Самозваные святые

Луис одновременно ест и курит; после каждой затяжки отправляет в рот ложку рагу, жует, не чувствуя вкуса. Лукреция сидит рядом, примерно сложив руки на коленях. Глаза у нее чуть воспаленные, веки припухшие, но это самые незначительные из симптомов заражения лас плагас. Если она в состоянии связно говорить, значит, паразит под ее контролем. — Так, значит… — Луис помахивает ложкой, — он тобой не управляет? Девушка морщит лоб под смоляными кудряшками. — Кто — он? — Ну… — он мнется, подыскивая правильное выражение; Луис не боится женщин, их вспыльчивость заводит, а слезы провоцируют осушить их поцелуями, однако с Лукрецией стоит быть осторожным; ее губки бантиком, ангельские ресницы и тонкая талия его не проведут. — То, что дал тебе Саддлер… божественная… сила?.. Звучит глупо до оскомины во рту, но Лукреция его понимает: морщинки на ее переносице разглаживаются, девушка снова улыбается, и Луис томно вздыхает, представляя, что он не в плену у полоумного сектанта и его прихлебателей, а в каком-нибудь уютном баре на Майорке, где можно пить сангрию, танцевать фламенко и гулять до утра. — Владыка Саддлер сказал, что только сильные духом могут выдержать сияние божественного света, — с придыханием объясняет Лукреция, — кто-то может быть лишь сосудом, а некоторые становятся вершителями Его воли. — А ты, стало быть?.. — осторожно начинает Луис; девушка хихикает, морща нос. Ее смех звучит звонко и живо, словно речь идет о чем-то нормальном, вроде серфинга или йоги. — Мне повезло, — Лукреция всем своим видом излучает довольство, несколько самоуверенно вскидывает голову, — святая плоть меня не изменила, но стала частью меня. Это потому, что я искренне верю. Те, чья вера слаба, не способны выдержать всей мощи благословения. — Так Саддлер сказал? — хмыкает Луис, разламывая половинку краюхи надвое. Лукреция томно хлопает ресницами, обольстительной улыбкой и вздымающейся при дыхании грудью напоминая, как давно он не был с женщиной. — Нет, господин Рамон. Его воля очень сильна, ведь, несмотря на телесную немощь, он является одним из старост Ордена. — Ну, а ты? — бросает Луис; восторженные беседы о приспешниках Саддлера вызывают яростное желание разбить лоб об стол; Лукреция мгновенно серьезнеет. — Ты же не местная, верно? Давно в деревне? Как оказалась в наших краях? — Это неважно, — отрезает она, — моя прошлая жизнь была полна греха, а владыка Саддлер помог мне очиститься. — Какой он душка, — кривится биолог, отшвыривая ложку; аппетит пропал, на его место пришел порыв встряхнуть Лукрецию как следует, потому что то, что она несет, это нездоровый фанатичный бред, однако Луис сидит на месте, уставившись на недоеденное рагу, а его пальцы отщипывают кусочки хлеба и бросают их в тарелку. — Вы не верите в учение владыки Саддлера? — мягко интересуется Лукреция; Луис молча дергает нижней челюстью, и улыбка девушки становится снисходительной. — Раньше я тоже была упрямой, не хотела никого слушать, но владыка Саддлер показал, насколько пустой и бессмысленной была моя жизнь. Я была слепой и брела во мраке, а Лос Иллюминадос позволили мне прозреть… — Ты хорошая девочка, но давай… не будем об этом, — отрывисто говорит Луис; Лукреция покладисто улыбается, не возражая.