Карнавал Арлекина

Дневник Екатерины Пушкаревой Снова не могу уснуть. За эти несколько дней я то возносилась в небеса, то падала в пропасть. Та сила любви, которую я ощутила после нашей второй ночи с Андреем, охраняла меня, словно щит. Те слова, которые он написал мне наутро в открытке, шли от самого сердца. «Прошлое, которое отдаляло меня от тебя, зачеркнуто». Больше нет Дениса, боли, предательства, я больше не разменная монета в мужских играх. Купаясь в море счастья, я снова забыла про Киру. И не просто забыла — чувствовала легкое превосходство оттого, что сердце Андрея принадлежит мне, а не ей. Дорогой дневник, лишь с тобой я могу быть абсолютно честной. В последнее время я просто мастерски вру всем: родителям, подругам, акционерам… И придется признаться, что я почти была готова переступить через Киру ради своего счастья. Этому ли учили меня мои прекрасные правильные родители? Что сказал бы папа, чьи железные принципы не раз спасали меня от заблуждений и ошибок? Что с того, что Кира бывает высокомерна и заносчива, что с того, что она не раз оскорбляла меня, считает пылью под ногами? Наконец, что с того, что Андрей ее не любит и не я тому виной? Я все равно не имею права вставать между ними. Просто не имею. Даже если они не будут счастливы вместе. Это их дело. И только их. И все же я не могу ему сопротивляться. Совсем. Когда он так смотрит на меня, так целует, я готова на все. Потому и поддалась его уговорам там, в машине… Согласилась подождать… Потому и поехала потом в этот «мотель» Малиновского… Свадебное платье в мастерской Милко и его слова о том, что я могу сглазить эту свадьбу, в очередной раз вернули меня с небес на землю… А ведь Кира готовится к этой свадьбе. И наверняка сейчас в Праге покупает что-то к ней, предвкушает… Я чувствую, что Андрею плохо, он запутался и не может принять решение. Полагаю, что он не может и не должен отказываться от этого брака. Он сказал, что не сможет побыть со мной в тот вечер, когда уехала Кира, но набросился с поцелуями. Напился, когда я уехала с Колей. Неужели ревнует? Наутро был сух, никакой открытки, но заметил новые очки… пригласил на вечеринку, но вместе с Колей… Явно заметил мой новый имидж, но ничего не сказал… С Колей был довольно резок, но потом смягчился. Интересно, почему? Не доверял? Был обижен, что я рассказала Кольке слишком много о делах Зималетто? Ревновал?! Но смягчился, когда увидел, сколько хорошего Колька сделал для компании? И потом, если раньше Андрей флиртовал со всеми подряд, то теперь предельно серьёзен: и с Кабаевой, и с Волочковой, и даже с Нестеровой! Может, он просто смертельно устал от всего того груза, что у него на душе — и с компанией, и в личной жизни? Он так на меня смотрел на этой вечеринке! И не он один. Я всегда считала, что французская галантность — такой же стереотип, как страсть немцев к порядку или русских к пьянству. Но этот голубоглазый Жюльен так со мной общался, словно я и правда ему нравлюсь. И эти сережки такие красивые! Оказывается, у меня изящная форма уха. Кто бы мог подумать! Ещё немного — и я научусь принимать свое тело, а не только свой интеллект. Даже Милко общался со мной как с человеком. И Вика оробела. Но все это — заслуга чудесной Ольги Вячеславовны. И вот ее поведение для меня — самая большая загадка. Ведь именно она вызвала Зорькина, переодела меня, причесала, выдала кулон… Она явно что-то скрывает, очень переживает, спросила меня, иду ли я на вечеринку, и очень обрадовалась, узнав, что там будет и Коля… Признаться, Ольга Вячеславовна вообще странно себя ведёт по отношению ко мне в последние дни. Когда после визита Волочковой мы продолжили совещание в конференц-зале, она словно утратила былую веселость и поглядывала на нас по очереди как-то расстроенно, разочарованно, что ли… И потом, на выставке, когда я попрощалась с ней, тоже странно так кивнула, мол, иди, Катюш, я все понимаю… Скажу тебе, дневник, как на духу: вижу здесь единственное объяснение. Она что-то знает про наши с Андреем отношения. И неудивительно: ведь в Зималетто такие тонкие стены… Она что-то увидела, услышала, поняла, причем совсем недавно, скорее всего, именно когда Анастасия приходила в офис… Боже мой, как стыдно, если так! Но как по-доброму, по-матерински она ведёт себя со мной! Словно хочет хранить, оберегать… И ведь она даже позвонила мне домой после вечеринки, когда уже было так поздно! Мы как раз все ужинали на кухне, папа благодарил Андрея, что подвез нас, а Колька — в своем репертуаре — возьми да и ляпни, что по статусу нам положена машина, после чего Андрей задумался и кивнул — видно было, что подобная мысль раньше не приходила к нему в голову, но он нашел ее вполне разумной. И вдруг мама позвала меня к телефону, радостно заметив, что это та самая приятная дама, которая звонила на днях. Ольга Вячеславовна извинялась, что не смогла удержаться и дождаться завтрашнего утра — ей не терпелось узнать, как все прошло. Я заверила ее, что мой новый имидж произвел фурор, а я попаду на страницы глянцевых изданий. Узнав, что мы ужинаем дома с Андреем и Колей, она, казалось, удивилась и обрадовалась. Она предложила мне подобрать какую-нибудь офисную одежду на складе и, и возможно, потом выкупить ее в кредит. С ума сойти! Неужели все это происходит со мной? Ущипните меня! Я должна буду завтра же поговорить с Ольгой Вячеславовной, узнать, что ей известно. Но смогу ли я успокоить ее, пообещав отказаться от любви к Андрею? Боюсь, что нет, дорогой мой дневник. Я вижу, что Андрей колеблется, не знает, что предпринять, и я со своей стороны не хочу подталкивать его ни к какому выбору. Однако… Ох, даже тебе, дорогой мой дневник, я не решаюсь доверить, что произошло после разговора… Андрею не спалось. Он перезвонил Кире, благо в Праге на два часа меньше, они довольно спокойно и доброжелательно поговорили, он честно признался ей, что ужинал у Пушкаревых, чем немало ее удивил. Однако сама эта фамилия действовала на нее как мощнейший усыпитель ревности: одно только появление Кати в романтическом контексте казалось столь же неуместным, если не кощунственным, как валенки с калошами посреди коллекции туфель «Маноло Бланик». Отключившись, Андрей налил было себе виски, но отставил стакан. Почему после разговора вновь возникло чувство, что он общается с совершенно чужим человеком? И что делать с этой треклятой свадьбой? В кровати не мог сомкнуть глаз, мысли и воспоминания сменяли друг друга. Милко и Вика вяло подшучивали над ним, не более, но Милко видел игрушки, а значит, содержимое пакета. Где же тогда конверт с инструкцией? Значит, в уравнении был кто-то третий? Почему преобразилась Катя, почему Ольга Вячеславовна ей помогла и зачем звонила домой сегодня поздно вечером? Беспокоилась? О чем? Не она ли этот третий? Тогда почему она молчит? Ждёт Ромку, чтобы швырнуть ему в морду его писанину? Зорькин. Кажется, зря они его так боялись и подозревали. Он действительно настоящий Катин друг и светлая голова… Но тут нарисовался ещё этот красавчик француз… Так и кружил вокруг Кати… Что ему нужно? Если бы не выгодный контракт, который ох как нужен Зималетто, послать бы его куда подальше… Внезапно Жданов заулыбался, вспомнив ужин на кухне Пушкаревых: простодушные байки отца, пытливые взгляды матери, суетливые шутки Зорькина, отменную кухню и выпивку… И Катю. Катю. Катю. В бордовой шали. Такую уютную, домашнюю. Бордовая шаль появилась, конечно, не сразу. Ужинала Катерина при всём параде. Валерий Сергеевич пытался было поворчать насчёт ее «прикида», но Андрей быстро это пресек, заявив, что такой дресс-код для вечеринки — требование руководства. И ужин пошел своим чередом. Вскоре после звонка Ольги Вячеславовны и Андрей, и Коля засобирались. Утомленные родители, зевая, удалились в свою комнату. Катя переоделась в пижаму, укуталась в шаль и уютно устроилась на широком подоконнике с дневником в руках. Она видела, как, помахав ей и пожав Жданову руку, заторопился в соседний дом Колька, как сам Андрей направился к машине, однако перед этим, обернувшись, тоже помахал ей. Катя проводила его взглядом до машины, но внезапно увидела, что он, уже нажав на сигнализацию, застыл у двери и достал мобильный. Через секунду услышала сигнал на своем телефоне. — Кать, — раздался бархатный голос, — вы меня простите, ради Бога, я кое-что забыл у вас дома. А родителей дергать неудобно. Вы не могли бы на минутку открыть дверь и впустить меня? — Но я уже в пижаме… — Я на секундочку. Пожалуйста, Кать! — Ххорошо, Андрей Палыч! Конечно. Поднимайтесь! Это была почти прежняя Катя, трогательная, без косметики, с простым пучком, в пижаме и тапочках, в большой бордовой шали поверх, и она доверчиво подбежала к двери и открыла ее. Андрей, в черном распахнутом пальто, взбежал по лестнице вверх в два счета. Слегка запыхался. — Кать, — прошептал он заговорщическим тоном, и оба тут же вспомнили события вечера после «Голубого огонька». Он тогда обещал больше никогда не кричать на Катю и слово свое, конечно, нарушил. — Катюш, можно вас на минутку. Катя вышла на лестничную площадку и тихонько прикрыла за собой дверь. — Что случилось, Андрей? То ли опущенное отчество, то ли искренняя тревога в голосе, то ли этот взгляд бездонных карих глаз, то ли все вместе оглушило Андрея, только он вдруг задохнулся и вместо ответа крепко притянул ее к себе и поцеловал долгим поцелуем, на который она тут же ответила, прильнув к нему всем телом. — Я забыл пожелать тебе спокойной ночи. Когда Катя очнулась, его уже не было рядом. Лишь где-то в отдалении хлопнула подъездная дверь.