Карнавал Арлекина

Накануне Малиновский решил заночевать не в отеле с безумными картинами на стенах, а в квартире старого институтского приятеля Гонзы, по первому образованию архитектора, живущего в районе Смихов. Гонза был немного старше, русский изучал ещё в школе, потом стажировался в Москве в том же вузе, что и Рома, поэтому прекрасно говорил по-русски. Рома не спал, много курил на кухне, слушал рассказы Гонзы, удивлённого его непривычной молчаливостью, и пьяные вопли на гулкой улочке и пытался унять неприятное волнение от пропажи инструкции. Как Малиновский ни пыжился, ни хохмил и ни напускал на себя невозмутимый вид, на душе (слово-то какое, иной раз он и вовсе забывал о ее существовании!) было серо, муторно и маетно. Это ни капли не было похоже на угрызения совести — переживания, ему нимало не свойственные, скорее на досаду и липкий страх в одночасье потерять всё — и друга, и работу, и привычный уклад жизни. Его состояние отчасти напоминало панику при ложной беременности Клочковой, но сейчас ситуация была иной, ещё более неопределенной, что одновременно и пугало, и оставляло слабую, призрачную надежду «проскочить». Авось пронесёт! Однако ни вчерашнее деловое предложение партнёра Марека, сулившее неплохие перспективы, ни приятные пражские развлечения не могли развеять мутное чувство тревоги, которое никак не отступало. Он смутно чувствовал, что все, как всегда, пошло кувырком из-за женщины: ну не он же, в самом деле, виноват в происходящем! Почему ему так страстно хотелось говорить и писать Жданову гадости про эту мышь Пушкарёву? Ведь он видел, что тот к ней неровно дышит, причем давным-давно? Сперва тискал ее, как котенка, потом доверил ей всего себя с потрохами, потом скрепя сердце согласился на его план, а уж после первой ночи… В общем, все явно выходило из-под контроля. А этого Малиновский ой как не любил. Тем более он не любил, когда в руках такой женщины, да ещё и неказистой, столько власти — и над мужчинами, и вообще над всеми… Был ли он сексистом, видел ли в женщине красивую игрушку? Однозначно да. Умных женщин он боялся, не доверял им, видел в них угрозу — с некоторых пор… Некстати накатили неприятные воспоминания о детстве, несчастной первой любви, о том, как жестоко подшутили над ними одноклассники, когда ему понравилась первая умница и красавица школы… А ведь он выглядел тогда совсем не так, как сейчас, и подвергался постоянным насмешкам… А сейчас это был его мир, мир красивых, остроумных, жизнерадостных, успешных мужчин, наделённых властью, мир, где, не умолкая, смеётся он, а не над ним, мир, где все для него, а он всегда бросает женщину первой. И этот мир вчера пошатнулся. Клочкова не смогла его разрушить — неужели удастся Пушкарёвой? Все они коварны и лживы, даже тихие овечки, никому не стоит отдавать душу, поэтому он и пытался уберечь друга… Только взаимовыгодные отношения, ничего личного, иначе упадешь в пропасть… Рано утром Рома распрощался с товарищем, подъехал пару-тройку остановок на двухвагонной «Татре», разглядывая в окно Влтаву и широкие платаны, погулял по центру и позавтракал в кофейне в интересном кубистическом здании «У Чёрной мадонны» около Пороховой башни. Именно это место и рекомендовал вчера Гонза, рассказывая об уникальной судьбе здания. Он объяснял и смысл выражения «черная мадонна», да только Малиновский, погруженный в свои мрачные размышления, не особенно вслушивался… Что-то там было про темный цвет дерева… Хотя нет, эта версия быстро отпала: тогда бы она вся была черная, а не только лицо. Ещё Гонза долго разглагольствовал про связь с языческими поверьями, с землёй, плодородием, теллурическими потоками… Про потоки явно стоит с Кристиной обсудить, ей должно понравиться. Кстати, Гонза упоминал, что в Европе есть черные мадонны, но именно в Чехии их чуть ли не больше всего. Самому же Ромке казалось, что это лучшее определение из возможных для любой женщины, прямо внутренняя рифма к его судьбе. Все они страшны, не внешне, так внутренне, если копнуть глубоко… У всех под нежным платьем спрятан черный балахон. Так что Рома предпочитал парить по поверхности и глубины избегал любой ценой… — Ольга Вячеславовна, а что случилось? — Катя смотрела на Уютову настороженно, не собираясь сдавать позиции. — А что случилось? — твердо и спокойно переспросила та. Их взгляды встретились. Похоже, намечалась битва титанов. — Ну как же? Вчера вы моей маме звоните, узнаете у нее телефон Коли, просите его приехать, причем вызвать меня через Потапкина. Сегодня зовёте меня на склад, запираете… — Ну а как ещё на тебя воздействовать? Дожидаться, пока ты в обморок упадешь? Заработалась совсем. А сегодня я на Милко разозлилась, решила нос ему утереть. — На Милко??? — Да что же он вечно тебя задирает, а ещё стилист называется! Вот и сейчас ворчал что-то, бубнил! Ну я и не выдержала, отчитала его. И говорю: давай, мол, пари. За полчаса Катерину в порядок приведу. Тогда мы с девчонками тебя собирали, во-первых, слишком быстро, во-вторых, они к тебе как к маленькой девочке, платьице милое в горошек, но цветочек воткнули зачем-то, волосы не успели толком уложить, да и в туфлях тебе было непривычно… А сейчас совсем другой коленкор. И сапожки маленькие подберём тебе, зима всё-таки. Размер 36-й? — С половиной. Но Ольга Вячеславна! — Катя! — А вчера? — Катя готова была, пусть с натяжкой, поверить, что Уютова обиделась за нее на Милко и решила ему в отместку ее нарядить. Но звонок маме? Не может быть, чтобы один и тот же человек вел себя странно без причины два дня подряд… Хотя Ольга Вячеславовна за годы работы в Зималетто и дружбы с женсоветом и привыкла к самым разнообразным интригам, она была человеком прямым. Поэтому чувствовалось, что чего-то она недоговаривает. Вместо ответа она отвела взгляд, сняла с вешалки пару платьев и протянула их Кате: — На-ка, примерь. Примерь, примерь. Потом договорим, времени в обрез, скоро тебя твой хватится, а меня мой. И начнется свистопляска… Катя медленно покачала головой, но платья взяла. Пока она переодевалась, Ольга Вячеславовна достала откуда-то из закромов очаровательные черные полусапожки. — Вот, попробуй. Только имей в виду: девочки ничего не знают. И про мой вчерашний звонок тоже. Кать, ты только не сердись, пожалуйста. Ты же меня знаешь — я лишний раз в чужие дела не полезу, суету тоже не люблю. Раз я вмешалась, значит, так надо. — Вы прямо как мои родители, — усмехнулась Катя. — Они тоже все вмешиваются, контролируют, и все для моего блага. Для них я все ещё ребенок. — Вот! А ты докажи им, что не ребенок! Как придешь вся из себя такая… Красивая, взрослая, независимая… И никто, никто больше не посмеет тобой помыкать, тебя унижать, оскорблять, никто не скажет о тебе гадости! — Ольга Вячеславовна говорила так горячо, с такой искренней горечью за Катю, что та изумилась: неужели подколки Милко произвели на добрую женщину такое сильное впечатление? — Ольга Вячеславовна… Спасибо вам, конечно, большое… Но разве платье, обувь, прическа и макияж могут изменить душу, избавить вот так вот сразу от комплексов, переживаний, придать уверенности? — Ну, не сразу, Катюш, конечно. Не сразу. Но с чего-то же надо начинать. И потом, настрой другой появляется, самоощущение. Глаз горит. Вот увидишь! — Уютова заговорщицки подмигнула ей, и Катя невольно улыбнулась. Они остановили выбор на облегающем черном платье до колен с вырезом «лодочка» — к нему Ольга Вячеславовна дала чудесный кулон. Волосы она предложила убрать в пучок, выпустив несколько романтичных прядей. Потом достала косметичку и совсем немножко подкрасила ей глаза. Катя смотрела в зеркало, и чуть ли не впервые ей не хотелось отвернуться и убежать! Даже покружилась немного. На радостях она обняла и расцеловала старшую подругу, не в силах удержаться. — Спасибо, спасибо, я даже не думала, что, несмотря на брекеты, могу выглядеть так! Но, Олечка Вячеславна, я вас просто умоляю, расскажите мне всё, пожалуйста! Почему вы это делаете? Зачем звонили вчера? Неизвестно, чем бы все это закончилось, поскольку растроганная и очень довольная результатом своих усилий женщина, с одной стороны, очень боялась всё испортить своим признанием, с другой — не могла больше лукавить. Но тут одновременно ей позвонил Милко, кто-то с производства стал яростно стучаться на склад и у Кати заверещал мобильный — Зорькин уточнял, как ему одеться на мероприятие. Ещё раз оглядев себя и улыбнувшись, Катя разрешила ему залезть в деньги Никамоды и купить себе приличный костюм. В общем, пора было возвращаться на административный этаж, и откровенный разговор с Уютовой пришлось отложить до лучших времён. В рассказе Малиновского какая-то деталь упорно не давала Андрею покоя. Что-то не сходилось, не вписывалось, и это настораживало. Мысль зудела мухой, но, пока друзья привычно перебрасывались шутками, беседа текла скользко и гладко, как пустой вагон по накатанным рельсам. Роман все что-то хохмил, когда дверь в кабинет открылась. Андрей повернулся и тут же инстинктивно разъединился. На пороге стояла Катя. Бог троицу любит… В первый раз он тоже был поражен, когда она зашла знакомиться — слишком силен был ее диссонанс с гламурной средой. Во второй раз, наутро после драки, он тоже лишился дара речи. Это была творческая неудача какого-то горе-стилиста. А сейчас… Сейчас он был не столько удивлен, сколько восхищен и счастлив, что наконец-то Катин внешний облик гармонично отражает ее суть, что теперь все поймут, как она изящна, элегантна, восхитительно красива… Катя пристально смотрела на него, с волнением и страхом, словно ожидая по привычке либо раздражения за опоздание, либо вежливо нейтральной реакции на свои перемены, но вместо этого с радостью прочла в его глазах то, что видела во время их второй ночи… удивительную нежность? Теплоту? И что-то ещё такое, неуловимое… Андрей сглотнул, в горле пересохло. — Катенька, вы… — Андрей Палыч, извините, что задержалась, Ольга Вячеславовна помогла мне подготовиться к вечеринке, — взволнованно перебила она его своим хрипловатым голосом, заправив за ушко непослушную прядь. Тут перезвонил Малиновский, и Катя быстро направилась в каморку. У полусапожек был удобный и устойчивый каблук, она чувствовала себя в них весьма приятно и уверенно. Андрей лишь молча проводил ее взглядом, что-то мыча в трубку. Потом, намного позже, он почему-то подумал, что чудесное преображение Кати и приключения розового пакетика — звенья одной цепи. Но это потом, а прямо сейчас он ни о чем думать был не в состоянии, тупо сидел на столе, не в силах пошевелиться, не то что дойти до каморки, и безумно жалел лишь об одном: что сам, как последний идиот, велел Кате пригласить на вечеринку этого ненавистного Зорькина! Лишь позже, ворочаясь без сна, Андрей поймет, что его не устроило в рассказе Малиновского: Вика упоминала Кире, что Милко видел, как Ромка нес к себе купленные игрушки. Поэтому они с Викой поняли, что пакет готовил сам Ромка — для него. Ну и сделали свои выводы. Только это означало, что они оба видели содержимое пакета. Той же ночью и Ромка, выпроводив миловидную блондинку и беспокойно ворочаясь на кровати в номере пражского отеля, внезапно вспомнит, что ещё означает черная мадонна. Как толковал ему Гонза, простая смуглая девушка Суламифь, покорившая сердце самого царя Соломона, говорила о себе: «Я черна, но прекрасна», имея в виду то ли свою готовность к покаянию и искуплению грехов, то ли то, что ее неаристократическая внешность и происхождение не мешают ей раскрыть свою красоту через любовь…