола, попружинил, оттолкнулся от земли, взобрался на ветку побольше (она качается, шуршит, — вот-вот уронит его), пополз. Выше и выше. Ближе и ближе. Налетевший ветер рябью заскользил по листьям, змей беспокойно заёрзал среди них, словно он плавал по озеру, когда стал накрапывать дождь. Верх и низ, небо и вода теперь тождественны. Даже для восьмилетнего мальчишки Джеймс отличался исключительной ловкостью: его ноги длинные и худые, но не такие, чтоб, ударяясь друг о друга, стучать, — а в самый раз; пальцы его цепкие, действующие с опережением. Он не боялся высоты, он был точно кроха-эквилибрист. Он сделал пробный шаг. И ещё один. Нет, так не получится. Джеймс опустился на корточки, затем на колени и начал ползти к змею, а он, игриво помахивая кисточками, подзывал его. Близко. Он протянул руку, чтобы схватить плута за хвост. — Джеймс Поттер! — «И молвил глас Божий…» Вопль попадает в него; шумит, отражаясь, в нём, как в морской ракушке. На мгновение он потерял ощущение собственного тела, и им вдруг завладели какие-то неумолимые внешние силы (Джеймс успевает пообещать себе подумать о занимательном явлении, если уцелеет и если ему будет чем думать). Он помнил, как после веретённого вращения увидел зелёную до тошноты листву с распрысканным по ней солнцу, и помнит, как она отдалилась от него, будто от подкручивания колёсика бинокля. В ушах свистело долю секунды, но его позвоночник так и не ощутил последствия столкновения. Джеймс повис в воздухе в футе от земли. В этом состоянии он наконец-то смог осторожно напрячь шею и посмотреть вправо. Миссис Бузи, соседка-итальянка Поттеров по участку, возвышалась невдалеке от него вместе со своим чёрным скотчтерьером Ромео; тот высунул бело-розовый язык, вилял коротким хвостом и наблюдал за Джеймсом своими блестящими, как чёрный агат, и до умиления добрыми глазами. Рука миссис Бози была поднята и сжата в кулак, как будто бы она то ли держала над головой невидимый факел, то ли грозила небесам, то ли собиралась кого-то стукнуть по макушке. Когда она соизволила разжать её, Джеймс плавно опустился на траву. — Джеймс Поттер! — повторила она, но уже на иной лад. — Здрасьте, миссис Бузи, — сипел Джеймс, не зная, что сказать. — Джеймс Поттер. — Если три варианта произнесения его имени расположили друг за другом, то получилось бы диминуэндо. — Поднима-а-йся-ка. — Её голос выделялся, что называется, тёплым меццо-сопрано и заметным итальянским акцентом, однако она почти никогда не коверкала слова, разве что от волнения или растерянности. Смуглая круглая ладонь в кружевной перчатке взяла его за предплечье: это должно было, по её соображению, облегчить подъём, но в действительности лишь затруднило его для Джеймса. После того, как Джеймс встал, он сразу оказался на третейском суде миссис Бози. Придирчиво оглядев его и в негодовании поцокав языком, она принялась — Джеймс даже пригнулся из предосторожности — отряхивать его волосы (не жалея белизны кружева), вытаскивать из них сухие травинки. — Ай-ай-ай! Ай-ай-ай! — не уставала твердить она, качая головой. Коротконогий миляга Ромео тёрся возле ног Джеймса, дружелюбно вилял хвостом и щекоча своим бархатным носом и «бородкой» его лодыжки. — Всё расскажу матери! Полюбуется! — Я… — Молчи-ка уж. — Я хотел достать его! — настоял Джеймс. — Кого? Кого достать? — Змея! Что б его чёрт вонючий!.. — Не ругаться! — Простите… — Змеи-я? Какого змеи-я? — Да там, на дереве он! Миссис Бузи взглянула, куда он показывал. — А! Aquilone! Сюда, шалун. — Она и сделала пальцем манящий жест. Леер тут же распутался, и воздушный змей, как существо со своей волей, спрыгнул с ветки вниз, прямо Джеймсу в объятия. — Спасибо, мэм. — Почему ты сам не колдовал? Вам пока можно, насколько я знаю ваши английские законы. — Я… — Джеймс не договорил и с какой-то взрослой хмурой уязвимостью потупился, ковыряя ботинком влажную после утреннего дождя землю и поглаживая ткань змея; сердце его что-то прикусило. — Я не очень умею. У меня как-то не получается так, как надо. — У-у. — Сердитости миссис Бузи как не бывало. — Я научилась колдовать только в школе. Меня называли тупицей. И я бы никогда не залезла на дерево, как ты. Я бы струсила. — Я б не дал называть вас тупицей, если б учился с вами. Я б поколотил тех, кто так сказал! — Нет, нет. Колотить не надо. Надо доказать! — ответила она, будто объясняла величайшую истину. Вспомнив что-то, она нахмурилась. — А матери твоей я всё-таки расскажу про дерево. Не надо так делать. — Ладно. Его змей при нём. Его спина не ушиблена. Мать никогда его по-настоящему не наказывала. — Что с твоей коленкой? Бандит! Нет, нет, это уму непостижимо! Ставь ногу на камень, я взгляну… — Нет, спасибо, не надо. У нас дома есть мазь. — Идти сможешь? — Смогу! — Точно? — Да точно, точно! Солнце пекло ему шею, разбитая коленка пустила кровавую слёзку. Ведя на поводке пса, миссис Бузи вышагивала впереди в платье по лекалам пятидесятых годов, с коротким рукавом и «v»-образным вырезом, ванильного цвета, с цветущими на подоле и лифе жёлтыми розами. Её чёрные, как шерсть Ромео, волосы (вне всякого сомнения, подкрашенные от седины) блестели и естественно закручивались на шее. Держа под мышкой змея, засунув руки в пыльные карманы, Джеймс исподволь поглядывал на спутницу: лет пятидесяти, широкую в кости, но не полную, с пышным бюстом и бёдрами, но главное — с непобедимой бодростью в походке. Она, без сомнения, выглядела на свой возраст, и он ей шёл, как шло, вероятно, и пятилетие, и восемнадцатилетние. Будучи итальянкой по крови и темпераменту, она, тем не менее, и науку англичанства усвоила превосходно. В местечке под названием Плакли, где архитектурная палитра представляла собой неброскую рябь, как на крыльях куропатки, — родители Джеймса обустроились тут со дня свадьбы, почти уже «офарфоровившейся» к нынешнему году, — как раз наступило обеденное время. Деревушка в графстве Кент слыла незаурядным краем. Плакли называли называли «деревней двенадцати призраков», и только здешние волшебники знали, что не нашедших упокоение душ по местности бродило всего девять, среди которых значились цыганка-гадалка (она как-то попалась Джеймсу по время его шалопайских вылазок и нагадала ему по руке сердечные метания и мученичество; Джеймс только изобразил приступ тошноты от разочарования), горемыка-учитель, наложивший на себя руки из-за несчастной любви, мельник и другие. Обстоятельство, что кишащую призраками деревню молодожёны Флимонт и Юфимия предпочли всем остальным, вызывало выразительное недоумение. Однако в том, что выбор пал на Плакли, не было ничего странного для самих Поттеров. Турист, не планирующий искать потусторонние силы, понял бы их. Въезжая в деревню, особенно в летний день, он бы отметил, что дома будто перекочевали сюда с рисованных почтовых открыток: строения из терракотового или графитового камня, не выше двух-трёх этажей, устремлявшие в небо печные трубы, укрытые с одной или двух сторон ползучими растениями, подходили для семейной жизни. Длинные стебли рамблер — плетистых роз, напоминающих разновидность чайных, — виднелись между зелёными завитками, листьями и кирпичом. Бутонов ежегодно распускалось столько, сколько нужно, — не слишком много, но и не слишком мало. Их размер и цвет оставляли впечатление трепетной, но скромной, аккуратной красоты. Серый цвет преобладал и на нескольких маленьких кладбищах рядом с протестантскими церквями. Благоустроенность и непритязательная простота были здесь не на правах гостей. В Плакли жила небольшая магическая община, причём, в отличие от других городов и поселений, волшебники никак не сегрегировались от маглов. Достопримечательность деревни выручала. Хотя Статут соблюдался повсеместно, незасекреченную магическую активность здесь, в Плакли, зачастую списывали на озорство и проделки прославленных призраков. Волшебники шутили, что завидуют, так как приведения, палец о палец не ударив, почивают на их лаврах. Да и надо бы, надо бы уже, говорили они, чтобы полупрозрачные знаменитости отчисляли им компенсацию. Дом Поттеров расположился в самом начале улицы, которая именовалась «Блю Фог», или «Голубой туман». Почему так — никто не помнил. Поднявшись вверх по склону и вступив с луга на асфальтированную дорогу, миссис Дилетта Бузи перевела дух, придержала поводок Ромео и оглянулась, проверив, следует ли за ней разнузданный единственный сынок Поттеров, — и точно, он плелся позади со своим змеем. Сами Поттеры ей безоговорочно нравились и за идиллические супружеские отношения заслужили от неё неозвученное прозвище «Филимон и Бавкида», а вот их чадо напрашивалось на иные, менее льстивые сравнения. Бедовый «кипящий котелок» на вертлявой тонкой шее, Джеймс не впервые вляпывался в неприятности. Вечно то с игрушечным луком, то с чем похуже. Странно, что ещё никого не убил случайно. Торопливый, без пиетета к старшим, он никогда не скажет лишний раз «здравствуйте»; умчится — только пятки сверкают. Несмотря на его формирующиеся и дозревающие недостатки, миссис Бузи признавала: чем-то мальчик её тронул, поэтому она не гневалась на него в полной мере. Что толку-то? Джеймс Поттер — английский, сытый, избалованный, чистопородный отрок, не изведавший ни обездоленности, ни голода, ни испытаний послевоенного времени, — смахивал на тех лихих чумазых итальянских мальчуганов, которые хоть и дёргали её за толстые чёрные косы и задирали ей юбку, но, помимо этого, защищали от бродячих бешеных собак и от менее дружелюбной уличной шпаны, рыщущей в поисках того, у кого бы отнять деньги (а деньги у маленькой Дилетты были — мать наскребала мелочь и отправляла её к молочнику). Немилосердные тогда царили времена. Впрочем, других страна запамятовала. Итальянское волшебное сообщество упрекали за архаичную политическую систему; что, дескать, с начала века в ней не случилось никаких реформ, женщины в патриархальном положении, нравы грубые до бесчеловечности. Что ж, дело нехитрое — бранить. Да только кто помог Италии, когда на неё обрушились беды? Кто подумал об итальянских волшебниках, которые даже не могли отправить своих детей в школу? Уж явно не британцы и не французы. В сороковые годы Дилетта вышла замуж. В сороковые же — овдовела. В пятидесятые от безысходности связалась с мужчиной сомнительной репутации. В пятидесятые же — насилу унесла от него ноги, иммигрировала в Англию. И только тогда постарела — разом за два десятилетия. «И потолстела», — прибавляла она всякий раз, когда думала об этом. Она по-прежнему наслаждалась жизнью, но уже не так, как в юности. Теперь место той любви заступила любовь вопреки, сквозь горечь; чего уж говорить о больной спине и разочарования от количества морщинок на некогда миловидном лице. Здесь, в Плакли, она готовилась привечать подкрадывающуюся старость без бурь, без затей. Кто бы мог предположить, что ей — как дважды два четыре убеждённой в том, что для неё любой намёк на более интимные и нежные отношения остался в прошлом, — доведётся познакомиться с мистером Кимболом Макдональдом — джентльменом шестидесяти шести лет, добропорядочным, требовательным, помешанным на огороде и чистоте, но прячущем за неизменной показной сварливостью добрую и даже сентиментальную натуру. Вертлявой и хорошенькой девушкой она бы ни за что не взглянула на породистого англичанина; её смешили их суховатые скорбные лица, торчащие ушные хрящи и серые (как правило, серые) глаза, глядящие с чувством скрытой надменности из-под нависающих век. Но теперь, почти сойдясь с Макдональдом, который обладал всеми перечисленными признаками, она пересмотрела свои требования. Жизнь непредсказуема и редко дарит ещё один шанс. Если уж судьбе было угодно свести её на старости лет с мужчиной, какой смысл ей этому противиться? Боже мой, боже мой, и почему они не встретились тридцать лет назад… «Потому что ты была в Турине, дурёха. Замужем», — услужливо подсказал ей по-итальянски внутренний голос. Пёс с нежностью потёрся об её ногу. Миссис Бузи бросила стоявшему позади Джеймсу подбадривающее: — Идёшь? — Ага. Иду. Вместе они подошли к их соседствующим домам. Причмокнув губами для Ромео, чтобы тот не уходил в противоположную сторону, Миссис Бузи свернула к Поттерам, поднялась по трём пятнистым ступенькам и постучала дверным молотком в форме головы медного зевающего фавна. «Да, да, минуту…» — послышалось изнутри. Дверь отворилась, и перед миссис Бузи предстал Флимонт Поттер, который выглядел так, будто только что над чем-то смеялся, но теперь пытался скрыть остатки былого веселья за приветственной благожелательностью. Длинные бакенбарды — они задавали настроение всему облику — переходили в окладистую бородку, окружающую широкий рот; из-за лицевой растительности, простой ситцевой рубашки, парусиновых брюк со стрелками и мягкого серого кардигана он смахивал на чистоплотного паломника с давней армейской выправкой, намедни вернувшегося из дальнего странствия. Перетекая взглядом с миссис Бузи и Джеймса у неё за спиной, он чуть сузил глаза и свёл жёсткие растрёпанные брови с ниточками никелевой седины. Создалось впечатление, что он щурился на солнце. — Добрый день. Что на этот раз? — Я ничего… — начал Джеймс, но миссис Бузи приложила палец к губам и снова обернулась к мистеру Поттеру. — Чуть не упал с дерева. Полез за… своей игрушкой — Она опять забыла как по-английски «змей». — Чуть кости не переломал. Солнце спряталось за подкладку облака. Лицо Флимонта, при прежнем спокойствии линий, утратило легчайшие приметы задора и ироничности. — Мы это обсудим, — сказал он сыну и снова обратился к соседке: — Не знаю, как вас и благодарить. Зайдёте? На чай? Юфимия будет вам рада. — Золотой мой, это так… так мило-о, но мой Ромео… — протянула она. — Для него тоже лакомство найдётся. Ноздри всех пожаловавших на кухню согрел запах горящих дров и сахарного сиропа. Над очагом висел маленький блестящий котелок, в котором длинная металлическая ложка непрестанно помешивала варящийся джем из смоковницы и маленьких жёлтых слив. Вся мебель, изготовленная из светлого дерева, составляла нечто наподобие внутреннего квадрата. Поблёкший растительный орнамент на обоях цвета скорлупы грецкого ореха отдалённо напоминал заросли белого чертополоха, напротив входа стоял зелёный деревянный шкаф с витыми ножками и застеклённым буфетом, и та же стена, к которой его придвинули, блестела начищенными сковородами всех возможных размеров, от маленькой к большой. С абажура люстры, по форме похожей на витражный шатёр шапито, спускались ниточки, унизанные деревянными птицами. Бросалось в глаза, что эта часть дома никогда не пустовала подолгу, а кроме того, что к ней тяготеют: всякая невзначай оставленная не на своём месте вещица и всякий штрих служили тому подтверждением. В основном здесь всё выглядело либо мшисто-зелёного, либо коричневого цвета, и только скатерть, — связанная, по всей вероятности, вручную, — свешивалась со столешницы треугольным кружевным золотисто-оранжевым краем с бахромой. На подоконнике стояли красноватые глиняные вазы, четыре в ряд. Вылепленные в чудаковатой изогнутой форме, словно с умышленной небрежностью, они хранили композиции из сухоцветов — жёлтых круглых коробочек дикого льна и серо-лиловой лаванды. Юфимия стояла возле стола, на который на стопке дощечек была водружена ручная кофемолка. Миссис Поттер держала на весу поваренную книгу и перелистывала веснушчатые от времени страницы: тут капелька соуса попала, там след от пальца. Не возникало и тени подозрения, что именно эта женщина некогда могла неряшливо пользоваться книгой, с которой теперь она обходилась столь бережно. Наверняка у кого-то одолжила. От неё исходили эманации аккуратизма и дара всегда всюду успевать. Ей было за сорок, как и её мужу. Она не позволяла себя роскошь долгого сидения без дела. Ромео чихнул — он почти никогда не лаял, — и Юфимия подняла голову на вновь вошедших. Несколько раз моргнула за стёклами крошечных очков-пенсне с высоким мостом. Цепочка от них струилась по её щеке. — Как поживаете? Как ваша спина? — Она положила книгу на стол и поспешила с величайшей осторожностью пожать руку миссис Бузи (ею двигало благоговение к белым кружевным перчаткам). — И тебе привет, мальчик, — обратилась она к псу, — хочешь печёночки? Конечно хочешь! Джеймс, ну-ка достань… Только сейчас миссис Поттер обратила внимание, в каком состоянии были колени её сына, всё ещё державшего в руках воздушного змея. — Путти… Тебе больно?.. Не трогай. Сядь сюда, пожалуйста, я посмотрю. Как же так… — Она говорила тихо и ровно, но в тоне различались модуляции утаённой тревоги. При звуке домашнего прозвища Джеймс вспыхнул, а когда мать попыталась усадить его на табурет и рассмотреть колени, он понял, что сгорит до угольков прямо сейчас. — Я сам, сам, — замахал руками Флимонт, — у тебя гостья — не отвлекайся, не суетись. Мы вас оставим. Он кивнул Джеймсу, призывая идти наверх, в другую комнату. Не прошло и десяти минут, как Джеймс сидел на табурете, а отец прикладывал ком смоченной в бадьяне ваты поочерёдно к правой и левой коленке сына. Раны пощипывало, но Джеймс сцепил зубы и не издал никакого шипения. Перед его глазами была кудрявая пепельно-чёрная и чуть поредевшая — так, что просматривалась кожа — макушка отца. — Гадкая процедура — сращивание костей, — после долгого молчания заговорил Флимонт. — Говорю по собственному опыту, Джимбо-джамбо. Поверь мне, такого лучше не переживать. Я не возражаю против игр, но с деревьев-то зачем падать? Не надо себя калечить таким глупым способом. Умным способом тоже не надо. Ты же знаешь, как это действует на маму. — Я не хотел вас пугать, — совестливо оправдывался Джеймс, — я просто запускал змея, а он запутался в ветках, вот я и… — Он полетел? — Нет, говорю же! Надо будет его переделать. — А я помогу, если… — Здо́рово! Пап, ты правда?.. — воодушевился Джеймс. — …если ты пообещаешь пару дней не искать возможностей сломать ноги. Хотя Джеймс правда чувствовал свою вину, беседа с отцом действовала на него ободряюще. Кабинет, разделённый на две части сквозным книжным стеллажом, был наполовину оборудован под мастерскую-зельеварную, но не оставлял впечатления, что в нём нельзя отдыхать или заниматься другими делами. С левой стороны на длинном узком столе скромно выстроились друг за другом стеклянные прозрачные банки и бутылочки, заткнутые пробками. В одних были насыпаны высушенные ромашки, фенхель, крапива, а в другие — коренья. Двадцать лет назад, вернувшись с войны и обвыкаясь в гражданской среде, Флимонт смог изобрести рецепт средство для волос и получить патент, за чем последовало создание им собственной компании. Поттеры не бедствовали поколениями, но инициатива, чутьё и деловая сметливость Флимонта привели к тому, что к банковскому счёту, оформленному на его фамилию, добавилось несколько нулей. Более знатные и менее состоятельные волшебники в пересудах приписывали всё затеянное предприятие неким неафишируемым желаниям Флимонта; по их мнению, он якобы либо рвался стать ровней тем, кто состоял в списке чистокровных семей, либо компенсировал — золотом — отсутствие своего рода в перечне. Ни одна версия не соответствовала реальным мотивам Флимонта. Он любил воплощать в жизнь то, что его интересовало; он любил дарить идее, изображённой на бумаге, материальное воплощение; и он не усматривал ничего зазорного в том, чтобы трудиться и, как говорят американцы, «составлять капитал». Деньги не имели над ним власти, а потому он с одинокой визионерской лёгкостью расставался с ними и накапливал их. Для Флимонта они были ресурсом, ветром для ветряной мельницы, — но никак не вожделенной мечтой. Потому, как только он ощутил потребность посвятить себя жене, дому и, возможно, будущим детям — это назрело после шести лет существования компании, — он при первом представившемся случае передал контроль над внутренним управлением младшему партнёру, а сам ушёл на покой. Он всё ещё изучал и смешивал разные ингредиенты в кустарных условиях, но уже для себя, а не из финансовых соображений. Про себя он, конечно, давно решил, что завещает все незапатентованные рецепты сыну. На кухне Юфимия перелила джем из мушмулы и сливы в литровые банки и оставила их открытыми. Достала из погреба фольгу с печенью и дала благодарному Ромео несколько кусочков. Взмахом волшебной палочки сняла закипевший чайник с огня. — Вы простите за Джеймса, — сказала она через плечо миссис Бузи, переливая кипяток, а затем доставая из шкафа ситечко. — У него сейчас такой непоседливый возраст. — Что вы. Я понима-аю. У меня никогда не было детей, вы знаете, но у мистера Макдональда есть внучка, ровесница вашего сына, но она не такая. Тихая девочка, очень тихая. Мэри зовут. — Вам с сахаром? Юфимия процедила кофейную смесь. — Три ложки. Юфимия поставила поднос на стол, расставила чашки с кофе и только после этого опустилась на стул напротив миссис Бузи. — Мэри, вы сказали? — Мэри. Бедная маленькая девочка, мне так её жаль. Родители совсем ею не занимаются. — Как же так вышло? — со всей искренностью удивилась Юфимия; она, мечтавшая о ребёнке много лет, не могла вообразить, как можно не уделять ему внимания. — Вы знаете, её мать из маглов. Вертихвостка, так я считаю, да-да, считаю, — сказала миссис Бузи. — Она просто ушла, когда муж не дал ей развод. А отец Мэри — тому и в голову не пришло, что дочери он нужен. Стал преследовать жену, умолять вернуться. Потом — от отчаянья стал гулять. А малютку Мэри сдавал на руки дедушке. — Какой кошмар! — Да, кошмар. Год назад её родители попытались сойтись. Забрали девочку, стали играться в семью, а потом — всё по… как это по-английски?.. кругу? Этим летом мистер Макдональд решил забрал внучку к себе. Он как раз сегодня её встречает на вокзале. — Возможно, Джеймс мог бы помочь девочке адаптироваться? Поиграть с ней? — предложила Юфимия, отпивая кофе и поправляя на шее длинные бусы из тёмной медовой яшмы. — Это было бы чудесно. Но мальчики обычно не любят играть с девочками. А крошка Мэри-и… такая робкая и болезненная. — Джеймс не будет возражать, я уверена. Он может показаться паяцем, но в действительности он славный мальчик. Поверьте. — О, я верю, дорогуша. Он сегодня сказал мне, что поколотил бы тех, кто обижал меня когда-то в школе. — Это на него похоже, — улыбнулась Юфимия и потёрла переносицу, где отпечатался след от очков-пенсне. Миссис Бузи, очарованная всеми движениями этой женщины, подумала, как той подходило её незатейливое длинное оливковое платье с белым вязаным воротничком. Пушистые и объёмные каштаново-седые волосы, расчёсанные на косой пробор, Юфимия закалывала двумя шпильками, делая низкую собранную причёску, из которой всё равно выбивались лёгкие паутинные пряди. Слишком широкий подбородок. Слишком глубоко посаженные глаза. Но в ней жило нечто большее — княжеская стать, неувядающая красота той, кто всегда посвящает себя другим и любит порядок. — Я сама попрошу его, — заверила Юфимия. — Девочке нужна компания. — Вы очень добры, Юфимия, вы… могу я называть вас по имени? — Разумеется. Я буду на этом настаивать, — ответила она. Пухлая малышка Мэри познакомилась с Поттерами два дня спустя. Сарафан доставал ей до щиколоток, а должен был доставать до голеней. Она взирала на мир с непониманием, беспомощностью и упрёком, как архитектор-пенсионер смотрит на уродливое здание, вынесенное на центральную площадь. Рядом с ней Джеймс казался себе великаном и, главное, — старшим. Утром он, сидя на ступеньках, как раз закончил натягивать ткань на каркас воздушного змея, когда у калитки их дома показалась девичья голова. Короткие влажные пальцы Мэри схватились за перекладину. Джеймс махнул рукой и отложил змея. Он ответственно отнёсся к поручению матери; девчонки не вызывали у него никаких особенных протестов, но, справедливости ради, он считал их всех, за редким исключением, редкостными привередами. В Мэри он не видел ничего неприятного, кроме её привычки почёсывать одной ногой другую и опускать лицо, когда Джеймс о чём-то её спрашивал. — Хочешь мороженого? За углом? Вот такое. — Джеймс показал большой палец. — Ага, хочу. Пожалуйста. Да, давай пойдём! Мисс Брэмбелл, волшебница средних лет с имбирными кудрями, ямочкой на правой щеке и двойным подбородком, владела маленьким заведение «Мороженое от Брэмбелл». Она продавала самое обычное мороженое и волшебникам, и маглам; принимала и стерлинги, и кнаты. Мороженое Брэмбелл было, при всём его немагическом составе, самым вкусным на свете. Во всяком случае, так его горделиво отрекомендовывали местные жители. — Держите. — Мисс Брэмбелл передавала детям их мороженое. — А ты кто такая, малышка? — поинтересовалась она у Мэри, поставив локти на деревянный откидной прилавок и нагнувшись, чтобы рассмотреть её как следует; при этом действии её ямочки спрятались за волосами, а грудь как будто бы стала пышнее. Джеймс из любопытства опустил глаза куда-то на уровень чужого выреза и тут же поднял их. — Моя двоюродная сестра. Бесцельная и невесомая ложь щекочущим пёрышком прошлась по нёбу. Годами — годами! — Джеймс мечтал о родном брате или о родной сестре — он смог бы смириться с куклами вместо солдатиков на полке детской — всю сознательную жизнь, но родители намёками и недомолвками давали понять, что они тоже этого бы хотели, но что это, по неясной для Джеймса причине, неосуществимо. Дети уминали каждый свой дообеденный десерт. Джеймс кусал вафельный стаканчик у мороженого с лесной ягодой и шоколадным сиропом. Мэри же, поскольку у неё была аллергия почти на всё, ела ванильный пломбир из картонной плошки — маленькими глотками. Джеймс слизывал с ребра ладони стёкшие по ней сладкие капли мороженого. Неудачно подстриженную чёлка Мэри постоянно сдувало наверх. — Я хочу запускать змея после обеда. Хочешь со мной? — Хочу, — Мэри облизнула губы, — очень хочу! В этот день змей полетел; дети стояли на лугу, Джеймс сжимал катушку, а Мэри, чей нос страшно обгорел, наблюдала то за ним, то за красным озорником, лавирующим в потоках южного ветра. Близких родственников у Поттеров было наперечёт. В Шотландии доживали свой век престарелые родители Флимонта. С ними же остался младший сын, страдавший редким неизлечимым недугом, из-за которого был на попечении врачей и с детства не знал самостоятельного быта. Юфимия потеряла горячо любимого отца год назад, а восьмидесятилетняя мать после долгих уговоров скрепя сердце согласилась пожить с семьёй дочери. В начале августа её прямоугольный, поцарапанный и истёршийся на углах дорожный чемоданчик, размером где-то с лекарский, стоял у порога. Джеймс, до той поры готовый в любой момент доказать собственное бесстрашие самым невообразимым способом, робел перед бабушкой. В ней — в гармошке пергаментно-желтоватого лица, в сухости пальцев, всё ещё цепких и точных, как у швеи, — читались чистопородность и многоопытность, её отличали дисциплинированность, строгость, кряжистость в изъявлении любых человеческих эмоций; она никогда не жаловалась, не выказывала толики усталости, несмотря на сопутствующие возрасту болезни. В противовес Флимонту и Юфимии, она не давала Джеймсу спуску, — и Джеймс, понимая это, старался, как мог, вести себя посмирнее. Однажды она едва не схватила и не оттаскала его за ухо из-за того, что он макнул палец в заварной крем. Однажды он узнал её, такую грозную и непостижимую, лучше — через её секрет. Вечер медоточил. Джеймс, в своём толстом коричневом жилете поверх клетчатой рубашечки, в шортах, направлялся к бабушке, сидящей на лавке подле раскидистого дерева — в укромном уединённом сквере, расположенной за два дома от Поттеров; та едва успела загасить сигарету и разогнать дым, но Джеймс, прищуривавшись, уже заметил достаточно. — Бабушка, — брови его сдвинулись, когда он остановился, — лекари запретили тебе курить. — Я знаю. Голос у неё сухой и хрустящий, как осенняя листва. — Почему тогда ты куришь? — Твой дедушка курил. — И что? — не понял Джеймс; сгорбившись, он шлёпнулся на лавку рядом с бабушкой, выпрямил тощие коленки, поднял стопы на один уровень с ними, рассматривал пару секунд резиновые сапоги, хлопнул ими друг о друга, а затем опустил ноги. — Как тебе объяснить… Ну, вот когда он был в духе, когда в газетах не писали ничего плохого, он курил сигары и потом целовал меня. И его усы и губы всегда пахли одинаково: сигаретным дымом и кофеем. Теперь он в земле, поэтому уже не может меня поцеловать. А мне хочется чувствовать этот запах и представить, что он всё ещё рядом. — Непонятно, — сказал Джеймс. — И хорошо, что тебе непонятно. С хрустом в суставах она поднялась. — Дай я возьму тебя под руку. Нам давно пора домой. Джеймс послушался. Некоторое время — около пяти минуты (Джеймс считал) — они шли в тишине. Шли медленно, не торопясь. Показалась стена родного дома. Вздохнув и крепче прижав локоть внука к себе, она проронила только: — Не говори своей матери. — Не выдам, бабушка. Мы теперь сообщники.