Самозваные святые

Она приходит каждый день: приносит чистую одежду, еду, сигареты; Луис ловит себя на мысли, что ждет ее. Не то, чтобы скучает, но у девушки симпатичное личико и ладная фигурка, она не лопочет беспрестанно о Саддлере, как большинство прислуги, и ее ненавязчивая компания хоть немного разбавляет рутину, в которую превратились все его дни. Когда девушка в очередной раз возвращается с ужином — на тяжелом деревянном подносе стоит миска с горячим рагу, половинка краюхи ржаного хлеба и несколько груш, — Луис салютует ей наполовину пустой бутылкой хереса. — Синьорита, — его язык заплетается от хмеля; Луис раскачивается на стуле, закинув ногу на ногу, и всматривается в безразличное девичье лицо, — счастлив вас видеть! А то я уже подумал, что вы забыли о несчастном одиноком узнике, вынужденном пить в одиночестве. Девушка не отвечает; она подходит к столу, стуча каблуками туфель, аккуратно ставит поднос, отодвигая бумаги и исписанные блокноты; лиф ее платья украшает вышивка, только на черной ткани темно-зеленое плохо заметно. Смоляной завиток падает ей на щеку, тень от длинных ресниц зубцами ложится на кожу, и Луис, качнувшись на стуле и расплескав немного вина, подпирает кулаком подбородок, рассматривая черты девушки с умилением, без страха, как будто в ней не сидит дрянь, способная разорвать Луиса надвое, словно чуррос. — Знаешь… — он встряхивает бутылкой, наблюдая, как вино плещется и бьется о стеклянные стенки. — Будь все иначе, я бы пригласил тебя на свидание. Знаю, что ты скажешь: что такому дамскому угоднику, как я, нет веры, но можешь не сомневаться: я не разочаровал ни одну девушку. Луис горько усмехается, не замечая в ее глазах и тени понимания или интереса. — Но приличные барышни со мной становятся очень неприличными, — доверительно сообщает он, бесстыже рассматривая узкие смуглые запястья. Прикоснуться к ней… хочется, но только от того, что Луис успел совсем тут одичать. Он и старухе Гонсалес был бы рад, отчитай она его за расхлябанный вид, совсем как раньше, однако все, о чем может говорить синьора Эльвира, это только о Саддлере. Луис устал; его постоянно тянет выпить и покурить, потому что иначе все происходящее не выдержать. Саддлер ему не доверяет; оно и понятно, Луис ведь не червивый, отрадно, что к нему хотя бы пускают кого-то привлекательного, а ведь приставить к Сере могли одного из Вердуго. Вот тогда бы он точно тронулся умом, окончательно и бесповоротно. Луис жадно отпивает из бутылки; вино течет у него по подбородку, стекает на шею, заливает грудь. Девушка меланхолично ставит перед ним миску с рагу. Кормят его хорошо, чтобы не сдох раньше времени, но Луис ловит себя на мысли, что лучше шагнуть в окно, чем прождать хотя бы еще день. — Эх… от тебя даже пощечины не дождешься, — горестно вздыхает он, потирая лоб, — хотя могла бы высказать за то, что я рубашку изгваздал. Тебе же стирать! — Это ничего. Мне не сложно, — тихо отвечает девушка, изображая улыбку; Луис, только глотнувший хереса, давится, заходится кашлем, брызгая вином на документы и сводки записей. От неожиданности он мгновенно трезвеет и непроизвольно шарахается от девушки, вскакивая и роняя стул, когда она протягивает ему полотняную салфетку.